– Чем тебе не нравится Бартоломью?

– Да взять хотя бы этих горгулий. Разве они не жуткие?

Вовсе нет. Мне весьма приглянулась та, что стоит за окном спальни. Словно готический страж, охраняющий мой покой.

– Я слышала… – Хлоя выдерживает зловещую паузу, – всякое.

– Что значит «всякое»?

– Мои бабушка с дедушкой жили в Верхнем Вест-Сайде. Дедушка отказывался даже ходить по той стороне улицы, где стоит Бартоломью. Говорил, это здание проклято.

Я беру коробку с лапшой.

– Думаю, дело тут в твоем дедушке, а не в здании.

– Он действительно в это верил, – говорит Хлоя. – Он рассказал мне, что архитектор, который спроектировал Бартоломью, совершил самоубийство. Спрыгнул оттуда, прямо с крыши.

– Я не собираюсь отказываться только из-за суеверий твоего дедушки.

– Просто будь осторожней. Если что, сразу же возвращайся сюда. Диван останется свободным.

– Спасибо за предложение, – говорю я. – Честно. Может, через три месяца я и правда вернусь. Но, даже если он и вправду проклят, Бартоломью – это мой шанс.

Мало кому выпадает возможность начать жизнь заново. Моему отцу так не посчастливилось. Матери – и подавно.

Но мне повезло.

Жизнь предложила мне кнопку перезапуска.

Я собираюсь нажать на нее изо всех сил.

Я прихожу в себя в полной растерянности. Я не знаю, где я, и это пугает.

Приподняв голову, я могу разглядеть полутемную комнату и освещенный проем двери. За ней виднеется стерильный коридор. До меня доносятся приглушенные голоса и чьи-то мягкие шаги по кафельному полу.

Боль, охватывавшая левую половину моего тела, теперь едва ощутима. Похоже, мне дали обезболивающее. Моя голова и тело кажутся неестественно легкими. Как будто меня набили ватой.

В панике я пытаюсь понять, что произошло, пока я была без сознания.

Мне поставили капельницу.

Забинтовали левое запястье.

Зафиксировали шею.

Моя голова тоже перебинтована. Я дотрагиваюсь до виска. Его простреливает боль, и я вздрагиваю.

Как ни странно, мне удается сесть, приподнявшись на локтях. Движение вызывает легкую боль в боку. За дверью кто-то говорит:

– Она очнулась.

Включается свет. Я вижу белые стены, стул в углу, репродукцию Моне в дешевой раме.

В комнату входит медбрат. Тот самый, с добрыми глазами.

Бернард.

– Здравствуй, спящая красавица, – говорит он.

– Сколько я спала?

– Всего несколько часов.

Я оглядываюсь по сторонам. В комнате нет окон. Она ослепительно бела и кажется стерильной.

– Где я?

– В больничной палате, милая.

Это невероятное облегчение. На глаза наворачиваются слезы. Бернард поспешно хватает салфетку, вытирает мне щеки.

– Ну что ты, не плачь, – говорит он. – Все не так плохо.

Он прав. Все не так плохо. На самом деле все прекрасно.

Я в безопасности.

Я больше не в Бартоломью.

Утром я долго обнимала Хлою на прощание, прежде чем вызвать «Убер» до Манхэттена. Придется потратиться, чтобы довезти мои вещи. Хотя у меня их не так много. Когда я застукала Эндрю с его «подругой», то съехала из квартиры за одну ночь. Не было ни слез, ни громких криков. Я просто сказала ему: «Убирайся. Не возвращайся до утра. К тому моменту меня здесь уже не будет».

Эндрю даже не стал спорить, больше ничего и не нужно было знать. Я бы ни за что не простила его, но думала, что он хотя бы попытается сохранить наши отношения. Но он просто ушел. Я даже не знаю куда. Наверное, к той девице, чтобы продолжить начатое.

Пока его не было, я собрала вещи, выбирая только то, без чего не могла жить. Многое пришлось оставить, прежде всего то, что мы покупали вместе с Эндрю, потому что у меня не было никаких сил с ним спорить. Ему достались мини-духовка, кофейный столик из «ИКЕА» и телевизор.

