Он привлек маленькую танцовщицу к широкой груди, утопив одну ладонь в густых смоляных локонах, а второй лаская будто задеревеневшую спину. Вновь приник в поцелуе к бледным от ужаса губам. Архидьякон чувствовал, как прижалась к нему девичья грудь, и уже представлял, как скоро ощутит ее вкус и упругость. Ему безумно хотелось почувствовать прикосновение маленьких ладошек, однако руки Эсмеральды безвольно свесились поникшими плетьми – она явно не горела желанием хоть как-то принять участие в происходящем. Лишь когда священник предпринял новую попытку обнажить свою языческую богиню, свою прелестную Персефону, эту темноокую колдунью, уста ее слабо шевельнулись.
- Феб… О, мой Феб!.. – едва различимо прошептала несчастная; должно быть, сраженный на поле битвы воин призывает так в последние секунды свою далекую возлюбленную, прежде чем холодный мрак навсегда смежит его веки.
Мужчина скорее прочитал по губам и по выражению лица, нежели расслышал, кого звала пленившая его красавица. Он слишком хорошо знал это имя, слишком много боли принесло оно - так часто срывалось с любимых губ ненавистное слово.
- Меня зовут Клод, девушка! – рыкнул ее мучитель, опрокидывая свою добычу на спину и всем телом вжимая ее в постель.
Гнев и отчаяние затопили разум. Ну сколько это может продолжаться!.. Как отучить проклятую девчонку звать этого безмозглого офицера, этого жалкого пропойцу и развратника, да еще и в самый неподходящий момент?! Может, она просто смеется над ним?.. О, сейчас он отучит ее смеяться!
Однако вглядевшись в искаженное диким страхом лицо зажмурившейся плясуньи, Фролло лишь обреченно вздохнул. Гнев начал отступать. Нет, она не насмехалась. Слова эти вырвались, очевидно, непроизвольно, как у иных вырывается всуе «О, Боже!». Да, для нее он бог. Аполлон с золоченными стрелами, будь он неладен!.. Она, видно, и ласки его терпела только в самоотверженной попытке защитить никчемного капитана стрелков, которому до нее давно и дела нет… Глупая. Какая же она глупая! Но добрая. И прекрасная. Столь наивная в своей беззаветной преданности… Совсем ребенок. Но прелестный!..
Архидьякон мягко тронул губами сморщенный лобик, а потом устроился рядом, прижимая к себе съежившуюся в комок девушку.
- Простите… - едва слышно прошелестела она несколько минут спустя. – Я не…
- Спи, - прервал священник, легким поцелуем касаясь маленького ушка.
- Но вы ведь не…
- Я не трону его, - устало добавил он. – Если прекратишь поминать этого болвана.
Его слова немного успокоили Эсмеральду. Она и сама не понимала, каким непостижимым образом прорвалось внезапно наружу бьющееся в сердце имя. Все эти минуты цыганка шептала его мысленно, не позволяя себе забыть, ради чего она терпит непристойные ласки похотливого монаха. И вот в решительный момент губы ее сами собой раскрылись, выпуская молитвенный вздох. Даже имя его было удивительно: мерзкий поп отпрянул, точно черт, в чьем присутствии помянули Господа. Ее Солнце, ее жизнь, ее прекрасный рыцарь… Нет, решительно, ради Феба ей не страшно не только умереть, но и вообще ничего не страшно!.. К тому же, быть может, Квазимодо что-то напутал?.. Он ведь глух, как же она сразу не подумала! Ну конечно, звонарь, верно, не так все понял. Разве может у Феба быть невеста, когда ей, Эсмеральде, он так искренне клялся в любви?! Быть может, все же удастся каким-то образом увидеться с ним и предупредить об опасности?.. Возможно, есть еще надежда избежать ужасной участи принадлежать ненавистному монаху?
Убаюканная этими вселявшими веру в будущее мыслями, плясунья провалилась в сон, не заметив, как удобно покоится ее головка на мужском плече, и даже не почувствовала, как нежно сжала маленькую ладошку крепкая рука.
========== ///////// ==========
Клоду предстоял трудный день. Он поднялся с зарей и, быстро одевшись, направился к лодке. Течение понесло его еще дальше от Парижа, и вскоре мужчина поравнялся с засеянными рожью и пшеницей полями. Чуть дальше, насколько он помнил, выращивали и коноплю, которую вот-вот должны были начать убирать. Растения уже частично отцветали и образовывали семена, что, как знал архидьякон, считается у крестьян сигналом к сбору урожая – именно на этой стадии удается, кажется, получить наилучшее волокно.
Привязав лодку,Фролло поспешил терявшейся между посевами тропинкой. Похоже, полевых работ сегодня у местных жителей не планировалось: людей видно не было; лишь вдалеке, где возвышался редкий ряд крестьянских домов, смутно улавливалось какое-то шевеление.
