Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

 — Саара сожрали, Наама превращается в Бабу Ягу, ты впадаешь в деменцию и выглядишь, как последний нарк — меня несло, как часто в подобные моменты, хотя давно следовало бы заткнуться — скажи честно, нас ждет конец света?  — Нет.  — Отрадно слы… — начал я, и в этот момент Бадхен схватил меня за горло, сжав так, в глазах потемнело, и лаконично произнес:  — Хуже.  — Хрррр…хх… Я почувствовал, что еще секунда — и потеряю сознание от нехватки кислорода. И тут он меня отпустил, практически бросив обратно на диван.  — Ты помнишь море — сказал он. Слова его теперь напоминали не болты, а скорее камни, падающие с обрыва на голову. Я не ответил, пытаясь вернуть себе дыхание. Горло нещадно болело.

 — Адам.

 — Иди нахер — хрипло выдавил я.

Бадхен опустился передо мной на колени, взглянул в глаза.

 — Люби. Меня. Знакомое чувство, как будто дали под дых. Любовь разлилась по моим венам мгновенно — ни один наркотик в мире не подействовал бы так быстро, я уверен.

Я перестал видеть перед собой нечесаного бомжа. Больше не было опустившегося гопника — или же мой отравленный окситоцином мозг фильтровал неприятные детали.

Передо мной находился тот, кем он, по сути, являлся — творец, божество, демиург. Настолько совершенный, что реальность, окружающая его, в миг стала фальшивой и неубедительной, как плохо окрашенные театральные декорации.

Я понял, как вместе с нереально сильным чувством любви меня захлестывает паника. Точнее, панический страх — потому что я и сам на его фоне стал почти что фальшивым. Нереальным.

 — Не на…до… — выдавил из сжавшегося горла.

Но уже ничего не мог сделать.

Губы Бадхена мазнули по моей шее.  — Адам — имя обожгло кожу.  — Отпусти… — я сам вцепился в него, но казалось, что это он держит меня и не дает вздохнуть воздуха.

Бадхен молчал, и от этого становилось еще страшнее. Реальность накатывала волнами и проваливалась вновь в темноту, и в какой-то момент оказалось, что я лежу — не знаю, как и где, придавленный чем-то тяжелым. Поверхность под спиной не ощущалась как что-то знакомое — наверное, мы даже не находились в моей квартире?.. Я попытался приподняться, и ладонь Бадхена легла на мою грудь, принуждая лечь. Она была невыносимо горячей, эта ладонь, и я чуть не закричал, потому что показалось, что его пальцы проникают мне под кожу и мясо, цепляясь за голые кости, стремясь добраться до маленького сгустка жизненной силы внутри.

 — Нет — выдохнул я.

Пальцы остановились, но не исчезли. Я понял, что это он лежит на мне могильной плитой, и что каким-то образом мы почти сливаемся там, где наши тела соприкасаются друг с другом. Не так ли Наама поглотила Саара подумал я, но даже эта мысль не дала мне достаточно сил, чтобы вырваться из его плена. Я будто находился внутри ослепляющего белым сиянием кольца — повязанный им по рукам и ногам, изнутри и снаружи.

Бадхен — или та сущность, которую он позволил мне наконец увидеть — шевельнулся, и я понял, что он вошел в меня — а я даже не заметил, как и когда это случилось. Что мы обнажены, и что я все-таки лежу на полу своей гостиной, но под кожей ощущается песок, как если мы бы одновременно находились на морском берегу.

Движение — и меня пронзает изнутри, потому что он не просто инициирует ритуал спаривания. Пальцы в груди вновь задевают пульсирующий сгусток, силой забирая из него принудительно порожденную любовь. Как странно — сейчас мне совсем не хочется расставаться с этим чувством, и я сопротивляюсь, но он толкается в меня, и пальцы одновременно тоже толкаются в самое сердце моей… души?

Я кричу — потому что это невыносимо, чудовищно больно. Я понимаю, что именно так он пожирал души людей, именно так Наама поглотила Саара. И что он врал, говоря, что они, демиурги, произошли из пустоты. Ни одна пустота не способна породить подобную жестокость и противоестественность. В моем обезумевшем мозгу возникает образ хтонического чудовища — прародителя Бадхена, и меня обуревает ненависть к этому чудовищу, которое, скорее всего, уже как вечность успело разложиться на атомы.

