Одно за другим исчезли несколько тончайших овсяных печений. Боже, какое же она, в сущности, дитя!.. Фролло подлил вина в опустевшие кружки и поднялся: близился вечер, пора было зажечь светильники, пока в очаге еще оставался огонь. Огонь… Неплохо бы согреть воду! Он ведь намеревается сегодня познать эту девушку, а гигиене, в отличие от многих современников, брезгливый архидьякон уделял не последнее место.
- Скоро вернусь, - подкинув дров и взяв одно из двух, наполовину порожнее, ведро, мужчина скрылся за дверью.
Плясунья с облегчением выдохнула: кажется, ее метод действует. Противный поп не злится, не сверкает очами, не кричит – а от его ярости, как знала уже Эсмеральда, всего один шаг до вожделения. Нет, уж пусть лучше остается таким. Так его присутствие можно хоть как-то терпеть. Вот только неужели ей снова придется провести ночь в одной с ним постели?! Но, впрочем, в сравнении с тем, что чуть не произошло тогда в келье собора, спать на одном ложе казалось наименьшим из зол…
После ужина прошел час. Нетерпение священника перерастало постепенно в беспокойство. Неужели все-таки не сработает?! Что же делать?.. Все равно взять ее? И опять видеть эту неприкрытую, жгучую ненависть… О, что за судьба!.. Быть может, она смягчилась; быть может, примет его… Весь вечер молчит; да ведь и он не слишком разговорчив! О чем с ней говорить?.. О любви – только напоминать о том бреде в сыром подземелье. О друзьях ее – бередить раны. О чем же? О книгах?.. Он даже не уверен, что маленькая чаровница знает грамоту!.. О чем вообще говорят с женщинами?! Алхимия, история, политика – все это, верно, пустой звук для них. Нужно быть красивым пустомелей с блестящей портупеей через плечо, чтобы, не моргнув глазом,нести всю ту чушь, что с таким упоением выслушивают глупые девчонки!
- Эсмеральда…
Смотревшая в пламя цыганка испуганно вскинула на него черные глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Пресвятая Богородица, помоги!.. Теперь точно нужно что-то сказать.
- Я… я долго думал, есть ли возможность отменить твой приговор… ведь дело можно пересмотреть… - Боже, что он несет!..
«Долго думал»! Подобная мысль вообще впервые пришла Клоду в голову секунду назад, когда он произнес эти слова. Зато плясунья, кажется, и впрямь заинтересовалась – вон как сверкнули очи!.. Подобралась, точно ласка перед нападением, глядит недоверчиво, ждет… Что он может ей сказать?.. В любом случае, здесь дело гиблое – нечего и пытаться.
- Но ты созналась в колдовстве, и этого члены духовного суда не простят никогда. Надежды на помилование нет.
Девушка чуть слышно вздохнула и вновь уставилась на желто-оранжевые языки пламени, выплясывающие фарандолу¹ на затухающих головнях. Плечи ее поникли, спина ссутулилась, точно под тяжестью мешка с мукой. Фролло стало вдруг нестерпимо жаль эту хрупкую девочку. Чувства вины не было: он отдавал себе отчет, что именно на его да еще, пожалуй, Шатопера совести лежат все ее несчастья, однако не раскаивался ни в чем из содеянного. Будь у него возможность повернуть время вспять и переписать события последних месяцев, мужчина, не раздумывая, в точности повторил бы все свои действия, даже зная о последствиях. Да и к чему такие сложности! Он и сейчас может все исправить: достаточно отпустить мушку на волю, одним ударом разрубить тщательно сплетенную паутину и остаться погибать от неутолимого голода в обрывках разорванной сети. Никогда!.. И все же архидьякону было жаль свою прелестную пленницу: так ребенок скорбит о чахнущем в неволе жаворонке, с трудом пойманном в расставленную в поле ловушку. Видит, как бьется несчастный о прутья клетки, рискуя разбиться; ходит, точно кот, вокруг слабеющего с каждым часом пернатого; ищет, чем вернуть его к жизни. Но на что жертве ласки палача?.. Незадачливый ловец берет в руки – птица едва дышит от страха; протягивает корм – жаворонок только бьется пуще прежнего. Однако отпустить?.. Нет! Слишком манит пестрая окраска, слишком мягкие у него перья, слишком хорошо запомнилась журчащая над полями звонкая трель. И птица гибнет в тесной клетке, а ребенок льет слезы над остывшим телом прекрасной узницы, лишь теперь готовый отпустить ее на волю – теперь, когда сама она стала волей…
