Переплетая их пальцы, Эрик накрывает губы Кристины поцелуем, в который вкладывает всю свою душу до последней капли, без остатка, вверяя её целиком и полностью ей, опустошая себя окончательно и бесповоротно. Абсолютно. Безумно. Любя.

Он замечает её слёзы не сразу, а лишь когда Кристина тихо всхлипывает между успевшими смягчиться, нежными и нерасторопными поцелуями, лишь когда она глухо выдыхает и отворачивается от него на миг, чтобы утереть влагу с лица.

— Как же я была глупа, Эрик, — шепчет она едва различимо и жмется к его костлявому плечу, не позволяя Призраку успеть надумать лишнее, — как же много времени я потеряла…

Он только стискивает до скрежета зубы, борясь с подступающими точно так же слезами, борясь с болью, скопившейся где-то глубоко внутри него за эти долгие годы, и всё крепче обнимая её вздрагивающие от беззвучных рыданий плечи, мягко поглаживая её узкую спину, стремясь хоть немного успокоить. И ее, и себя.

Ведь никакая его боль, никакое отчаяние, никакие страдания не стоят слёз его Ангела. Его единственной любви. Единственной надежды и веры… Веры в то, что он ещё может быть счастлив.

Веры в то, что он счастлив уже сейчас.

***

Этим апрельским утром в Париже царствует ливень. Звонкая капель отбивает свой бойкий метроном, не желающий останавливаться в своем бешеном ритме — переулки превращаются в ручьи, улицы и проспекты — в реки, а площадь перед полуразрушенной пожаром Оперой Гарнье воистину становится озером.

Суетливые горожане спешат укрыться в небольших кафе, толпящихся на каждом перекрестке и углу, дамы сетуют на промокшие подолы своих платьев, мужчины же учтиво молчат.

Бульвар Осман, ответвленный от южного фасада Гранд-Оперá строго направо, переполнен сталкивающимися экипажами, гармонично вписывающимися в общий поток миниатюрных женских зонтов и широких мужских.

На углу вышеупомянутого бульвара и улицы Глюк, прямо у крыльца пятиэтажного изящного дома, кофейный фасад которого, став влажным от дождя, приобретает оттенок яркой охры, начинается ряд ажурных чугунных лавочек, безнадежно скользких и смоляных от нескончаемного ливня. И на одной из таких неприметных, ныне пустующих в ненастную погоду скамеек лежит бессильная перед природной стихией газета. Лежит столь одиноко под нещадным потоком еще холодных небесных слез, лежит, теряя под равнодушными каплями страшный смысл своих полуразмытых строк. Строк откровенной лжи, в которую все обязаны безоговорочно поверить.

«Дьявол в маске — Призрак Оперы находится в розыске. Нет сомнений в том, что именно он является виновником ужасающего пожара в своем прибежище — Королевской Академии Музыки, больше известной парижанам как Опера Гарнье. Мы верим, что, наконец, справедливость восторжествует, и фанатичный убийца будет найден…»

И никто не видит этой полууничтоженной газеты, смиренно лежащей на чугунных прутьях обычной городской лавочки.

Ведь все пока равнодушны, находясь во власти этого апрельского дождя.

Но солнце вернется.

И понятие «пока» исчезнет.

========== Семнадцатая глава ==========

Размеренное дыхание Эрика, задремавшего в бережных объятиях Кристины, успокаивает её, вверяет ей такое сладкое, ласкающее ощущение счастья, медленно заполняющего её изнутри.

Она аккуратно перебирает его тонкие, местами сожженные беспощадным пламенем волосы, глядя на него с нескрываемыми трепетом и теплом. В это редкое мгновение, когда его необыкновенное лицо не искажено гримасой боли или злости, он кажется ей невероятно красивым с этими острыми чертами, мужественными шрамами, несмотря на то, что всех остальных это так сильно пугало.

Неторопливо приблизившись к Эрику, она оставляет на его губах легкий поцелуй, невольно замечая то важное, что кошмары не истязают его в этот чудесный дневной сон, напротив, его лицо освещено такой мягкой, едва заметной улыбкой. Кристина словно становится верным Ангелом Хранителем Эрика в пугающих лабиринтах жестокого к нему Морфея, в пугающих кошмарах его затаенного прошлого.