Я чувствую, как Бадхен совершает свои возвратно-поступательные движения внутри меня, но это все происходит на грани сознания — главное совершается совсем в другой части меня, там, где меня пожирает заживо оголодавшее существо вне времени и пространства. Не оставляя после себя почти ничего.

И вместе с тем… в ослепляющую боль начало проникать что-то новое. Короткие стакатто..... удовольствия?

 — Нет — простонал я, осознав, что происходит. Он не хочет, чтобы мне было просто плохо. Он стремится доставить мне наслаждение. Высосав из меня душу, вложить в меня, как оплату за сервис, честно заслуженный оргазм.  — Да — выдохнул он. Это его первое слово за все время, что он овладевал мной.  — Не делай этого, Бадхен, прошу тебя… Он не слушал. Методично врывался и выходил из меня, как хорошо отлаженный отбойный молоток.

Ты уже выпил из меня почти все, что возможно, подумал я. Овладел и душой, и телом. Заставил любить, мать твою. Не заставляй меня хотя бы это — кончить.

Я знал, что он слышит мои мысли.

Слышит. Но не слушает.

Наслаждение — настоящее человеческое возбуждение накатывало все сильнее и сильнее — вопреки моей воле. Как и в предыдущие разы, он навязал свою собственную волю, не оставив мне выбора. Я любил его — как он и приказал всего двумя словами.

Я стиснул челюсти, потому что из горла рвался скулеж, подставлялся под быстрые, почти хаотичные удары его бедер, изгибался, стремясь отдать все, и ненавидя себя и его в эту секунду за это. Почувствовал его пальцы на своих губах и открыл рот, позволяя им проникнуть внутрь, облизывая, всасывая, разрешая ему трахать свой рот так же, как и задницу. Все равно от меня уже мало что осталось, думал я, давясь слюной. То существо, что вот-вот кончит под мощным хуем Бадхена, вряд ли можно считать моим обычным собой.

Так пусть его…

И я сдался.

Я не смотрел на его лицо, сосредоточившись на себе самом. Поэтому не мог видеть, как он воспринимает происходящее. Да и был ли в этом смысл? В его движениях не было ни капли похоти или страстного желания. Ничего из того, что заставляет двоих людей ложиться друг с другом.

Сейчас балом правили совсем иные стремления.

Власть. Подчинение. Порабощение.

Его руки опустились на мои колени и развели их в стороны еще шире, а движения стали быстрее, болезненнее и жестче. Одна из ладоней тяжело легла на меня и резко провела вверх-вниз.

Этого мне хватило.

Я упал на спину, хватая воздух ртом, изогнувшись аркой, как одержимый дьяволом. Белесые капли попали на его живот и пах, а он сам ухватил меня за руки — чтобы не дать вывернуться, и довершал последние движения перед тем, как получить свою собственную долю мучительного судорожного наслаждения.

Комментарий к Глава 32 * Хаим Румковский –  В годы Второй мировой войны был главой юденрата Лодзинского гетто.

1973 – год начала войны Судного дня, одной из самых тяжелых и полных потерь в истории Израиля.

Суккот – один из основных религиозных праздников в иудаизме. В это время по традиции совершают трапезы и ночуют вне дома, в сукке (то есть шатре, куще или шалаше), в память о блуждании евреев по Синайской пустыне (книга Исход). Одним из символов праздника яаляется цитрон (вид цитрусовых).

====== Глава 33 ======

Глава 33

Я лежал с закрытыми глазами. Осознавая, что каким-то образом смог выжить. Как всегда.

 — Адам — позвал меня голос Бадхена. Он больше не напоминал падение камней с обрыва. Обычный хрипловатый баритон.  — Ты меня сожрал — сказал я, не открывая глаз.  — Но ты ведь жив.  — А ты снова научился строить предложения не из одного слова. Жаль, что для этого надо было вытянуть из меня душу.  — Тебя самого тяготила эта любовь — сказал он — я просто избавил тебя от нее.

Смешно. Теперь он вновь звучал почти, как давно исчезнувший Костик — человечно и немного виновато.