Эта фраза и проливает на инцидент проясняющий свет: я занял в ее душе место подруги. Подруга побеждена. Лед вытеснения проломлен. Пациентка, не зная того, вступила в новую фазу своей жизни. Теперь я знаю, что все то болезненное и злое, что заключалось в ее отношении к подруге, будет проецироваться на меня, впрочем, как и доброе, но – в яростном столкновении с тем опасным неизвестным, что пациентка никогда не могла преодолеть. Таким образом, можно заключить, что это новая фаза переноса, которая, пожалуй, еще не позволяет ясно разглядеть, в чем же состоит то неизвестное, что спроецировано на меня.
Ясно одно: если пациентка застрянет на этой форме переноса, то возникнет опасность тяжелейших недоразумений, ибо тогда ей придется обращаться со мной так, как она обращалась со своей подругой, т. е. неизвестное постоянно будет витать где-то в воздухе и порождать недоразумения. И потом все же получится, что она увидит демона во мне, ибо не может допустить, что демон – в ней самой. Таким образом возникают все неразрешимые конфликты. А неразрешимый конфликт прежде всего означает жизненный застой.
Но может быть другая возможность: против новой трудности пациентка применит свои старые защитные средства и не обратит внимания на этот темный пункт, т. е. она снова вытеснит, вместо того чтобы сознательно удерживать, что, собственно, и есть необходимым и самоочевидным требованием всего метода. Тем самым мы ничего не выигрываем, напротив, теперь неизвестное угрожает со стороны бессознательного, а это еще более неприятно.
Когда всплывает такой неприятный момент, мы всегда должны отдавать себе точный отчет в том, является ли он вообще личностным качеством или нет. «Колдун» и «демон» могли представлять качества, которые все же существенно обозначены так, что сразу можно заметить: это не личностно-человеческие качества, а мифологические. «Колдун» и «демон» являются мифологическими фигурами, выражающими то неизвестное, «нечеловеческое» чувство, которое овладевало тогда пациенткой. Эти атрибуты, таким образом, отнюдь нельзя применить к отдельной человеческой личности, хотя они, как правило, в виде интуитивных и не подвергнутых более основательной проверке суждений все же постоянно проецируются на окружающих, что наносит величайший ущерб человеческим отношениям.
Такие атрибуты всегда указывают на то, что проецируются содержания сверхличного, или коллективного бессознательного, ибо «демоны», как и «злые колдуны», не являются личностными воспоминаниями, хотя, естественно, каждый когда-то слышал или читал о чем-то подобном. Если человек о гремучей змее только слышал, то он не будет с соответствующими эмоциями мгновенно вспоминать о ней, заслышав шуршание ящерицы. Точно так же мы не будем называть нашего ближнего демоном, если с ним не связано некое деяние, имеющее демонический характер. Но будь это деяние и в самом деле элементом его личности, оно должно бы проявляться во всем, а тогда этот человек был бы именно неким демоном, кем-то вроде оборотня. Но это – мифология, т. е. психика коллективная, а не индивидуальная. Поскольку мы через наше бессознательное причастны к исторической коллективной психике, то, конечно, бессознательно живем в неком мире оборотней, демонов, колдунов и т. д., поскольку эти образы наполняли древнее время мощнейшими аффектами. Таким же образом мы причастны к миру богов и чертей, святых и грешников, но было бы бессмысленно стремиться приписывать эти заключенные в бессознательном возможности лично себе. Поэтому, безусловно, необходимо проводить как можно более четкое разграничение между тем, что можно приписать личности, и сверхличностным. Разумеется, ни в коем случае не следует отрицать порой весьма действенного существования содержаний коллективного бессознательного. Но как содержания коллективной психики они противопоставлены психике индивидуальной и отличаются от нее. У наивных людей, естественно, такие проявления никогда не отделялись от индивидуального сознания, потому что ведь эти боги, демоны и т. д. понимались не как душевные проекции и потому не как содержания бессознательного, но как несомненные реальности. Лишь в эпоху Просвещения было обнаружено, что боги на самом деле не существуют, а являются всего лишь проекциями. Так с ними и было покончено. Однако отнюдь не было покончено с соответствующей им психической функцией, напротив, она ушла в сферу бессознательного, из-за чего люди сами оказались отравленными избытком либидо, который прежде находил себе применение в культе идолов. Обесценивание и вытеснение такой сильной функции, как религиозная, естественно, имело значительные последствия для психологии отдельного человека. Дело в том, что обратный приток этого либидо чрезвычайно усиливает бессознательное, которое своими архаичными коллективными содержаниями начинает оказывать мощное влияние на сознание. Период Просвещения, как известно, завершился ужасами французской революции. И сейчас мы тоже переживаем такое возмущение бессознательных деструктивных сил коллективной психики, в результате чего было развязано невиданное прежде массовое убийство[66]. Вот то, к чему стремилось бессознательное. Перед этим его позиция была безмерно усилена рационализмом современной жизни, который обесценивал все иррациональное и тем самым погружал функцию иррационального в бессознательное. Но если уж такая функция находится в бессознательном, то ее действие, исходящее из бессознательного, становится опустошающим и неудержимым подобно неизлечимой болезни, очаг которой невозможно уничтожить, так как он невидим. В таком случае индивидуум, как и народ, вынужден жить иррациональным и применять свой высший идеализм и самое изощренное остроумие еще лишь для того, чтобы как можно более совершенно оформить безумие иррационального. В малом масштабе мы видим это на примере нашей пациентки, которая избегала кажущейся ей иррациональной жизненной возможности (госпожа X.), чтобы ее же в патологической форме с величайшим самопожертвованием реализовать в отношении к своей подруге.
