Если не видишь врага, обречен на поражение. И Клод не видел, не признавал, не хотел признавать - сражался с призраками и ветряными мельницами. Прежде. Теперь он сдался. Сдался, чтобы одержать верх. Каким бы ни был исход, это будет победа. Впрочем, исход его устроит только один!..
Сейчас, когда гнев не владел сердцем, когда отзвуки борьбы давно затихли даже в самых отдаленных уголках этой смятенной души, когда он не чувствовал ее ненависти, Клод испытывал чувство, прежде им не изведанное. Щемящая нежность едва не выбивала слезу; жажда обладать не опаляла, но лишь обращалась сладким, мучительным беспокойством ожидания; желание защитить это дитя, спрятать от всех бед и несчастий заставляло чувствовать себя тем, кто перевернет мир, ведь вот она – его точка опоры. А еще архидьякон вдруг понял, что он счастлив. В этот миг, когда она спит, а он может просто смотреть на нее и не чувствовать ни мук совести, ни ее отвращения, ни обжигающей похоти, ни гнева, порожденного вечным неудовлетворением и несоответствием реальности мечтам. В эту секунду можно позволить себе передохнуть, не пытаться прогнуть этот несгибаемый и так глупо устроенный мир. Можно просто любить ее. Благо, она в кои-то веки не мешает ему в этом. Так вот что, выходит, делал Квазимодо, неуклюже повиснув над окном в ее келью… Вот чем были для него эти ранние вылазки в предрассветных сумерках… Горбун просто был счастлив.
Фролло позволил себе еще некоторое время постоять вот так, глядя на нее и улыбаясь едва заметной, мягкой, с оттенком горечи и насмешки над самим собой, улыбкой. А потом тихо прикрыл дверь и направился к Собору Парижской Богоматери.
Вопреки его опасениям, Луи де Бомон, похоже, и впрямь решил позволить своему второму викарию погулять еще несколько дней, прежде чем вернуться к непосредственным обязанностям. Поэтому священника никто не тревожил, а ему только того и было надо. Пока епископ был уверен, что строгий монах и алхимик корпит над книгами и котелками, пытаясь исцелиться от неизвестного недуга, ученый колдовал над конопляными «шишечками», пытаясь по рецептам воспроизвести средство, что дарит забвение, отдохновение и покой уставшему разуму.
Разведя огонь в маленькой жаровне, он установил сверху небольшой котелок. Пока вода закипала, мужчина бережно извлек собранные соцветия и накрошил их в тяжелый чугунный цилиндр, который поместил затем в нагревшийся котел. Соорудив, таким образом, водяную баню, Клод выжидал положенные полчаса, вдыхая странный, тяжелый, непривычный запах, поднимавшийся из цилиндра. Никаких особенных ощущений испарения не вызывали; разве что чуть обострились все чувства и как будто прояснилось в голове… Впрочем, это могло лишь показаться и быть вызвано тем простым фактом, что он с большим вниманием прислушивался к собственному восприятию в надежде испытать на себе обещанный античными лекарями эффект.
Так или иначе, через полчаса, следуя рецепту, Фролло убрал сосуды с жаровни и ссыпал результат в поясной пеньковый мешочек, невольно криво улыбнувшись: полноте, он всерьез верит, что годная только вот на такие мешки трава способна ему помочь?.. Высушенное растение, к слову, значительно уменьшилось в весе, и мужчина уже начинал сомневаться, не слишком ли мало цветков он нарвал. Но, тем не менее, отбросив теоретические умозаключения и решив проверить все на деле, священник, под сутаной которого скрывался увлеченный ученый-практик, отправился в пекарскую лавку.
На сей раз он не счел нужным скрывать свою личину: то, на что неизвестному в черном плаще понадобилось бы два часа и пара ливров, заняло у архидьякона Жозасского ровно три четверти часа и потребовало четыре парижских соля. Пекарь, спозаранку месивший хлеб, к обеду принимался за более деликатное дело, занимаясь изготовлением печений и облаток. Когда перед ним вырос второй викарий епископа, пекарь, прежде посмеивавшийся над своей суеверной женушкой, и сам вмиг уверовал, что мэтр Клод Фролло не иначе как чернокнижник. Не моргнув глазом, тот протянул мешочек с непонятной травой, велел подмешать ее в тесто и испечь для него фунт овсяных печений. Будь на месте святого отца любой другой человек, пекарь вытолкал бы его взашей. Или запросил бы за услугу неслыханную цену: а ну как это яд – тогда дело уж наверное пахнет веревкой. Однако в данном случае делать было нечего: не обвинять же, в самом деле, строгого служителя церкви в злонамерении или, тем паче, приготовлении колдовских снадобий!