- Есть другой выход, - помолчав, продолжил священник. – Король очень плох в последние месяцы. В любой момент его жизнь может оборваться. Знаю, тебе нет до этого дела – но это твой шанс! В стране начнется хаос. Карл еще ребенок, ему только двенадцать. Никто не знает, кого Людовик оставит регентом при малолетнем сыне. Поговаривают, будто ею станет Анна де Божё… Что за глупость! Не пристало женщине путаться у трона!.. Впрочем, от этой всякого можно ожидать: она ведь даже не далее, как в начале прошлой зимы изъявила желание посетить монастырь Собора Богоматери. Женщина – мужской монастырь!.. Я, конечно, воспротивился столь вопиющему нарушению устава Черной книги и, хвала Всевышнему, епископ послушал меня. Но я не удивлюсь, если старшая дочь Людовика действительно захочет претендовать на престол. Хотя, думаю, у старого лиса все же достанет благоразумия оставить дофина на попечение герцога Орлеанского… Впрочем, что тебе за дело до всего этого. Важно лишь вот что - послушай. Как бы ни сложилось, начнется борьба за власть, я уверен. Солдатам будет не до ведьм. Да и тебя никто не узнает, если оденешься, как добропорядочная горожанка, приберешь волосы под платок или шаперон…
Эсмеральда взглянула на него со смесью непонимания и отвращения – не то к подобному предложению, не то к нему самому. Клод нервно сглотнул, но все же продолжил:
- Ты могла бы жить в Париже, неузнанная, в укромном домике, который, если захочешь, я сниму для тебя…
- Вы предлагаете мне стать содержанкой?! – не выдержав, цыганка вскочила, стиснув в негодовании кулачки, но, взяв себя в руки,быстро ответила, вновь опускаясь на скамью. – Париж – большой город. Но сплетни разлетаются по нему, кажется, стремительнее, чем в деревне на сотню хат. Не пройдет и месяца, как вся столица будет знать, что служитель церкви, священник Собора Парижской Богоматери, взял себе любовницу!
- Это так, однако… Мне трудно это признать, но святые отцы давно уже погрязли в пороках, и блуд, поверь мне, далеко не самый страшный из длинного списка прегрешений. Я считал себя оплотом чистоты в этом царстве разврата: меня мало интересовали деньги, еще меньше – женщины; я вкушал постную монастырскую пищу и не желал ничего иного. Но гордыня – мать всех пороков, и за нее-то я теперь и несу свой крест… Одним словом, никто не посмеет упрекнуть меня в глаза, если мы будем вести себя благоразумно: человек моего положения может не бояться правосудия земного за подобный проступок. К тому же, я знаю не так уж мало тайн сильных мира сего: знакомство с Его Величеством дало все же свои плоды…
- Вы знакомы с королем?! – уличная плясунья не могла поверить в это; монах, однако же, говорил спокойно, будто не придавая значения столь необыкновенной вещи.
- Он посетил меня однажды в компании своего медика, Куактье, - губы Фролло непроизвольно сложились в насмешливую, чуть презрительную линию. – Ничтожный человек, который тянет из старика деньги, но ни черта не смыслит в настоящей науке! Так вот, после того случая мы беседовали еще несколько раз… о разных вещах. Это умный человек, должен признать, великий интриган. Но до крайности мнителен; скуп во всем, что не касается его здоровья. Он набожен, но одновременно жесток… И снова я говорю не о том. Тебе нужно лишь знать, что, пока ты будешь под моим покровительством и останешься неузнанной – а это вовсе не сложно будет провернуть, когда начнется смута и возня за регентство, – тебе нечего будет бояться. Ты даже можешь креститься, принять другое имя. Ты ведь просила этого… научить тебя христианской вере. Я научу тебя.
- Научите меня вере?.. Вы, кто предлагает мне принять крещение и тут же возлечь с попом?! Сомневаюсь, что вы научите меня хоть какой-нибудь добродетели! Даже ваши речи – отвратительны! Если все католики таковы, то лучше мне никогда не носить креста. Пусть я и язычница, как меня называют, цыганка, но я честнее, чем лицемерные христиане!..
