— Немного, — отвечает робко Кристина, торопливо пододвигаясь к нему, и спрашивает затем шепотом, — можно?

Она жмется к его боку, смущенно улыбаясь, не в силах что-либо сделать с этой сумасшедшей тягой, с этим отчаянным желанием быть рядом, чувствовать его.

— Иди сюда, — севшим голосом откликается Эрик, протягивая ей свои тощие, туго перебинтованные руки, способные защитить от зла всего мира, способные оградить ото всех невзгод, способные подарить такое необходимое Кристине тепло и… любовь.

Она тотчас льнет к его костлявой груди, прикрывая слезящиеся от тихого счастья глаза, с упоением вслушиваясь с в гулкие удары его любящего сердца. Сердца, единственно нужного ей. Его руки бережно кутают её в шерстяной плед и обнимают за худые плечи так неловко, неуверенно, будто боясь ненароком спугнуть или причинить боль.

— Так хорошо… — срывается само собой с пересохших от странного волнения губ Кристины, и Эрик бессознательно улыбается, мягко поглаживая её узкую спину.

Его заполняют чувства из далекого прошлого. Нежные и трепетные чувства Ангела Музыки, а не Призрака Оперы, являвшие собой лишь безумную бурю, сносящую всё на своём пути.

Совершенно невольно он начинает петь. Так мягко, вполголоса, но безумно красиво. Так, как мог только Он. Радостный, почти детский смех Кристины разносится по комнате, и она неосознанно приобнимает его за тощую шею, воодушевленно вслушиваясь в его неземной родной голос, абсолютно ему отдаваясь.

Старая французская колыбельная, слетая с уст Эрика, обретает новую жизнь, в тот же миг обращаясь шелестом листвы леса, журчанием мелкого ручейка и сиянием полной, серебряной, необъятной луны за окном. Одним лишь мягким баритоном он рисует для Кристины сказочные картины, вынуждая её окунуться в них с головой, погрузиться в незнакомый, чуждый ей мир, вынуждая забыться и отдаться этому внезапному полету фантазии. Фантазии в мир, куда она так часто попадала в детстве.

Он держит её в своих руках, продолжая тихонько петь, убаюкивая её, своего кроткого Ангела, мирно сопящую в нежном свете царицы ночи, переливающейся на звездном небосводе. Отчего-то она кажется Эрику сейчас как никогда прекрасной — светлые кудри волос красиво рассыпаны по его белоснежной рубашке, румяные от жара щеки украшают её бледное личико, а пухлые, розоватые губы так опасно и нежно располагаются прямо у его чувствительной шеи, буквально её касаясь.

Судорожный выдох вырывается сам собой из его груди, и он прикрывает глаза, невольно прижимая тонкими пальцами её хрупкую фигуру к себе еще крепче. Ему не хочется оставлять её одну. Не хочется отстраняться от её жарких губ, невзначай касающихся его кожи. Не хочется вновь ощущать себя нелюдимым, одиноким, гонимым…

Ему хочется хотя бы ненадолго почувствовать, что он ей по-настоящему необходим.

Этот самообман заставляет его печально улыбнуться: пускай утром она вновь оттолкнёт его, вновь замкнется, зато сейчас…сейчас эта правдоподобная иллюзия любви может согреть и его тоже. Согреть его содрогающееся от холода сердце.

Если бы только он знал, что это уже не является иллюзией. Если бы только он знал, что эта самая ночь станет для них двоих истинной точкой невозврата. Если бы только он мог предположить, что она, наконец, осознала. Если бы только он понял, что она его любит.

Если бы…

Робкий луч падает на дощатый паркет, придавая тому оттенок утреннего сердолика. А за окном, за линией широкого горизонта вновь рождается янтарное, животворящее солнце.

***

Мягкое, бессознательное прикосновение губ Призрака ко лбу дремлющей Кристины заставляет её пробудиться от такого сладкого, должно быть, лучшего за эти долгие годы сна. Он отпускает её не сразу, а постепенно, позволяя сначала ощутить настойчивые объятия травмированных рук Эрика, его невольный, невесомый поцелуй и теплое дыхание у её виска.

Она нехотя приоткрывает глаза и поднимает рассеянный взгляд на заснувшего, согретого жаром её тела Призрака. Улыбка сама собой освещает лицо Кристины, а сердце наполняется таким искренним, неподдельным счастьем.

