========== Фрагмент I. ==========

— Иногда мне хочется, чтобы у тебя не было этой дурацкой регенерации, — в полутьме прошептала Рин.

Это было их первое постоянное убежище. Комнатка на втором этаже самого простого конохского домика, где, помимо них, квартировало ещё три семьи. Одна — на втором, две — на первом.

— Почему?

— Тогда я могла бы вновь тебя лечить, — улыбнулась она. Обито лежал с закрытыми глазами, но слышал, что она улыбнулась. И мог поспорить, что смущённо. Так нежно смущаться умела только она: её хотелось сжать и не отпускать, как бы она ни противилась и ни пыталась скукожиться в попытке спрятать от взгляда розовые щёки. Не открывая глаз, он нащупал её, сгрёб в охапку и остался доволен, только когда она затихла у него под боком.

— Ты так смешно в детстве храбрился, утверждая, что не нуждаешься ни в обработке ран, ни в еде. Помнишь, Кушина-сан нам обед принесла? — Рин хихикнула у него под мышкой. — А теперь ты действительно ни в чём из этого не нуждаешься… — продолжила она грустно. — А я так хочу снова быть нужной тебе…

— Ты нужна мне. Всегда, — помолчав, он добавил: — Просто так.

— Но ты же столько времени жил без меня. Совсем. Значит — без меня можно…

— Ох, Рин…

Он снова сжал её и задумчиво поцеловал в кромку волос у лба.

— Я бы рад был забыть эти годы, вышибить из памяти к чёрту. Я бы променял их все — на хоть одно мгновение с тобой. Я был ходячий труп, клянусь. Это не жизнь.

Она поспешно обвила его руками как смогла — неудобно, Обито тяжёлый, нужно ещё выпутаться из его рук — и поцеловала, куда пришлось. Пришлось — в локоть.

Такая трогательная. Она всегда щадила его чувства, всегда сопереживала ему.

Почему-то Обито казалось, что, знай она тогда, что он жив, она бы так с ним не поступила. Не умерла бы.

— И всё-таки. Ты стал такой… Самодостаточный. Сильный… Прости, — снова смутилась она.

Обито расхохотался.

— Думаешь, я не знаю, каким посмешищем был тогда? Да честно говоря, и сейчас не лучше.

— Балбес.

— Ну вот видишь!

— На комплименты напрашиваешься, — она ткнула его кулачком в бок.

— Щекотно!

— Так тебе и надо!

Отсмеявшись, Обито притянул её к себе и вдохнул запах волос. Раньше он никогда всерьёз не пользовался обонянием и был всецело равнодушен к запахам. Хватало зрения — основное для него — и слуха — необходимость для любого шиноби. Вкус стал бесполезен вместе с потерей навсегда чувства голода, а сработавшее осязание обычно означало существенный промах в обороне и сообщало о том, что камуи полетело к чертям. Радость от прикосновений случалась редко и требовала определённых условий.

Рин же будила абсолютно все чувства, оживляя его целиком, одной только кожей лаская сразу четыре из них. Рядом с ней Обито ежом ощетинивался ими, как антеннами, счастливо принимая любой идущий от неё сигнал. Любой был приятен. Совершенно любой. Что угодно, напоминающее о том, что она теперь жива.

— Если честно, я тогда немного обижена была на тебя. Что ты… бросил нас, что ли. Я знаю, что ты поступил правильно. Просто… Эгоистка я, да?

— Разве ты не была рада, что Какаши выжил? — вырвалось у Обито прежде, чем он успел отфильтровать поток мыслей.

— Это так сложно объяснить…

— Я не должен был спрашивать. Забудем про этого индюка хоть на день.

Рин молчала. Обито не нравилось это молчание, оно было неуютным, он даже завозился.

— Только не говори, что это правда. Что он тебе нравился, — сам же не выдержал. Давно поклялся же себе не заводить с ней речь о Какаши в этом ключе!

В становящейся уже жуткой тишине раздался какой-то прерывистый свистящий звук. Оказалось, Рин пыталась сдержать смех. Неудачно. В следующее мгновение она прыснула вслух.

