«По крайней мере, этот клок меньше, чем раньше». Выпутываю клок из расчёски. Кроткие волосы и расчёсывать легче. Их надо бы ещё вымыть и уложить, и будет неплохая причёска. Опрыскиваю их лаком, пускай держат форму. А я неплохой парикмахер.

Одежда… Ну во что я одета?! Выглядываю из туалета.

– Ма-а-ам, а мы маечку и спортивный костюм взяли? – спрашиваю.

– Да, конечно. – Мамка роется в моей сумке и протягивает мне переодёвку. – Уже накрасилась? Так быстро!

Исчезаю в туалете. Запираюсь в кабинке и начинаю переодеваться. Меня пугает сама мысль, что кто-то войдёт и увидит, как я переодеваюсь. Я стою прямо над толчком и стягиваю с себя спортивную кофту, потом – грязную майку. И как я в таком хожу по дому? Стыдно должно быть! Надеваю аккуратненькую футболочку, приталенную по фигуре. Нюхаю свои подмышки; вроде, не пахнут, но всё рано для профилактики намазываю их сухим дезодорантом. Потом снимаю спортивки и натягиваю новые спортивные штаны. Помню, как покупала их, чтобы спортом заниматься. Это случилось как раз перед тем, как я поняла, что спорт и я вещи несовместимые. А жаль, мне хотелось бы иметь спортивную фигуру.

Тапочки! Выглядываю из туалета:

– Мам…

– Что?

– Каблуки, – говорю.

– Дочка, ты с ума сошла! – возмущается мать. – Ты в больнице, ты же в обморок падала, а теперь на каблуках ходить обралась. Мы их не брали.

Действительно, глупо.

– Тогда тапочки дай, симпатичные которые.

Выхожу из туалета, скидываю свои старенькие, надеваю новенькие. Педикюр не мешало бы обновить, хотя ещё не заметно. Но я люблю это делать ещё до того, как становится заметно. Я же люблю свои ножки. Подхожу к зеркалу. Становлюсь на носочки, типа на каблучках.

«Во-от, это уже та Юлечка, которую я знаю! А с такой причёской она нравится мне ещё больше. Отлизала бы у неё… ну, когда пройдут месячные, понятное дело». Улыбаюсь и подкрашиваю губки. Смотрю на ноготчки, не мешало бы подкрасить.

– Всё, идём по врачам, – говорит мамка.

– Конечно мамочка! – радостно улыбаюсь ей. И она мне улыбается. Она у меня такая понимающая.

Заходим в манипуляционный кабинет, здесь без очереди.

– Садитесь, – говорит мне сестра. – Кладите правую руку на подушечку и работайте кулачком.

А я боюсь кровь сдавать, я всегда волноваться начинаю, бледнею под тоналкой. Тоналка… как же приятно ощущать её на своём лице! Без неё, как без одежды.

– Работайте, работайте кулачком, – повторяет медсестра и перетягивает мне руку жгутом.

– Ай, больно! – говорю. – Я уже руку не чувствую.

– Прямо-таки, – отвечает медсестра и вынимает шприц.

– Отвернись, – напоминает мне мамка. Я отворачиваюсь и пытаюсь терпеть. Мне страшно, прямо сильно страшно! Не люблю уколов, чувствую на своей руке ватку и мучительно жду иголку.

– Ай, больно! – говорю, но не отдёргиваю руку. Боюсь дёрнуться.

– Всё, всё уже позади. – Сестра снимает с моей руки жгут и набирает крови в шприц. У меня такое чувство, что меня изнутри выкачивают. Болит в кости, но я терплю, не жалуюсь.

Врач аккуратно вынимает иголку из вены и прикладывает к месту укола смоченную спиртом ватку, заклеивает пластырем.

– Прижми ручку, – говорит. – Через пятнадцать минут можно разжимать.

– Спасибо, – благодарю я. Мы с мамкой встаём и выходим.

Какие там ещё анализы? Кровь из пальца – но это в другой кабинет, а там очередь.

– Куда тебе ещё? – спрашивает мать.

– Кардиолог, терапевт, – перечисляю я. – Мам, ты можешь идти. Я всех обойду и вернусь домой самостоятельно.

– Дочь, ты с ума сошла! Ты же в обморок падала! Какое «сама»?! Я тебя здесь не оставлю! – немного повысив голос, сообщает мне мать.

– Спасибо, мамочка! – прижимаюсь к ней и улыбаюсь. – Ты у меня такая классная! Прости, что я у тебя такая непутёвая вышла.