Той долгой и ужасной ночью меня даже посещала мысль разгромить квартиру. Просто для того, чтобы доказать Эндрю, что не он один способен что-то уничтожить. Но мне не хватало ярости – слишком я была удручена и измотана. Вместо этого я собрала все, что напоминало о наших отношениях, и положила в кастрюлю на плите. Совместные фотографии, открытки на день рождения, любовные записки. Потом я чиркнула спичкой и бросила ее в кастрюлю.

Перед уходом я вывалила пепел на пол кухни.

Это он тоже может оставить себе.

Теперь же, когда я снова собирала вещи, то пожалела, что не взяла с собой ничего, кроме одежды, аксессуаров, книг и памятных безделушек. Меня пугает, как мало у меня имущества. Вся моя жизнь уместилась в чемоданчик и четыре небольшие коробки.

Когда такси остановилось у Бартоломью, водитель восхищенно присвистнул:

– Вы здесь работаете, что ли?

Строго говоря, да. Но я решаю ответить иначе – не солгать, просто описать свою работу.

– Я здесь живу.

Я выхожу из машины и устремляю взгляд на фасад своего временного дома. Горгульи над входом смотрят на меня в ответ. Выгнутые спины и распростертые крылья вызывают ощущение, что статуи вот-вот спрыгнут вниз, чтобы поприветствовать меня. Но вместо них меня встречает высокий, крепко сложенный краснощекий швейцар с пышными усами. Он мгновенно оказывается рядом, стоит водителю открыть багажник.

– Позвольте вам помочь, – говорит он, протягивая руки к коробкам. – Вы, должно быть, мисс Ларсен. Меня зовут Чарли.

Я беру чемодан, не желая быть совсем бесполезной. Мне еще не доводилось жить в доме, где есть свой швейцар.

– Приятно познакомиться, Чарли.

– Мне тоже. Добро пожаловать в Бартоломью. Я отнесу ваши вещи. Заходите. Мисс Эвелин вас ждет.

Не помню, когда меня последний раз кто-то ждал. Это очень приятное чувство. Как будто мне здесь и правда рады.

Лесли действительно ждет в лобби. Она снова одета в костюм от «Шанель». На этот раз – желтый, а не синий.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – жизнерадостно говорит она, целуя воздух над моими щеками. Обратив внимание на чемодан, она спрашивает: – Чарли забрал остальные ваши вещи?

– Да.

– Наш Чарли – настоящее сокровище. Самый прилежный из наших швейцаров. Хотя все они чрезвычайно хороши. Если вам что-то понадобится, один из них всегда дежурит либо снаружи, либо здесь.

Она указывает на маленькое боковое помещение. Через приоткрытую дверь видны стул, стол и мониторы, показывающие трансляции с камер наблюдения. На одном из мониторов я замечаю двух женщин, стоящих на черно-белой плитке в лобби. Через пару мгновений я понимаю, что одна из этих женщин – я. Другая – Лесли. Я поднимаю голову и вижу камеру прямо над главным входом. Переведя взгляд обратно на монитор, я замечаю, что Лесли отошла в сторону, оставив меня одну.

Я иду вслед за ней к почтовым ящикам на другом конце лобби. На каждом из сорока двух указан номер соответствующей квартиры, начиная от 2А. Лесли достает миниатюрный ключик на простом кольце с номером 12А.

– Вот ключ от вашего почтового ящика.

Она роняет его в мою протянутую ладонь, словно бабушка, угощающая ребенка леденцом.

– Проверяйте его каждый день. Конечно, вряд ли будет приходить много почты. Но родственники покойной просили, чтобы любую корреспонденцию пересылали им. Само собой, вы не должны ничего вскрывать, даже если письмо покажется вам срочным. Вопрос конфиденциальности. Что касается вашей собственной почты, для нее мы предлагаем завести абонентский ящик. Использование этого почтового адреса в личных целях строго воспрещается.

Я киваю:

– Ясно.

– Что ж, давайте поднимемся наверх. Я как раз успею объяснить вам остальные правила.

Она вновь пересекает лобби, направляясь к лифтам. Я иду следом, катя за собой чемодан, и переспрашиваю:

– Правила?

– Ничего особенного. Просто указания, которым вы должны следовать.

– Что за указания?

Лифт занят, так что мы останавливаемся в ожидании. Через позолоченные прутья я вижу ползущие вверх тросы. Откуда-то снизу доносится шум работающих механизмов. Несколькими этажами выше медленно движется кабина лифта.