Сейчас, когда он так непозволительно близко, у неё вновь появляется возможность прикоснуться к этому нечеловеческому лику, вспомнить расположение каждого рубца, принять новые шрамы, обретенные им лишь по её вине.

Она непроизвольно тянется пальцами к его бледной коже, чтобы аккуратно очертить так медленно заживающие раны. Эти прикосновения теперь обретают совсем иное значение и заставляют Кристину трепетать изнутри от осознания того, как часто он испытывал боль.

Самыми кончиками своих пальцев она скользит вдоль каждого шрама на его лице, так же как в первую ночь в подземелье, так же как после той роковой трагедии, повлекшей за собой столь многое для них двоих.

Увлеченная собственными мыслями Кристина вовсе не замечает того, как вздрагивают веки мужчины, как постепенно учащается его прежде размеренное дыхание. Не замечает и продолжает безмолвно оглаживать острые черты его необыкновенного лица, не силясь отвести зачарованного взгляда от его чуть приоткрытых губ.

Ей одновременно хочется испытать то, что всколыхнет разом её душу, когда она вновь решится коснуться их чувственным поцелуем, и, в то же время, так отчаянно страшно ощутить. Страшно узнать, что он не поверит ей. Не поверит и оттолкнет, не желая вновь ощущать боли от вымораживающей пустоты, стремительно заполняющей и без того израненное сердце.

Руки девушки спускаются вдоль его шеи к груди, обнаженной острым расстегнутым воротничком рубашки. Неподконтрольно и неподвластно ее сознанию. Но полностью руководимо ее безумными пылающими чувствами. Его кожу моментально пронзает дрожь следом за движениями её маленьких ладоней, а с губ срывается рваный выдох — она тотчас поднимает на него взгляд.

— Что ты творишь со мной, Кристина? — спрашивает севшим голосом Эрик, глядя на неё из-под тёмных, длинных ресниц.

Она вздрагивает от неожиданности и сталкивается с его смущенным, озадаченным взглядом. Девушка теряется. Теряется на распутье между «да» и «нет», на распутье между правдой и ложью, на распутье между разумом и сердцем.

Она не может более совершать ошибок.

— Я должна была понять раньше, — шепчет она и осторожно тянется к его лицу, не сводя взгляда с единственно любимых глаз.

Время словно замирает в миг, когда Кристина неуверенно обнимает застывшего Эрика за плечи, когда касается самым кончиком носа, будто спрашивая разрешения, его щеки.

Их губы оказываются в такой опасной, уже знакомой близости; они вновь ощущают учащенное дыхание друг друга, и… Эрик замирает лишь на секунду, чтобы взглянуть в её светлые глаза и понять наверняка — это лишь её собственное желание, а не жалкое чувство долга и…расплаты за причиненную ему боль.

Он медленно моргает, подаваясь ей навстречу заторможено, будто в самом сладком сне, и, едва коснувшись её мягких губ, осознает, как сильно этот поцелуй не похож на предыдущие два, даримые ими друг другу лишь из единоличных побуждений.

Он желанный.

Долгожданный.

Отчаянно чувственный.

И Эрик чувствует, что по-настоящему нужен.

Оторвавшись от Призрака лишь на мгновенье, Кристина аккуратно усаживается на его острые колени, тут же обнимая ногами его узкие бедра, прижимаясь всем телом к нему и обхватывая теплыми ладонями исполосованное шрамами лицо.

Девушка желает ощутить ещё больше и углубляет поцелуй — его губы податливо приоткрываются её влажному языку, а руки бережно обвивают тонкую талию.

Сердце мужчины сбивается с ритма, и он рвано выдыхает между её сладкими, продолжительными поцелуями, до конца не веря в происходящее. Не веря, что всё было не в пустую. Не веря, что она и правда смогла принять его. Что она правда оказалась способна его полюбить…

Призрак не может думать об этом, пока её светлые глаза смотрят на него так, не может думать ни о чем, кроме её чутких уст, и потому не сдерживается — он неосознанно перехватывает её дрожащие от волнения руки, сжимая их в своих ладонях, и, тем самым, перехватывает всю инициативу на себя.