Единственная возможность здесь заключается в том, чтобы признать иррациональное в качестве необходимой – потому что она всегда наличествует – психической функции и ее содержания принять не за конкретные (это было бы шагом назад!), а за психические реальности – реальности, поскольку они суть вещи действенные, т. е. действительности. Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, a priori является образом мира, который сформировался уже в незапамятные времена и в котором с течением времени выкристаллизовались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это господствующие силы, боги, т. е. образы доминирующих законов и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, вновь и вновь переживаемых душой. (Как уже было отмечено, архетипы можно рассматривать как результат и отражение имевших место переживаний, но точно так же они являются факторами, которые служат причинами подобного рода переживаний.) Поскольку эти образы являются относительно верными отражениями психических событий, их архетипы, т. е. их основные черты, выделенные в процессе накопления однородного опыта, соответствуют также определенным всеобщим основным физическим чертам. Поэтому возможен перенос архетипических образов непосредственно как понятий созерцания на физические события: например, эфир – древнейшая материя дыхания и души, которая, можно сказать, представлена в воззрениях всех народов мира, затем энергия, магическая сила – представление, которое также имеет всеобщее распространение.
В силу своего родства с физическими явлениями[67] архетипы нередко выступают в спроецированном виде, причем проекции, когда они бессознательны, проявляются у лиц, принадлежащих к той или иной среде, как правило, в качестве ненормальных пере- или недооценок, как возбудители недоразумений, споров, грез и всякого рода безумия. Поэтому говорят: «Из него делают бога», или, наоборот: «Имярек производит на X. дьявольское впечатление». Из этого возникают также современные мифологические образования, т. е. фантастические слухи, подозрения и предрассудки. Поэтому архетипы являются в высшей степени важными вещами, оказывающими значительное воздействие, и к ним надо относиться со всей серьезностью. Их не следовало бы просто подавлять, напротив, они достойны того, чтобы самым тщательным образом быть принятыми в расчет, так как они несут в себе опасность психического заражения. Поскольку архетипы чаще всего выступают в качестве проекций и так как последние закрепляются лишь там, где для этого есть повод, то они отнюдь не легко поддаются оценке и обсуждению. Поэтому, если некто проецирует на своего ближнего образ дьявола, это получается потому, что тот человек имеет в себе нечто, делающее возможным закрепление подобного образа, но мы вовсе не говорили, что тот человек сам, так сказать, есть какой-то дьявол. Напротив, он может быть замечательным человеком, который, однако, находится в отношении несовместимости с проецирующим, и поэтому между ними возникает некоторый «дьявольский», т. е. разделяющий, эффект. Равным образом и проецирующий вовсе не должен быть «дьяволом», хотя ему следует признать, что он также имеет в себе нечто «дьявольское» и, проецируя его, еще больше оказывается в его власти. Но сам он отнюдь еще не является «дьявольским», а может быть столь же достойным человеком, как и другой. Появление в данном случае образа дьявола означает: эти два человека несовместимы (сейчас и в ближайшем будущем), почему бессознательное и отталкивает их друг от друга и мучительным образом удерживает на дистанции. Дьявол является вариантом архетипа тени, т. е. опасного аспекта непризнанной, темной половины человека.