Священник скорым шагом шел вдоль полей, параллельно Сене, высматривая нужное растение. Где же чертов каннабис?! Он точно видел его где-то в этом районе, когда ездил по весне в один из находящихся в его ведомстве приходов – тогда, когда Эсмеральда ожидала суда, а сам он все еще надеялся исцелиться от своего любовного недуга. Впрочем, Клод смутно помнил тот период своей жизни: он знал лишь, что бесконечная борьба выматывала его и эмоционально, и физически, заставляя жить скорее по инерции. Бездумно выполнял свои обязанности, каждую секунду размышляя лишь о том, что теперь будет с ним и с цыганской ведьмой. Неужели он что-то напутал, и нужные поля раскинулись совсем в другом месте?! Немудрено, он тогда вообще мало что из происходящего был в состоянии анализировать и адекватно оценивать: все впечатления и события быстро сплетались в какой-то причудливый, пугающий калейдоскоп. Архидьякон едва ли мог отличить, где заканчивались его собственные мысли и начиналась реальность; единственное, существование чего он тогда не ставил под сомнение – это нависший над ним рок, мучительное давление которого не отпускало ни днем, ни ночью.
Фролло как будто вновь погрузился в ту пучину безысходности, снова переживая болезненное чувство тщетности своей борьбы, снова ощущая на губах сорванный в коморке Фалурдель поцелуй, снова разрывался между любовью и ненавистью… И лишь дойдя до середины зеленого, словно бы покрытого молодыми елочками поля, понял, что пшеница, а следом и вигна, остались позади, и он, наконец, нашел, что искал.
Священник поднял голову и несколько мгновений стоял, глядя на простирающиеся, куда ни глянь, поля, разгоняя остатки тяжелых воспоминаний. Потом встряхнулся, словно обрызганный водой черный кот, и начал выбирать нужные растения. Как же там было сказано?.. Пушистые «шишки» женских цветков, кажется… Как же все удачно складывается: еще одна или две дюжины дней, и поля бы убрали. А каких-нибудь пару десятков дней назад ему не удалось бы отыскать и пяти цветущих растений на все поле! Хоть в чем-то повезло. Впрочем, еще неизвестно, сработает ли… Мужчина по-прежнему терзался сомнениями, с трудом представляя, как может улучшить настроение его гостьи обычная конопля. Однако попробовать стоило – все-таки древнегреческие ученые заслуживают куда большего доверия, нежели предлагающие любовное зелье торговки с рыночной площади. Так, похожие на виноград шарики – это не то… Опять не то… Господи, да что же это такое?! Есть тут вообще женские особи?.. Похоже, созревают они позже мужских. Придется повозиться, выискивая заветные мохнатые цветки.
Так или иначе, час спустя Клод стал счастливым обладателем нескольких крупных соцветий каннабиса, бережно завернутых в загодя припасенный кусок черной материи. Наверное, он мог бы справиться быстрее, однако как всегда подошел к делу со скрупулезностью ученого, придирчиво выискивая созревшие, на его взгляд, «шишки» с самых высоких растений. Теперь нужно было торопиться в Париж, в маленькую келью под самой крышей монастырской башни, ведь нужно успеть не только правильно приготовить продукт, но и отнести его к пекарю. А те, как известно, встают спозаранку, и рабочий день у них редко когда затягивается сильно за полдень.
Плыть против течения, пусть оно и было здесь слабым и ровным, оказалось вовсе не так легко. Поэтому на лодке архидьякон добрался только до их укрытия, где привязал суденышко на место. Не удержавшись от искушения, тихо заглянул в маленький рыбацкий домик. Эсмеральда все еще спала, подложив под щечку смуглые ладошки и подтянув колени к животу. Мужчина впервые видел ее такой: беззащитной, открытой, по-детски невинной; лицо ее было спокойно, но скорбная морщинка над переносицей не разгладилась даже во сне, отчего плясунья казалась старше своего возраста, точно ей одной была известна некая горестная тайна этого мира. У Фролло защемило сердце от этой картины: он сейчас впервые, кажется, четко осознал, насколько ему необходима любовь этой маленькой чаровницы, и насколько в реальности он далек от нее. Она, прежде не сталкивавшаяся со страстью, не ведавшая дыхания смерти, столько теперь выстрадала по его вине… и все же оставалась прекрасна в своей цветущей юности. Он думал, что изведал все на свете, и единственное, что ему осталось познать – тайну философского камня; однако увидев эту девушку, не смог разгадать ни ее, ни даже своего сердца прежде, чем оба оказались намотаны на колеса безжалостной судьбы. Священник с кристальной ясностью прозрел в этот утренний час всю силу своей любви к этой девочке, этому непорочному ангелу. То, что принимал он за похоть, на деле оказалось чем-то гораздо большим. О, он желал ее, несомненно, даже сейчас; однако желал не с той яростью отверженного, не с неистовством отчаявшегося, как раньше, но с пылкостью влюбленного. Мужчина не отрицал более того факта, что недозволенное священнослужителю чувство исходит вовсе не извне. Это не проклятие, не приворот - это часть его самого, которую для начала нужно просто принять, как данность, а потом уже решать, что делать. Он сражался с внешним врагом, обвиняя цыганку во всех смертных грехах, но не мог одержать победу. Потому что враг был внутри, а смириться с этим было трудно, невозможно. Любовь к женщине в душе того, кто посвятил себя Богу - абсурд!..
