Приписывание большинству собственных предпочтений – фирменный знак политики в условиях демократии. Комментаторы редко говорят: «Американцы хотят Х, но они не правы». Но перед лицом антирыночного предубеждения экономисты во всеуслышание выступают против общественного мнения. Сложно найти более приверженного свободному рынку экономиста, чем Людвиг фон Мизес. Но утверждает ли он, что неподотчетные элиты навязывают большое государство несогласному большинству? Нет, он с готовностью признает, что политика, против которой он возражает, отражает волю народа: «Не стоит обманывать себя. Американское общественное мнение не приемлет рыночной экономики»[115]. Проблема демократии состоит не в увиливании политиков, а в антирыночном предубеждении рядовых американцев:
«На протяжении более чем столетия общественное мнение Запада было сбито с толку идеей о том, что существуют такие вещи, как „социальный вопрос“ и „проблема труда“. При этом подразумевалось, что само существование капитализма наносит ущерб жизненным интересам наемных рабочих и мелких фермеров. Сохранение этой очевидно несправедливой системы невозможно терпеть; необходимы радикальные реформы.
А истина в том, что капитализм не только многократно увеличил численность населения, но и одновременно беспрецедентно повысил уровень жизни людей»[116].
В общественном сознании бытует слишком много вариаций антирыночного предубеждения, чтобы их перечислять. Наверное наиболее часто встречается ситуация, когда платежи на рынке приравниваются к трансфертам, и при этом игнорируется то, что эти платежи создают стимулы[117]. (На экономическом жаргоне под трансфертом понимается переход богатства от одного лица к другому без каких‐либо обязательств со стороны получателя.) Таким образом, с такой точки зрения, все, что имеет значение, это то, кто вам более симпатичен – получатель трансферта или тот, кто этот трансферт осуществляет. Классическим примером может служить склонность людей рассматривать прибыль как что‐то, что достается богатым людям даром. Поэтому если вы патологическим образом не сочувствуете богатым людям больше, чем бедным, ограничение размеров прибылей будет казаться вам хорошей идеей.
Экономисты любых политических убеждений обычно не могут сдержать смеха в ответ на такие утверждения. Прибыли – не подарок, а плата за услугу: «Если вы хотите стать богатыми, то вам придется дать людям что‐то, за что они заплатят». Прибыли создают стимулы для того, чтобы снижать издержки производства, переводить ресурсы из менее производительных отраслей в более производительные и придумывать новые товары. Именно в этом состояло центральное утверждение книги «Богатство народов»: «невидимая рука» неявно побуждает эгоистичных бизнесменов служить общему благу: «Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду свою собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества. Но когда он принимает во внимание свою собственную выгоду, это естественно или, точнее, неизбежно, приводит его к предпочтению того занятия, которое наиболее выгодно обществу»[118].
Для современных экономистов эти слова не более чем трюизм, но современные экономисты обычно не учитывают главное. Если наблюдения Адама Смита представляют собой всего лишь трюизмы, зачем он их тогда записал? Почему преподаватели экономики постоянно цитируют этот абзац? Потому что утверждение Смита было контринтуитивным для его современников и остается контринтуитивным и сегодня. То, что для немногих трюизм, для большинства – ересь. Хорошо зная это, Смит пытался шокировать читателей, чтобы заставить их усомниться в своих догматах: «Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы много хорошего было сделано теми, которые делали вид, что они ведут торговлю ради блага общества»[119]. Прибыли бизнеса кажутся трансфертами, но приносят благо обществу; филантропия бизнеса, казалось бы, приносит выгоду обществу, но на деле в лучшем случае является трансфертом.
То же самое верно и в отношении непопулярных «сверхприбылей». Атаки на «безумные прибыли» стали доминирующей темой в антирыночной мысли в последние столетия, а в более ранние времена основной мишенью для критики был процент, или «ростовщичество»[120]. В популярном представлении процент имеет только один эффект: обогащение денежных кредиторов и обнищание тех, кто от них зависит. В своей классической книге «Капитал и процент» Ойген Бем‐Баверк утверждает, что предубеждение против рынков капитала имеет тысячелетнюю историю: «Заимодавец обычно богат, должник беден, и первый выступает в ненавистном свете человека, который, взимая процент, выжимает из без того незначительного состояния бедняка некоторую часть, чтобы увеличить свое и без того уже значительное богатство. Неудивительно поэтому что как античный мир… так тем паче и христианские Средние века… крайне недоброжелательно относились к проценту»[121].
Проведенный Тимуром Кураном анализ исламской экономики показывает, что противодействие проценту недавно вновь начало набирать популярность: «Чтобы быть исламским экономистом, недостаточно быть образованным мусульманином, участвующим в экономических дискуссиях. Нужно быть в принципе против любого процента»[122].
Процент является главным экономическим врагом исламского мира, и многие правительства в явной форме поддерживают беспроцентное «исламское банковское дело»: «Цель состоит не только в том, чтобы сделать исламские банковские услуги более доступными. Цель – сделать все банковское дело исламским. В некоторых странах кампании против обычного банковского дела привели к тому, что „сопряженное с процентом“ банковское дело стало нелегальным. В Пакистане в 1979 г. всем банкам было приказано исключить процент из своей деятельности в течение 5 лет, а в 1992 г. шариатский суд ликвидировал различные значимые исключения из этого запрета. Запреты на процент введены также в Иране и Судане»[123].
Чего не могут понять люди начиная с жителей древних Афин и заканчивая современным Исламабадом? Как и прибыль, процент является не даром, а платой за услугу: кредитор получает процент в обмен на откладывание своего потребления. Государство, которому удалось бы упразднить выплату процента, не принесло бы пользы тем, кто нуждается в заемных средствах, поскольку одновременно оказалось бы упразднено и кредитование.
В настоящее время Алан Блайндер связывет с антирыночным предубеждением сопротивление введению торгуемых квот на выбросы[124]. Зачем разрешать людям «покупать разрешение на загрязнение», если можно просто заставить их прекратить эту деятельность? Ответ из учебника состоит в том, что торгуемые квоты обеспечивают большее сокращение загрязнения при меньших издержках. Фирмы, которые способны с незначительными затратами снизить свои выбросы, делают это, продавая свои дополнительные квоты на загрязнение загрязнителям с меньшим пространством для маневра. В результате вы получаете большее сокращение загрязнения за те же деньги. Установление цены разрешения на загрязнение, таким образом, не является просто трансфертом; оно создает стимулы для улучшения состояния окружающей среды с наименьшими издержками. Но неэкономисты, включая относительно искушенных специалистов, участвующих в разработке экономической политики, с этим не согласны. Блайндер рассматривает результаты опроса 63 сторонников защиты окружающей среды, работников конгресса и промышленных лоббистов. Ни один из них не смог воспроизвести стандартное объяснение экономистами пользы от торгуемых квот[125].
