Без помех раздев лежащую без чувств строптивицу, мужчина ощутил желание, вопреки доводам рассудка овладевающее постепенно его существом. Распростертая перед ним на низком ложе женщина – юная, прекрасная, с часто вздымающейся грудью – казалась сошедшей с Олимпа богиней.

- Моя Персефона… - выдохнул священник, опускаясь на колени рядом с постелью, одновременно желая и страшась прикоснуться к этой первозданной красоте.

Он несмело дотронулся до бледной щечки, провел длинными пальцами по изгибу шеи и, чуть помедлив, осторожно очертил ладонью округлость небольшой, упругой груди. С удивлением повертел висевший на шее вместо креста крохотный башмачок розового шелка, расшитый серебром и золотом – старый, местами потертый, в лучшие дни он мог служить и принцессе. Должно быть, это талисман, о котором упоминал Гренгуар… Та вещица, которая заставила ее до сего дня сохранить целомудрие. Дрожь пробежала по охваченному огнем телу при этой мысли. Вторая рука непроизвольно потянулась к точно вылепленному из мрамора, совершенному бедру. Клод упивался этим мгновением: маленькая колдунья, наконец, никак не препятствовала его посягательствам. Беззащитная, открытая, лежала она пред ним, словно агнец на жертвенном алтаре, вот-вот готовая обагрить его невинной кровью… Но примешивался к наслаждению и стыд, почти ребяческий, невольно заливавший щеки румянцем: он будто пытался выкрасть украдкой чужое сокровище, боясь быть уличенным.

Глаза Фролло лихорадочно заблестели; он тронул губами плоский животик, ощутив языком мягкость гладкой кожи. Эсмеральда тихо вздохнула.

Нет! Не так. Он не желает довольствоваться тем, что, подобно вору, сорвет девственный цветок лежащей без чувств прелестницы. С таким же успехом можно подсыпать ей сонного зелья и без помех удовлетворить свою похоть. Это не то, все не то!.. Но, Боже помоги, как же трудно сдерживать себя! Особенно теперь, когда она так близко, в его власти. Когда можно коснуться этой гибкой ручки, смуглой ножки, округлой груди…

Мужчина отдернул вдруг руки, точно обжегшись, и бросился к двери. Распахнув последнюю, он жадно втянул прохладу вечернего воздуха. Кажется, она жаловалась на духоту?..

Подперев дверь, архидьякон извлек из сундука льняную камизу и, стараясь не думать о шелковистости ее кожи, облачил цыганку в тонкую рубашку. Выдохнул не то разочарованно, не то облегченно. Почему же она никак не придет в себя?..

Священник зачерпнул большую кружку воды и сбрызнул лицо чуть шевельнувшей губами девушки. Бедняжка начала приходить в чувство, но проклятая слабость никуда не делась.

- Как жарко… Я ужасно хочу пить, - и уже через пару секунд жадно припала к протянутой чашке. – Еще!

Вторую порцию она осушила уже не с такой скоростью. Лишь вернув кружку, плясунья заметила перемену своего наряда. Щеки ее немедленно запылали, из бледных сделавшись пунцовыми; уши тоже обожгло нестерпимым жаром смешанного с гневом стыда. Монах все же раздел ее!.. Воспользовался моментом, пока она находилась без сознания! Интересно, что он еще успел с нею сделать?! Эсмеральда с трепетом прислушалась к своим ощущениям, но никаких перемен там не почувствовала.

- Я не тронул тебя, - устало произнес Клод, от которого не укрылось напряженное выражение лица маленькой чаровницы. - Ты считаешь, что я чудовище, способное надругаться над бесчувственной девушкой?..

Хорошо, что она не знает, насколько близок он был к этому низкому поступку!

- Я считаю, что человек, силой вынуждающий девушку разделить с ним ложе, способен на все! – парировала плясунья, втайне испытав облегчение и даже несколько успокоившись и примирившись с присутствием монаха: может, не все еще для нее потеряно.

- Неужели?.. – сощурив глаза, тихо промолвил Фролло не предвещающим ничего хорошего тоном.

Она считает его монстром? Прекрасно! Значит, он может вести себя соответствующим образом.

Архидьякон быстро скинул сутану и подрясник. Эсмеральда с ужасом наблюдала за его действиями, но не имела сил даже сесть. Мучитель ее тем временем захлопнул дверь и, приблизившись, сел на постель.

