Автономию действий при переходе от демократии к тоталитаризму не обязательно отвоевывать за один, заранее спланированный, единый шаг. По крайней мере поначалу это больше похоже на хождение во сне, чем на сознательное продвижение к четко осознаваемой цели. В главе 5 «Государственный капитализм» рассматривается политика, которая может провести государство шаг за шагом по пути к «самореализации». Ее результатом будет изменение социальной системы таким образом, чтобы максимизировать потенциал дискреционной власти и позволить государству полностью этот потенциал реализовать. Чтобы увеличить дискреционную власть (раздел «Что делать?»), нужно начать с решения задачи снижения автономии гражданского общества и повышения способности отказывать в согласии. Побочным эффектом политики, к которой обычно склоняется государство, управляющее «смешанной экономикой», является размывание значительной части фундамента этой автономии – возможностей независимого жизнеобеспечения людей. Завершением этого процесса является, как это называет «Манифест Коммунистической партии», «завоевание демократии» для того, «чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства»[7]. Тем самым социалистическое государство кладет конец историческому и логическому отклонению, каковым является диффузия экономической власти в гражданском обществе при централизации политической власти. Однако при централизации и объединении двух видов власти оно создает социальную систему, которая несовместима с классическими демократическими правилами перехода власти и не может функционировать в соответствии с ними. Социальная демократия должна превратиться в народную демократию, систему, наилучшую из оставшихся систем, а государство уже стало достаточно сильным для того, чтобы обеспечить это превращение и предотвратить системный спад.

«Системные константы», в противоположность переменным, обусловленным человеческим фактором, рассматриваются в контексте частного и государственного капитализма (раздел «Государство как класс») для оценки места управляющей бюрократии. По причине неприемлемости тезиса о том, что разделение собственности и управления означает потерю контроля со стороны собственника, следует согласиться с тем, что пребывание бюрократа в должности не гарантировано, а его самостоятельность в принятии решений ограничена. Хороший или дурной характер бюрократов, составляющих государственные кадры, их «социально-экономические корни» и то, чей отец ходил в какую школу, являются переменными, а конфигурации власти и зависимости, характеризующие соответственно частный и государственный капитализм, являются константами; в таких выражениях, как «социализм с человеческим лицом», вес констант социализма относительно переменных «человеческого лица» лучше всего рассматривать как проблему личных надежд и страхов.

При государственном капитализме одни явления приводят к другим с более высокой степенью неизбежности, чем в более свободных социальных системах, и по мере исчезновения одних противоречий появляются другие, которые, в свою очередь, требуют устранения. Заключительный футуристический раздел этой книги («На плантации») посвящен логике государства, которое владеет всем капиталом и испытывает потребность владеть и работниками. Рынки труда и товаров, суверенитет потребителей, деньги, граждане-работники, голосующие ногами, – чуждые элементы, противоречащие некоторым из целей государственного капитализма. В той степени, в которой государство их затрагивает, социальная система приобретает некоторые черты патерналистского старого Юга США.

В определенных аспектах люди вынуждены превращаться в рабов. Они не владеют своим трудом – это их обязанность. «Безработицы нет». Общественные блага доступны в относительном изобилии, «одобренные товары», такие как здоровая пища или записи музыки Баха, дешевы, а заработная плата лишь немного превышает сумму карманных денег по стандартам внешнего мира. Люди имеют свою порцию жилья, общественного транспорта, здравоохранения, образования, культуры и безопасности в натуральной форме, вместо того чтобы получать некие талоны (не говоря уже о деньгах) и нести сопутствующее им бремя выбора. Соответствующим образом подстраиваются их вкусы и темпераменты (хотя не все попадают в зависимость, некоторые могут начать испытывать аллергию). Государство максимизирует свою дискреционную власть, но в конце концов обнаруживает себя перед лицом новых трудностей.

Цели рационального государства логически определяют обратные цели рациональных подданных, по крайней мере в том смысле, что говорят им о том, чтó необходимо делать для содействия ему или создания помех. Если они сумеют избавиться от несовместимых предпочтений, которые у них могут существовать (например, больше свободы и больше безопасности или больше государства и меньше государства одновременно), – что, вероятно, труднее, чем кажется, – они поймут, насколько сильно их желание содействовать или сопротивляться реализации задач государства. От этого знания должна зависеть их собственная позиция.

Государства обычно начинаются с чьего-нибудь поражения.

Утверждения о том, что «исток государства – завоевание» и что «исток государства – общественный договор», не являются взаимоисключающими. Первое относится к тому, как государства возникали в реальности, а второе – это логическое умозаключение, причем оба они могут быть верными одновременно. Историческое исследование может установить, что, насколько мы можем знать, большинство государств возводит свое происхождение к поражению, нанесенному одному народу другим; реже – к возвышению победоносного вождя и его войска над собственным народом; и почти всегда – к переселению. В то же время общепринятые аксиомы помогут «установить» (в другом смысле этого слова), что рациональные люди ради своего же блага считают выгодным подчиниться монарху, государству. Поскольку эти два типа объяснений выражены в не связанных друг с другом понятиях, бесполезно пытаться соотнести их или отдать одному приоритет над другим. Не имеет смысла и вывод о том, что поскольку государства возникли и стали процветать, то отдать себя под их власть должно было быть рациональным решением для людей, заинтересованных в собственном благе, – в противном случае им пришлось бы гораздо больше повоевать, прежде чем они пришли бы к тому же решению.

Рассмотрим в этом свете одну из достойных попыток согласовать происхождение государства путем насилия (о чем свидетельствует история) с рациональным волеизъявлением подданного, которое лежит в основе онтологий аналитического типа, таких как общественный договор[8]. В этой работе говорится, что любой индивид, живущий в естественном состоянии, формирует оценку всех будущих доходов, которые он, вероятно, получит в этом состоянии, и всех будущих доходов, которые он мог бы получить в гражданском обществе, наделенном государством. Полагается, что вторая оценка больше, чем первая. Обе оценки приводятся к текущей ценности[9]. Для того чтобы все вокруг заключили общественный договор, обеспечивающий переход от естественного состояния к гражданскому обществу, требуется время. По этой причине высокие доходы, появляющиеся в результате возникновения государства, относятся к будущим периодам, а текущая ценность их превышения над доходами в естественном состоянии невелика. Это может стать недостаточно сильным стимулом для того, чтобы убедить всех согласиться на общественный договор. С другой стороны, государство можно быстро создать насильственным путем. Высокие доходы, порожденные его возникновением, начнут поступать быстро и уменьшатся не так сильно, если их привести к текущей ценности. Сравнение текущей ценности доходов в случае государства, которое формируется медленно, путем мирного обсуждения условий общественного договора, и в случае государства, которое создается быстрым насильственным путем, оказывается в пользу насилия. Тогда можно предположить, что рациональный индивид, стремящийся к максимизации своего дохода, положительно воспримет насилие по отношению к себе со стороны того, кто приносит с собой государство, либо сам обратится к насилию, чтобы организовать государство. Читатель может воспринимать это либо как объяснение причины того, что большинство государств было создано путем насилия, а не путем мирных переговоров (что, впрочем, не могло входить в намерения автора), или же как утверждение, что, какова бы ни была историческая причина в каждом конкретном случае, данная теория рациональной мотивации ей по крайней мере не противоречит.