Меня это и позабавило, и возмутило. Я призадумалась. «А давайте нарисуем плакат, – предложила я. – Напишем какие-нибудь стишки, посмеёмся над этими клушами». Сказано – сделано. Раздобыли мы лист ватмана. Что там было нарисовано, не помню, и текста тоже. Был какой-то щенячий вызов системе, что-то вроде: «Товаришшы аспиранты! Все на борьбу с лицемерием, ханжеством и невежеством! Урря!»
Прикрепили этот плакат высоко, почти под потолком, на кухне женского второго этажа, над газовыми плитами. Что тут началась! Все второ- и третьекурсницы сочли себя глубоко оскорблёнными. Они закудахтали со страшной силой, некоторые бегали к Эмме Серафимовне и требовали меня выселить, но та отмахнулась: решайте свои проблемы сами. Тогда ко мне в коридоре начали подходить грозные клуши и шипеть. Нет, это змеи, а не клуши. Они шипели, что я не уважаю традиций, что я тут без году неделя, ничего не знаю, не умею, не понимаю. Как можно! Вы так невоспитанны, что! Мы не можем этого так оставить! Вы должны извиниться! Кудах! Шшш… Кудах! Шшш…
Я громко смеялась, повергая клушшш в шок, смятение, ужас, возмущение. Одна особенно приставала ко мне, даже в туалет не давала пройти. Мне стало её жалко. Я с высоты своего роста, свободная, молодая, симпатичная, смотрела на неё, маленькую, увядшую, некрасивую и, по-моему, несчастную женщину, и мне стало её жаль, и я смягчилась, сказала, что да, наверное, я была неправа, шутка была глупая, я ничего не имею против ваших правил и постараюсь их соблюдать. Клуша обрадовалась, что-то долго ещё лепетала, успокоенная моими обещаниями.
Надо же, как мало надо, чтобы осчастливить человека: ему нужно сказать то, что он хочет услышать.
Я решила, что инцидент исчерпан, но не тут-то было. Зайдя на кухню, где ещё висел злосчастный плакат, я увидела одну ехидную девицу. Она стала с издёвкой цитировать текст: «„Товаришшы”… Как это по-плебейски!» Я смерила её, в задрипанном халате и растоптанных тапочках, взглядом с головы до ног и обратно и, выходя из кухни, хмыкнув, сказала: «Ариссстократка…» Интонацию на бумаге передать не могу, но, уверяю, она была убийственной. После этого ко мне никто не подходил и ничего не говорил. Меня, как отверженную, оставили в покое. Слава тебе, господи!
Коты были гораздо симпатичнее многих людей.
Запомнился мне серый Васька – тем, что был очень любопытен. Как-то Володя чинил замок двери нашей комнаты, который стал плохо открываться-закрываться, смотрим – и Вася тут же сидит, смотрит так внимательно, как будто проверяет, всё ли правильно. Володя провозился около получаса, и Вася сидел не шевелясь. Мы стали смеяться и с тех пор Ваську выделяли, здоровались с ним. Он ещё пару раз приходил к нашей двери, интересовался, как мы живём.
А жизнь у нас была интересная: не только занятия и учёба, лекции и конспекты, пишущая машинка и стопы бумаги, но и молодость, поиски приключений, белые ночи, прогулки по почти пустому предутреннему Петербургу – завораживающе красивому и таинственному. Невский проспект почти всегда полон машин и прохожих, суетен, многолик, многозвучен. А где-то около пяти утра мы видели совсем другой – пустой Невский, что поразило меня до глубины души. Мы стояли и смотрели в оба конца – ни одной машины, пусто, вышли на середину проспекта и пошли, оглядываясь. Это было недалеко от Казанского собора. Слишком долго так идти не хватило наглости: вдруг да появится четырёхколёсный агрегат?
Ранней осенью, кажется, 1992 года мы узнали, что нужна массовка для фильма «Удачи вам, господа!» Втроём с Лилей пришли в какое-то здание, там уже было много народа, нас посадили в зрительный зал, помощница режиссёра объяснила, что мы должны делать: в какие-то моменты хлопать, в какие-то возмущаться. Одного мужчину попросили встать и громко сказать фразу, кажется: «Мы не согласны!» Нас снимали, переснимали, всё это длилось долго, ждали Караченцова, который заезжал на мотоцикле из зрительного зала по помосту прямо на сцену. Прошло часа два, не меньше, пока нас, наконец, не отпустили. Но мне в целом эта суета понравилась, потому что был новый жизненный опыт. Правда, когда посмотрели фильм, то были разочарованы, потому что себя в лицах массовки не увидели: эту сцену почему-то пересняли.
После съёмок мы стояли в длинной очереди за гонораром в двадцать пять рублей. Стоять пришлось долго, мы о чём-то болтали, смотрели по сторонам. Тут ко мне подошла помощница режиссёра и сказала, что, мол, мой типаж подходит для исторического фильма, который скоро начнут снимать, роль придворной дамы без слов, нужно будет сидеть с веером в руке. Ей мой профиль понравился. Помощница записала себе в блокнот моё имя, фамилию, номер нашего общежития (я объяснила, что аспирантка, что телефон внизу около вахты). Потом она подошла к одной женщине с ещё более выдающимся профилем, чем у меня, – с совершенно орлиным носом.
Для меня это приглашение было неожиданным, я немного удивилась, но не очень обрадовалась, ведь постоянно думала, что у меня проблемы с кожей, мешки и синяки под глазами, которые я то припудривала, то ещё как-то пыталась скрыть, а значит, я буду ужасно выглядеть с экрана. В общем, спустя несколько минут я уже пожалела, что дала телефон этой ассистентке. Зато как меня поразила реакция Лили… У неё лицо исказилось от зависти. Она потом пересилила себя и призналась мне, что просто мечтала сняться хоть в какой-нибудь роли, так надеялась, что и к ней подойдут, но, увы. «Как тебе везёт! – говорила она. – У тебя породистое лицо, на тебя все обращают внимание! Мне бы твою внешность!» Господи, Лилечка, да разве кто-нибудь из девушек бывает доволен своим лицом? Я с детства считала себя некрасивой, смирилась с этим и лишь к тридцати поняла, что вполне симпатична, к сорока – что всё можно начать сначала, к пятидесяти – что внутренний покой дороже всего.
Что вы думаете? Прошло какое-то время, я и думать забыла о случившемся, столько было хлопот с подготовкой к экзаменам, написанием рефератов и отчётов, фрагментов несостоявшейся диссертации, и тут мне вахтёрша говорит: Лена, мол, звонила какая-то женщина, тебя спрашивала. Прошло ещё несколько дней – меня позвали к телефону. Пока я бежала с третьего этажа на первый, звонок уже прервался. Так и не пришлось мне сняться в роли придворной дамы, и слава богу.
Про породистый профиль мне говорили и раньше: одна из пожилых преподавательниц в Нижневартовском пединституте, где я успела немного поработать до аспирантуры, несколько раз делала мне такой комплимент: «Лена, у вас нос русской аристократии!» В ответ я смеялась и отвечала: «Да, на семерых рос, одной мне достался». Ну как такие вещи воспринимать всерьёз?
Опять отвлеклась, а ведь писала про серого Ваську. Он был хорошим котом – самостоятельным, ненавязчивым, умным, симпатичным. А разве бывают несимпатичные? Но взять кого-то из хвостатых-полосатых желания не было: после Франтика прошло столько лет, казалось, что животные мне больше не нужны.
Однажды в общежитии появилась чёрная кошка. Была она тонка, грациозна, а когда сидела на подоконнике, то напоминала статуэтки древнеегипетских кошек. Кто-то её кормил, кто-то гонял, но кошка прижилась и как-то прибилась именно к нам. Раз зашла в нашу комнату, два зашла да и осталась. Мы её не гнали, посмеивались, иногда подкармливали, своей не считали, да она и не была домашней – постоянно на улицу убегала, у неё там были свои дела. Стали звать кошку Чернушкой.
Чернушка особенно полюбила моего Володю. Меня она только терпела, зато за мужчиной бегала, как верная собачка. Он как раз в это время подрабатывал ночным сторожем в одном из университетских корпусов, и кошка всё время его сопровождала. Она была быстра, ловка и бесстрашна, в отличие от меня. Я вроде трусихой себя не считала, но жизнь показала, чего я стою.
Всего один раз муж попросил меня немного посидеть вместо него поздно вечером на боевом посту сторожа, а я чуть не умерла от страха. Что раньше было в этом удалённом от других двухэтажном корпусе, не знаю, в то время его арендовала какая-то новоявленная фирма, которая занималась неизвестно чем. Там вроде бы и ценных предметов не было, но не успел Володя уйти, как я услышала какую-то возню у входной двери. Я даже подошла к ней и спросила, кто это, но в ответ раздавались только звуки взлома. На подкашивающихся ногах я поднялась на второй этаж и стала лихорадочно думать, что делать, как спастись от бандита. Володи всё не было. Наконец я догадалась позвонить в милицию, кое-как объяснила, где нахожусь. Позвонила и дежурному пятого общежития, им оказался знакомый аспирант, он обещал прийти. Я немного ободрилась, но всё равно было очень страшно, так страшно, что я иногда забывала дышать, а потом спохватывалась, стыдила себя, но всё напрасно: ужас доводил до окоченения. Минут через пятнадцать или двадцать все сразу подошли, милиционеры схватили взломщика. Им оказался совсем не Бильбо, а местный дурачок. Володе пришлось потом долго успокаивать меня.