- Для тебя я готов был стать кем угодно, девушка, - медленно произнес он, проводя рукой по блестящим в свете лампадки волосам. – Я готов был отречься от сана, бежать на край света, стать учителем, рыбаком, крестьянином – кем пожелаешь, лишь бы ты перестала смотреть на меня с ненавистью. Но ты – ты упрямо желаешь видеть во мне исчадие ада!.. Хорошо же, я стану им – для тебя, языческая ведьма!

Пальцы священника впились в темные локоны, не позволяя девушке вывернуться и избежать жестоких, жалящих ласк его алчущих губ. Слова все еще звенели в голове плясуньи, когда она ощутила горячие, требовательные прикосновения на устах, на шее, на плечах… «Готов был стать кем угодно»… С необыкновенной ясностью просочились они в сознание и застыли там. Вообще Эсмеральде казалось, будто все ее чувства в это мгновение необычайно обострились, словно компенсируя предательство ослабевшего тела. Она четко осознавала, кто именно стискивает ее тонкий стан, и это вызывало волну неприятия. Однако одновременно, не менее отчетливо, цыганка ощущала, как тело ее отзывается на эти пламенные прикосновения, как болезненный жар сменяется совершенно иным и опаляет горячим дыханием все ее существо. Она не пыталась принять участие в происходящем, не имея на это ни сил, ни желания. Со странным равнодушием прислушивалась она к собственным чувствам, пытаясь понять, отчего дрожь пробежала по спине, когда мужчина чуть прикусил ушко; почему так сладко заныло в животе, стоило ему сквозь тонкую ткань одарить лаской трепетную грудь. Приятные, неизведанные ощущения не мешали, однако, отдавать себе отчет, что спятивший поп вот-вот изнасилует ее, а она даже не в силах подняться с постели: тело по-прежнему отказывалось служить, будто она стала безвольной марионеткой в руках жестокого кукловода, подвесившего к рукам и ногам пудовые гири.

Опьяненный ее близостью, Клод уже решился на все. Пусть после Эсмеральда проклинает его, сколько ей вздумается, но сейчас – сейчас он будет любить ее. Неважно, что она не противится только лишь из страха да еще, пожалуй, не до конца придя в себя после печений с гадкой травой – кто бы мог подумать, что от невинной конопли будет такой эффект?.. Жаль, правда, что совсем не тот, на который рассчитывал ученый.

Желая высвободить плечи девушки, Фролло рванул ворот камизы и вместе с ним случайно задел висящий на шее амулет. Шнурок впился в шею; цыганка вздрогнула.

- Мать моя… - тихо шепнула она. – Моя бедная матушка!.. Никогда мне теперь не обрести тебя. О, я, несчастная! Лучше бы мне вовсе не рождаться на белом свете…

Слезы блеснули из-под прикрытых век; архидьякон остановился. Он медленно выдохнул. Мучительная борьба отразилась на суровом лице. Ну почему, почему вся та нежность, которой он мечтает одарить эту девушку, всегда сводится для нее к пытке?! Что он должен сделать, чтобы она, наконец, прозрела и оценила всю силу его любви? Пусть в ее душе никогда не вспыхнет того огня, который терзает самого священника – пусть: его чувство столь огромно и пламенно, что страсти этой с лихвой хватит на двоих! И разве так уж часто встречается на земле взаимная симпатия?.. Все эти венчающиеся пары – что движет ими? Даже если и влечение – во что оно превращается через год, два, десять? А чаще брак – это лишь способ продолжить свой род для благородных и способ выжить для бедноты, ведь вдвоем легче, чем одному. Или – так тоже бывает – один любит, а второй ищет выгоды, продает свое расположение за богатство, имя, положение… Но разве это мешает кому-то из них заводить детей, любить их, просто жить, как все?.. Разве не может Эсмеральда свыкнуться со своим положением, привыкнуть однажды к нему, смириться и пожалеть? Неужто никогда она не оценит той жертвы, что он готов принести ей? Неужто положение его, все его прошлое, бессмертная душа, наконец, не стоят хотя бы снисхождения ее?.. Почему, Боже?! Почему она не может принять его любовь – любовь, которая просит взамен лишь каплю понимания к этой невыносимой, бесконечно терзающей жажде, над которой он не властен?! Не властен…