Чем менее соответствуют действительности ваши взгляды, тем менее будут ваши действия соответствовать реальности[72]. Какова полная цена идеологической лояльности? Это та часть материального богатства, от которой вам придется отказаться, чтобы продолжить хранить верность своим взглядам. Предположим, что идеология Робинзона Крузо говорит ему, что коренные островитяне вроде Пятницы, не способны обрабатывать землю. Робинзон тешит себя тем, что только европейцы могут разобраться в земледелии. Если взгляды Робинзона соответствуют действительности, для него правильным решением будет сосредоточиться не сельском хозяйстве и переложить на Пятницу оставшуюся работу. Но если взгляды Робинзона не более чем слепой предрассудок, решение о недопуске Пятницы к сельхозработам сократит общий объем производства и сделает обоих людей беднее. Для Робинзона полной ценой выбора в пользу идеологии будет разница между потенциальным и реальным уровнем жизни.

На острове со всего двумя жителями материальные издержки идеолога, цепляющегося за свои ложные взгляды, могут быть значительными. Однако в условиях демократии вероятность того, что один голос – каким бы ошибочным он ни был – сможет резко изменить проводимую политику, сокращается по мере роста количества избирателей. Чтобы повлиять на итог голосования, голос должен стать решающим. Чем больше голосов, тем меньше будет ситуаций, в которых все решает один голос. Представим себе, что тысяче робинзонов пришлось бы решать, допускать ли пятниц к работе. Робинзоны предпочитают считать, что пятницы неспособны к земледелию, но факты свидетельствуют об обратном. Каковы ожидаемые потери в материальном благосостоянии для робинзона, который решит следовать своим предпочтениям? Он теряет не всю сумму потерь на душу населения, а сумму потерь на душу населения, умноженную на вероятность того, что его голос решит исход голосования. Если сумма потерь на душу населения от недопуска пятниц к земледелию составляет 1000 долл., а вероятность того, что голос робинзона станет решающим, равна 0,1 %, то робинзон, который голосует против допуска пятниц к земледелию, платит 1 долл. за приверженность ценному для него заблуждению.

Этот пример призван продемонстрировать одно из часто повторяющихся в этой книге утверждений: в реальных политических условиях цена приверженности идеологии стремится к нулю[73]. Поэтому можно ожидать, что люди будут «удовлетворять» свой спрос на политические заблуждения, т. е. считать верным то, что им хочется считать таковым. Ведь они ничего не теряют. Фанатичный протекционист, голосующий за закрытие границ, практически ничем не рискует, поскольку эта же политика будет проводиться независимо от того, как он проголосует. Либо границы останутся открытыми, и протекционист скажет вам: «Я вас предупреждал»; либо границы закроют, и протекционист удовлетворенно заметит: «Представьте себе, как было бы плохо, если бы мы не закрыли границы!»

Разрыв между частными и социальными издержками идеологической лояльности вполне может быть существенным. Вспомним, что ожидаемые материальные издержки ошибки для одного робинзона равнялись 1 долл. Если большинство робинзонов сочтут эту цену привлекательной, каждый робинзон потеряет по 1000 долл. Голосование в пользу недопуска пятниц к земледелию приносит в жертву 1 000 000 долл. общественного богатства в обмен на 501 долл. выгоды для идеологических упрямцев.

Часто выдвигаемое возражение против этих тревожных рассуждений состоит в том, что именно по причине опасности ошибочных политических идей у избирателей имеются сильные стимулы к получению информации. Это возражение столь же нелепо, сколь и аргумент, согласно которому у людей есть сильный стимул меньше ездить, поскольку автомобильными выхлопами неприятно дышать. Никто не сталкивается с выбором между тем, чтобы «намного меньше ездить или заработать рак легких» или между тем, чтобы «переосмыслить свои экономические взгляды или скатиться в бедность». Как при езде на автомобиле, так и при демократии отрицательные внешние эффекты, не относящиеся к индивидуальному поведению, в совокупности складываются в крупные неприятности для общества.

Обыкновенные циники – и большинство экономистов – сравнивают избирателей с потребителями, которые мудро «голосуют своими кошельками». В действительности подобное поведение нетипично. Согласно имеющимся эмпирическим данным, голосование слабо связано с материальными интересами. В противоположность популярным стереотипам о богатых республиканцах и бедных демократах, уровень доходов и партийная принадлежность мало связаны между собой. Например, по сравнению с остальным населением, пожилые люди чуть в меньшей степени поддерживают систему социального страхования и «Медикер». Мужчины в большей степени, чем женщины, выступают за право на аборт[75].

Если соображения личной выгоды не объясняют политические взгляды граждан, то что же? Избиратели обычно отдают предпочтение политике, которая, с их точки зрения, соответствует общему интересу их страны. Но это не должно быть поводом для оптимистичного отношения к демократии. Ключевыми являются слова «с их точки зрения». Избиратели почти никогда не делают следующего шага, а именно не задаются вопросом: «Является ли моя любимая политика эффективным средством для продвижения общего интереса?» Как и в религии, в политике взгляды основываются на вере.

Какие последствия это имеет для демократии? Стандартная теория рационального выбора делает правильный акцент на том, что политики склоняют избирателей на свою сторону, удовлетворяя их предпочтения. Но это будет иметь одни последствия, если избиратели являются практичными потребителями мер экономической политики, и по сути противоположные, если, как я утверждаю, избиратели подобны адептам религии. Во втором случае у политиков есть серьезный стимул принимать популярные меры, но мало делать для достижения результатов. Алан Блайндер уничижительно отзывается о «послушном конгрессе, с неприятием относящемся к логике, но с уважением – к опросам общественного мнения»[76]. Если какой‐то политик не выполнит пожеланий избирателей, это сделает его конкурент. Лебон выражает ту же мысль в более резких выражениях: «Толпа никогда не стремится к правде; она отворачивается от не нравящейся ей очевидности, предпочитая поклоняться заблуждению, если только заблуждение это ее прельщает. Кто умеет вводить толпу в заблуждение, тот легко становится ее повелителем; кто же стремится образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой»[77].

Поэтому можно сказать, что избиратели подобны адептам религии не в смысле практического влияния, а по образу мышления. В условиях отделения церкви от государства современная религия слабо влияет на неверующих. Научный прогресс продолжается вне зависимости от религиозного одобрения. Политические/экономические заблуждения же оказывают драматического воздействия на всех, к кому применяется основанная на них политика, даже на тех, кто отдает себе отчет в том, что эти заблуждения являются таковыми. Если большинство избирателей будут считать, что протекционизм – это хорошая идея, протекционистская политика будет процветать; если большинство будет считать, что нерегулируемые рынки труда работают плохо, рынки труда будут жестко зарегулированы.

Обычно в адрес политиков слышатся упреки в «увиливании» («shirking»), т. е. в невыполнении воли избирателей[78]. Я же утверждаю, что вместо «увиливания» следует сконцентрироваться на «демагогии». «Merriam‐Webster’s Collegiate Dictionary» определяет демагога как «лидера, который с целью добиться власти пользуется популярными предрассудками и ошибочными утверждениями и дает лживые обещания»[79]. Грубо говоря, правление демагогов не является аномалией. Это естественное состояние демократии. До тех пор пока электорат голосует исходя из предрассудков и остается доверчивым, демагогия будет выигрышной стратегией. Более того, хотя слово «демагог» обычно предполагает неискренность, последняя едва ли обязательна. «Религиозные» избиратели не только побуждают политиков подстраивать свое поведение под популярные предрассудки, но и способствуют появлению на политической арене политиков, искренне разделяющих их предрассудки[80].