– Юу-у-улька! – Она взъерошивает мои волосы, как в детстве, когда они были короче… когда они были, как сейчас. Всё время забываю, что у меня теперь другая прическа.

И вдруг я замечаю, что мыслей дурных в голове нет. Про Вику и про несчастную любовь. Ну, люблю я её, дуру, куда уже деваться? Что, не жить дальше, не есть не пить, не спать, не мыться, не краситься? Я даже кушать начинаю хотеть от таких размышлений. Мне уже лучше, однозначно лучше. Эта дурацкая больница реально вылечила меня, моё разбитое сердце.

Сегодня самый лучший день, наверное, я счастлива. Или это от того, что я хоть кому-то открылась, что я лесбиянка? Надо поскорее всем открыться – так жить намного легче.

Стою в очереди у кабинета терапевта.

– Саваш, – вызывают меня. Захожу. Старая ворчливая врачиха косо посматривает на меня и бросает: – Раздевайтесь.

– До трусов? – переспрашиваю я.

Врачиха вновь косится на меня.

– Трусы будете снимать в другом кабинете, а здесь пока до трусов.

Я неуверенно стягиваю с себя маечку и лифчик. Показываю ей свои сисечки. Она что-то смотри в своём блокноте и щупает их. Потом меня спиной к себе поворачивает и там что-то смотрит. А я стою и мерзну, прикрывая груди руками. Были бы они чуточку ближе друг к дружке, я бы их одной ручкой прикрыла – такие они маленькие. Может, действительно капусту прикладывать, чтобы подросли. Улыбаюсь сама себе.

Рост, вес, давление. Какой у меня вес? Так я и сказала! Это слишком интимный вопрос для девушки. А рост – почти метр семьдесят; так, пары сантиметров не хватает, не критично. Это с лихвой компенсируется каблуками, которых у меня полный дом. Обожаю каблучки! Обожаю свои ножки на каблучках! Обожаю колготки! Я вообще такая фетишистка! Снова думаю о Вике, и мне уже не так клёво.

Стоит только вспомнить о том, что мы не вместе, и мне сразу становится плохо. В груди прямо болит и ноет. Как бы у меня там опухоль не образовалась. Я вообще жутко боюсь всяких опухолей, и СПИДом боюсь заболеть. И гепатитом. И вообще у меня месячные, я в обморок падала, меня любимая бросила, я волосы подстригла.

«Всё хватит уже хандрить!»

========== Глава 9 ==========

Сидим, давление меряем.

– Разжимайте руку, – говорит врач и снимает с мой руки пластырь. Мне даже немножко больно.

– Ай! – говорю я. Но докторша не обращает на мои страдания никакого внимания. Похоже всем на меня чихать. Никому я не нужна, кроме своей мамки. Кстати, а где мой телефон? Выключенный, лежит на дне сумки. Мы, когда собирались так перепугались, что даже телефон в сумку забросили на самое дно. Думали, сейчас меня откачивать будут в реанимации, а оказалось, я отлично держусь на своих двоих.

Вновь смотрю на свои ножки. Бедненькие, им сегодня столько пройти пришлось, а ведь они не для ходьбы предназначены, а для поцелуев! Для нежных женских губ. Улыбаюсь. Я счастливая, потому что влюблена. И пусть моя любовь не взаимна, зато она есть. С ней так приятно засыпать и просыпаться, с ней так приятно дышать, пить и есть, гулять и говорить. Намного приятней, чем без неё. Я прямо-таки стихами заговорила!

Врачиха накачивает хомут вокруг моей руки, и у меня начинает болеть; как-бы кровь не пошла из того места, куда меня кололи. Боже, ну о чём я только думаю?! О Вике. Как же хорошо, что она существует на этом свете! Спасибо тебе, Господи, что ты создал её, спасибо, что благодаря ней я знаю о таком прекрасном и нежном чувстве, как любовь.

– Любою тебя, Викулечка, – шепчу.

– Что вы говорите? – переспрашивает врач.

– Ничего, – качаю головой. – Это я сама с собой.

«Обожаю тебя, хорошая моя, люблю всей душой и сердцем!»

Сижу и нашёптываю, как бабка-шепталка. И зачем мне понадобилось это вслух говорить? Не знаю. Главное, что я знаю: я всё-таки способна любить, а значит, я обязательно буду любима и счастлива. Только нужно немножко потерпеть.

– Можете идти, – говорит врач.

– У меня всё в порядке? – переспрашиваю.

Врач внимательно смотрит на меня и повторяет:

– Можете идти.

Выхожу в коридор, там мамка: