Она ведь понятия не имеет, что будет дальше. Вернее, даже самые радостные её прогнозы крайне неутешительны. Что мешает Алмазам самолично явиться на эту планету и уничтожить всё, что здесь есть? Или отправить несколько десятков военных кораблей? Перидот пробирает дрожь от одной этой мысли.

Единственное, что её хоть немного утешает, — это то, что на Земле останется Лазурит. Пусть они не особо ладили, когда рядом была Яшма, но мысль, что не одна Перидот такая сумасшедшая, приятно грела камень.

Конечно, отбросить мысли о Родном мире сразу не выйдет, но Перидот весьма близка к этому. В конце концов, для неё дорога назад закрыта навсегда, однако она видит, что для Ляпис это невероятно тяжело — вот так просто отказаться от родины.

Вроде Перидот слышала подходящую земную фразу. «Чем выше летаешь, тем больнее падать», кажется? Умеют же люди придумывать фразочки на все случаи жизни.

Конечно, аристократке Родного мира тяжело отказаться от своего прошлого. В отличие от Ляпис, Перидот всего лишь мелкий техник. Но им теперь жить вместе, и Перидот больно видеть, как Лазурит печально смотрит в небо каждую ночь.

Потому она и предлагает всякие глупости, вроде просмотра сериалов, и отдёргивает Кристальных самоцветов, когда те начинают упоминать что-то неприятное для Ляпис в разговоре.

Выигранная война приносит удовлетворение, и Жёлтая спешит поделиться радостью с сестрой, забегает в её покои, оставив Жемчужину за дверью, и едва сдерживает слёзы, чувствуя слабую синюю ауру.

Голубая сидит у изголовья кровати, прижимая к себе подушку, и устало поднимает заплаканные глаза — плачет явно не первый час. Жёлтая даже догадывается, почему. Из-за кого.

— Н-не ожидала, что ты придёшь… — Голубая улыбается сквозь слёзы и прижимает подушку плотнее.

— Не ожидала, что ты снова начнёшь печалиться, — парирует Жёлтая, но сразу берёт себя в руки и присаживается рядом. Мягко, боясь хоть как-то задеть любимую сестру, она начинает:

— Я… послушай, тебе действительно стоит прекратить летать на Землю.

— С чего ты взяла, что я опять туда летала?

— Да по тебе же видно!

Голубая молчит, упрямо поджав губы, и всё же не противится словам сестры, которая в это время аккуратно подсаживается ближе.

— Не плачь, — раздаётся шёпот у самого уха, от которого по всему телу пробегает дрожь. Жёлтая улыбается — Голубая чувствует это кожей, — неторопливо забирает подушку, отбрасывая её в сторону, норовит заключить сестру в объятья.

— Прошу, перестань… — неуверенно возражает Голубая и ощутимо вздрагивает, когда Жёлтая целует её ушко. — Ж-жёлтая!..

— Угу…

Последняя война выдалась крайне напряжённой. Не говоря уже о том, что какие-то органические создания посмели делать комплименты её Голубой, а Жёлтой приходилось всё это терпеть, не имея ни секунды лишнего времени, чтобы уделить сестре персональное внимание.

Голубая падает на спину, и сверху тут же нависает Жёлтая, довольная тем, что даже те крохи синей ауры уже исчезли — в отличие от слёз, которые она аккуратно слизывает с чужих щёк, заставляя Голубую синеть от смущения.

— Что на тебя нашло… — бормочет та в растерянности. Пальцы Жёлтой нежно гладят её запястья, но при этом держат их твёрдой хваткой, не позволяя вырваться.

Язык проходится в опасной близости от камня.

— Ж-жёлтая! — и снова. — Прошу, не!.. — и вновь шёпот у самого уха:

— Ты перестала плакать.

— Это не повод так делать!

— Как раз-таки повод.

— Слезь с меня!..

— Зачем? — улыбка у Жёлтой наивно-добродушная — такая, словно она специально напакостила, но наказания явно получать не желает. И её глаза полны такой неприкрытой в данный момент заботы, что с щёк Голубой никак не желает сходить синева.

Она поворачивает голову набок, чтобы разорвать контакт глаз, но Жёлтая обхватывает ладонями её лицо, заставляет вновь посмотреть на себя и сразу же целует, не давая даже возможности возразить.

У Голубой трогательно подрагивают руки, когда она цепляется ими за плечи сестры, тянет ближе к себе, робко приоткрывает губы и стонет, едва та пропускает её волосы сквозь пальцы.

Голос Жемчужины из-за двери заставляет Жёлтую резко отпрянуть.

— Кхм… мой Алмаз, свита выражает беспокойство по причине вашего отсутствия на приёме…

— Чёрт… — шипит Жёлтая, глядя то на закрытую дверь, то на распластанную Голубую под собой. Они практически в один голос говорят:

— Тебе нужно выйти…

— Тебе нужно пойти со мной.

Жёлтая выдыхает, неохотно слезает с кровати:

— Как насчёт… не знаю, провести время сегодня после приёмов? — и старается не смотреть на то, как Голубая поправляет съехавшее платье.

— Д-да, я думаю… хорошая идея…

— Я напишу тогда.

— Лучше сразу заходи, — искренне улыбается Голубая, отчего камень у Жёлтой приятно нагревается.

====== Часть 24 ======

Её голубой камень словно горит алым пламенем, и что с этим делать — Ляпис не знает. Её место не здесь, но где тогда — она тоже понятия не имеет.

От Малахит остаются одни неприятные воспоминания, и всё равно Лазурит прокручивает их в голове раз за разом, вспоминает всё больше подробностей, чувствует всполохи розовой скорби, которые в камне Яшмы — она чётко помнит — разгорались немыслимыми пожарами.

Не помогает вечно снующая поблизости Перидот, которая старалась изо всех сил и которой Ляпис была действительно благодарна за это. Не помогают ни сериалы, ни прогулки, ни одиночество — рано или поздно она возвращается к Малахит.

К их общей скорби и к общей ненависти.

Стивен что-то говорит о сюрпризе, мол, «это должно тебя развеселить, Ляпис!», на что Лазурит улыбается, без особой надежды позволяя ему вести её за собой.

Она ведь много думала об этом: о том, что они с Яшмой слишком разные. Они служили у разных Алмазов, выполняли разную работу, никогда даже не пересекались. Горе Яшмы никак не перекликается с горем Ляпис: если первая потеряла любимую правительницу навсегда, то вторая ещё может вернуться к своей.

Она много раз вспоминала это упоение: как кричала на Яшму, как та кричала в ответ; как они ненавидели друг друга до зубовного скрежета и срывали злость, пытаясь задеть побольнее.

Их желания сливались воедино, воплощались в Малахит, которая желала одних разрушений.

Стивен так старается её развеселить, что становилось тошно от самой себя. Не он один пытается это сделать, но Ляпис словно отгородилась стеной и не желает никого слушать.

— Ляпис, эм… — робко начинает мальчик, подходя со спины. — У меня не очень хорошие новости. У нас проблемы с двигателем, и мы можем здесь задержаться…

Ляпис тяжело вздыхает, пытаясь подавить нервный смешок. Лазуриты приносили Родному миру немало хлопот со времён своего появления: сильные, но нестабильные, способные под влиянием эмоций разрушать местный климат.

— Прости меня, — зачем-то извиняется Стивен. — Всё это моя вина. Я просто хотел тебя порадовать, но только всё испортил… Зря я потащил тебя в круиз.

— Это я виновата, — перебивает его Ляпис, — и только я.

Желание вернуться к Голубому Алмазу лишь возрастает, и воспоминания о Малахит захлёстывают с новой силой.

— Я старалась получать удовольствие, но… не могу забыть Родной мир и не думать о времени, когда мы были Малахит, — Ляпис вытягивает руки перед собой, сжимает их в кулаки. — Как я использовала всю свою силу, чтобы удержать нас в океане!.. как крепилась и не отпускала Яшму от себя!..

— Но всё ведь уже закончилось, — произносит Стивен с надеждой. — Тебе не нужно удерживать Яшму!

— Не в том дело… я… я скучаю по ней, — признаётся Ляпис с долей удивления в голосе. Она не думала, что действительно скажет это.

Яшма понимает её: она тоже стремится вернуть всё на свои места. Пусть это и глупое желание, пусть и бессмысленно держаться за прошлое, но Ляпис тоже хотела бы повернуть время вспять, чтобы вновь стоять в тронном зале своего Алмаза.