Пока печенье выпекалось, священник успел заглянуть к торговавшему по соседству мяснику и прикупить тушку молодой индюшки. Не удержавшись, зашел и в сырную лавку, решив, что в такой день, за которым последует столь знаменательная ночь, можно побаловать себя и ее нёшатель гран кёр ¹. Благо, он заранее озаботился припрятать в обнаружившемся небольшом подполе изысканное выдержанное красное вино из Иль-де-Франс – для особенного случая. Поэтому теперь оставалось только приобрести у все того же пекаря хрустящий каравай ароматного пшеничного хлеба и – поспешить туда, где, должно быть, давно уже проснулась и привычно грустит маленькая чаровница, в страхе ожидая его прихода… Только бы подействовало!..
Клод придирчиво осмотрел хрустящие запеченные полоски очень тонкого, подслащенного медовой водой теста из овсяной муки.
- Сделал? – подозрительно спросил он мявшегося рядом пекаря.
- Все как наказали, Ваше Преподобие! – зачастил тот. – Траву сушеную – в тесто, тесто – на раскатку, ну а далее в печь. З-з-запах от печений, правда… душный идет. Я ведь, почитайте, уж с десяток лет как здесь лавку держу, а прежде – у отца в помощниках бегал. И ни единой жалобы еще на мой хлеб!.. Бывало, вестимо, злые языки напраслину возводили – но оно ведь завсегда так, завистников хватает. Благодарение Господу, не верит народ: берет и знает, что Жак Хлебопек в муку кору древесную аль желуди не подмешивает! Да и ни к чему оно мне: люди у нас нонче на расправу скорые, особливо ежели до нашего брата пекаря дело доходит… А вы, Ваше Преподобие… прощеньица прошу… что ж это за траву диковинную в сладость подмешали?..
Спросил – и сам испугался. Дернул же нечистый такие вопросы архидьякону Жозасскому задавать!.. Тот однако, вопреки ожиданиям, не осерчал – ответил спокойно:
- Лекарство готовлю, сын мой. Снадобье горькое, а в печенье его и ребенок проглотит – не заметит.
Даже глазом не моргнул, озвучивая эту дикую ложь в ответ на ожидаемый вопрос. Но пекарь, кажется, проглотил и вполне удовлетворился: покивал понимающе, дескать, знаем-слышали, какой вы ученый человек, святой отец. Недоверчивый блеск хитрых зеленых глаз сменился даже некоторым уважением; пекарь подобострастно откланялся на прощание и вернулся к своей печи. А Фролло, снедаемый нетерпением, поскорее закутался в извлеченный из небольшой торбы плащ, загрузил вместо него свои покупки, и через минуту из лавки вышел никому не интересный мужчина неопределенного возраста, быстро спешащий по улице Сент-Оноре к одноименным воротам. А дальше – сорок минут ходу широкой дорогой, ведущей в предместья, и еще десять – неприметной узкой тропой, пересекающей довольно густой пролесок. Боже милосердный, не пройдет и часа, как он снова увидит ее!..
Комментарий к /////////
¹ Neufchâtel — сыр из коровьего молока (производится в Верхней Нормандии) с сухой корочкой, покрытой белой плесенью. Grand cœur («большое сердце») – одна из традиционных форм данного сыра со времен Столетней войны, когда француженки подносили английским воинам сыры в виде сердца.
========== ////////// ==========
Проснулась Эсмеральда резко, разбуженная каким-то кошмарным сновидением, которое тут же вылетело из головы. Она широко раскрыла глаза, пытаясь оценить, который час и ушел ли ее мучитель. Пару минут настороженно прислушивалась к уютной тишине и тихим шорохам, доносившимся с улицы, после чего осмелилась сесть и оглядеться: комната была пуста. Облегченно выдохнув, цыганка соскочила с постели; ужасно хотелось есть. Неизвестно, когда вернется ее тюремщик, один вид которого лишал всякого аппетита, а потому неплохо бы поторопиться. Кажется, солнце уже неумолимо движется к полудню, целеустремленно карабкаясь на вершину своего ежедневного путешествия.