— Глупый ты такой!

Обито не знал, как ему реагировать. Что это значит? Нет или да? Он напряжённо ждал ответа, все чувства были обострены, и по оголённым нервам любое слово проходилось болью. Бессмысленные фразы воспринимались как излишний раздражитель.

— Так вот почему вы постоянно ссорились? Ты что, ревновал меня к нему? — Рин не могла остановиться.

— Нет, — буркнул Обито. Он чувствовал себя сейчас очень уязвимым, будто необдуманным вопросом добровольно вскрыл себе грудную клетку, разведя рёбра в стороны, — а там трепещет, беззащитное, — и хочется теперь спрятать, но непослушные рёбра замкнуло: не поддаются, не возвращаются на место.

— Эй, — её ладошка опустилась на грудь, мягко толкая их, помогая закрыть. Обито задышал чуть свободнее. Рин — гениальный медик. Каким-то чудом ей удавалось исцелять и нематериальные раны. На секунду даже показалось, что её рука в этот момент была окутана зелёным огоньком. — Хороший мой, — она потёрлась носом о его щёку.

Вот ради одного этого прикосновения — всё это — того стоило. Обито было достаточно самому любить её. Видеть рядом — и только. Но когда это возвращалось вот такой нежностью — ему казалось, что он этого не вынесет и умрёт от счастья. Он совсем не ждал от неё взаимности. Тех крох внимания, которые ему перепадали от неё в детстве, ему всегда было достаточно — и даже более чем. В благодарность за них он готов был отдавать ей всего себя. А сейчас ему даже внимание не было нужно. Он нуждался просто в том, чтобы она позволяла ему отдавать. Болезненно гордый, как все Учиха, он, тем не менее, сделал её смыслом своей жизни — и это никак не затрагивало его самолюбия.

Обито закрыл глаза и замер, дрессируя дыхание, едва справляясь с ним. И плевать было, что Рин так и не ответила. В конце концов, ничто больше не имеет значения. Кроме того, что она сейчас здесь, с ним. Навсегда.

Она положила голову ему на грудь, неуклюже и как-то сиротски свернувшись калачиком. Её мягкие волосы на вдохе и выдохе ласкали кожу. Обито не хотелось ни о чём думать. Он осторожно опустил ладонь ей на спину, изо всех сил контролируя её вес — ему было стыдно за свою жёсткую тяжёлую лапищу, которая, казалось, могла только причинять боль, но никак не делиться нежностью. Он вспомнил, как однажды в детстве распорол её сюрикеном, а Рин со строгим видом заставила его дать забинтовать. Ему тогда было так мучительно неловко, он чувствовал себя в тот момент не шиноби, а маленьким ребёнком, который ни к чему не приспособлен. Это было невыносимо. А теперь вот он большой — в два раза больше Рин. Но с ней всё такой же неловкий.

О чём она думает?..

О своих родных, которые остались там, в другом времени, в другой жизни? Он знал, что у Рин точно была мать. Об отце её он никогда не слышал, во всяком случае, тот никогда не забирал её вечером с детской площадки. Всегда мать.

Обито давно забыл, каково это — сопереживать. Пытаться сейчас мысленно пробраться в душу Рин получалось со скрипом, чужие чувства не хотели находить место у него внутри — слишком бурлили собственные. Ему так и не удалось до сих пор отделаться от мысли, что он урод, что что-то в его душе за эти годы безвозвратно сломалось. Ему казалось, что Рин ищет это в нём, иногда вдруг пытливо и сосредоточенно впиваясь взглядом в его глаза. И — он чувствовал — не находит. Обито проклинал себя в эти мгновения, это ощущение изводило так, что хотелось выть в голос. Он чувствовал, что это незримо подтачивает их отношения, вносит непредсказуемость в их будущее, и мысленно умолял Рин не разочаровываться в нём, не отбирать у него шанс, добытый таким трудом. Он метался до тех пор, пока его снова не окрылял её ласковый взгляд.