Она уже и сама начинает помаленьку проваливаться в сон, убаюканная гулким стуком столь сильно любящего сердца Эрика, обласканная его бессознательными объятиями, когда в дверь раздается робкий стук.

Девушка невольно вздрагивает от неожиданности и тотчас смотрит рассеянным взглядом по сторонам, не понимая, послышался ей этот тихий звук или правда был. Спустя несколько секунд он повторяется.

Чуть нахмурившись, Кристина аккуратно перекладывает спящего Эрика со своих колен на мягкую подушку кровати и поднимается на затекшие ноги, выпрямляясь в спине. Тихонько пройдя к небольшому окну, она бросает быстрый взгляд на улицу и замечает у двери их дома совсем юного парнишку, держащего в продрогших от холодного ветра руках какой-то конверт.

Облегченно выдохнув, Кристина, всё-таки покидает уютную спальню и, пройдя в гостиную, поворачивает в замке ключ, чтобы отворить позднему гостю дверь и позволить шагнуть в теплое помещение хотя бы ненадолго и немного отогреться. Он благодарно улыбается девушке, едва оказываясь на пороге, и протягивает чуть потрепанный конверт, сдавленно говоря:

— Мадам Жири просила доставить его сюда как можно скорее, простите, я должен был оказаться у Вас ещё утром.

— Да? Так срочно? — Кристина настороженно глядит на мальчишку, но тот только пожимает плечами.

— Боюсь, что так, — откликается он и неловко отступает к выходу, почтительно склоняя голову, — прошу прощения, что так поздно, мадемуазель.

Едва договорив, он прикрывает за собой дверь их аккуратного дома и торопливо удаляется к коню, стоящему у лесополосы в нескольких метрах от него, оставляя Кристину наедине с её тревожными мыслями и злосчастным помятым письмом.

Кристина тихонько проходит обратно в их спальню и неловко наваливается на прохладную стену. Пока она подрагивающими от волнения пальцами вскрывает конверт, её не покидает такое навязчивое, гложущее предчувствие беды. Ведь вслед за счастьем всегда приходит и горе…

Внимательный взгляд светлых глаз торопливо бежит по изящно выведенным Антуанеттой строкам, а сердце с каждой строкой сжимается в груди всё сильнее, перехватывая дыхание пораженной Кристины, до боли сдавливая подступающими рыданиями ее горло.

Ей кажется отчаянно неправильным каждое слово, написанное женщиной в этом предостерегающем их письме. Отчаянно неправильным и совершенно несправедливым, незаслуженным.

За что они его так? За что?! Он ведь никогда не желал им зла и, Даае понимает, не делал ничего плохого. Он ведь просто хотел жить рядом с ней, рядом со своей Кристиной и, наконец, обрести то самое вечное счастье, о котором так часто пишут в дешевых бульварных романах.

Она ведь только сейчас поняла всю ценность жизни. Она ведь только сейчас поняла всю ценность его и своих чувств, она только сейчас обрела долгожданный покой и такое тихое, неуловимое в своей сути счастье. Она только сейчас залечила его глубокие раны — не только на исполосованном шрамами теле, но и на исполосованной предательством душе, она только сейчас подпустила его к себе, Боже, только сейчас, а тут…

За что такое жестокое наказание?! Почему ему опять приходится платить за то, чего он не совершал?!

Она переводит затуманенный слезами взгляд на дремлющего Эрика и тяжело вздыхает, откладывая в сторону это страшное письмо мадам Жири, призванное разрушить их едва наладившуюся жизнь.

Она отчаянно жмурится — это не время для слёз. Только не сейчас. Не сейчас, когда каждая секунда может стать последней для него. Для них. Для неё. Ведь без него она превратится в жалкую куклу, совсем не умеющую дышать и принимать решения. Совсем не умеющую жить.

Так мало времени. Судьба совсем его им не даёт, не позволяя насладиться им этим невероятным, неземным ощущением близости друг с другом. Как мало она успела почувствовать с ним рядом… Лишь сладость первого поцелуя, пронизанного этим, казалось бы, непостижимым чувством любви, лишь тепло их трепетных объятий. А ведь сколько еще не менее прекрасного может быть впереди?