– Признавайся, сволочь, прочитал где-нибудь?– Мишка попытался уклониться от шалабана, но Серега оказался расторопней и звук щелчка гулко пронесся над креслами конференц-зала.

– Может и прочитал, только ведь ты в условиях пари это не упомянул. А вообще-то не читал. Ляпнул первое, что на ум пришло. Неужели сосиски трескал с капустой? Неудивительно, что характер у него вспыльчивый был. При таком-то рационе.

– Ну, характер у него вспыльчивый и мрачный стал от окружения. Его всю жизнь "подставляли". Наплетут всяко-разно, наобещают и "кинут". А он раз "попал", два "попал", а потом звереть начал и ни кому не верить. У него ведь первая жена, тоже немецкая принцесса, во время родов умерла, а он ее любил и очень переживал. Даже сосиски есть отказывался. Так закручинился искренне. Ну, тут маман ему возьми да и подсунь переписку его Натали с его же лучшим дружбаном – Разумовским, которого он обожал. Полюбовниками оказывается были и рога у Павла оказались такими ветвистыми, что куда там лосиным. Прочитал он письма, и совсем верить людям перестал. Его всю жизнь предавали все, кто был с ним рядом. Прямо Рок какой-то. Даже жалко парня, ей Богу,

– Мишка потер лоб.– Полегче нельзя, Геракл? Я тебе прошлый раз подзатыльник чисто символически отвесил. Главное – не чтобы больно, главное – чтобы запомнилось.

– Как это?– не понял Серега.– Если не больно? Ты хрен запомнишь и опять с какими-нибудь "сосисками" доставать начнешь.

– Скучный ты человек, Серега. "Сосиски", да я если захочу, то могу с тобой спорить хоть каждую минуту, по 60-т раз в час и со счетом 59:1 выигрывать. Просто жалко тебя дурака. Да и не люблю я споры эти дурацкие. Повезло тебе, что не злопамятный я, а память у меня хоро-о-ошая. Помнишь того татарина из Швейцарии?

– Нет. А кто это?– прикинулся, что не понимает о чем речь Серега.

– А я помню. Он мне даже во сне приснился. Стоит такой весь из себя "сирота казанская" и говорит:– "Привет Сереге".

– И все?

– А ты чего хотел еще?

– Ну, может он еще про вино прокисшее, тебе напомнил?– скривился Серега.

– Нет, про вино он ничего не напоминал, Ты, я вижу, сам без него вспомнил.

– Ладно, проехали. Пошли робу походную одевать и экипировку подбирать. Смотаемся по-быстрому и к ухе Аннушкиной назад. А может, отложим на денек? Не горит,– Серега взглянул в глаза Мишкины почти умоляюще.

– Ну да, а завтра Настя пироги затеет или шаньги. Так мы застрянем, не известно на сколько,– решительно возразил Мишка.– И не гляди на меня сиротой казанской.

– Шаньги? Ладно, пошли,– вздохнул горестно Серега.– Сам дурак. Наиболее подходящим и наименее оживленным местом оказалась опушка леса, с которой просматривалась Гатчинская дорога. Время на часах стрелки зафиксировали 8.30-ть утра, когда два "послушника из Валаамова монастыря" – Михаил и Сергий вышли на нее, ведя в поводу пегую Лерку и гнедую Верку.

Метрах в 200-х стах впереди, уже видна была застава с шлагбаумом и караульной будкой, выкрашенные в красно-черно-белые полосы. Кроме двух послушников в этот час на дороге больше никого не было и часовой, зевающий от скуки и возможно, что только что сменившийся, откровенно пялился на них.

Однако, когда до шлагбаума им осталось метров десять, он строевым шагом отбарабанил на середину дороги и гаркнул, во всю молодецкую грудь:

– Стой! По какой надобности в Гатчину? Падорожну.

– Здорово, служивый,– поклонились ему послушники.– Бог в помощь. С праздником.

– И вам, батюшки, того ж,– расплылся в конопатой улыбке "пскопской".– Чой та за праздник?

– Ты что, аль обасурманился совсем, в мундир иноземный запрыгнув? Троица и седмица Троицына,– укоризненно покачал головой Мишка.– Великий князь Павел Петрович известный молитвенник и радетель, как же упущение такое допустил? – засокрушался он, вгоняя в краску служивого.

– Прощения просим. Виноват, вашество,– гаркнул парень, выпучив глаза.

– А чего это ты у нас подорожную спрашиваешь и опрос учиняешь, будто мы в крепость ломимся? Вона, стороной проходи хоть полк, лесом-то, молодец?

– Приказ, всех опрашивать и к порядку приводить,– гаркнул еще громче "молодец".

– К какому порядку?– Мишка с интересом рассматривал первого увиденного Павловского солдата, нового образца.

– Чтобы без нарушений предписанных регламентом правил,– отбарабанил тот, не мигнув.

– Это как? Вот монахам, что предписывает регламент?

– Монахам ничего не предписывает.

– Чего же горланишь тогда, аль скучно стоять? Монахи мы, послушники Валаамовой обители и коль ничего от нас не требуется, то поднимай свою полосатую жердину и пропускай.

– Слушаюсь, вашество,– козырнул, с лихостью щелкнув каблуками, служивый и строевым шагом направился к краю дороги, поднимать жердину.

– Благослови тебя Господь,– перекрестил его Мишка.– Ты, видать, уже нормально ходить разучился? Вы тут все так вышагиваете?

– Приказ, по территории перемещаться только строевым, аль бегом,– вытянулся служивый.

– Строго! Ну, пока, служивый. А скажи-ка, тут у вас есть дом постоялый для проезжих или вот паломников, как мы?

– Есть. Как не быть. Постоялый двор. Там и харчевня с кухней. Вона за первым домом налево, а там спросите. Инвалид Казаев удостоен высочайшего разрешения. Берет недорого и лошадей прикормит.

– Спасибо, братец, данке – как прусаки говорят. Вас языку не учат?

– Команды и рухлядь армейска на ентом,– скис "пскопской".

– Трудный язык-то?

– Собачий,– пригорюнился еще больше служивый.– Гав, да гав.

– Ну, а кормят-то хоть хорошо?– полюбопытствовал Серега, что бы отвлечь солдатика от мрачных мыслей.

– Кормят согласно регламенту, в достаточной мере,– тут же взбодрился служивый.

– Ну, и ладно тогда, служи дальше. Пошли брат, Михайло, не будем отвлекать парня.

Дорога, прямая как стрела, просматривалась до самого дворца Великого князя и там уже выстраивались для утреннего вахтпарада батальоны. Легонько потрескивали барабаны и слышались резкие возгласы команд.

Сзади, за их спинами, опять раздался вопль "пскопского" и, оглянувшись, парни увидели несколько подъехавших карет.

Кучер первой, что-то втолковывал караульному, а тот слушал вытянувшись по стойке смирно. Потом резко развернулся и помаршировал поднимать шлагбаум.

Кареты, числом четыре, прошелестели мимо послушников, блестя лакированным деревом и скрипя рессорами.

– Не одни мы с тобой на вахтпарад сегодня поспешаем. Вон еще парочка тарахтит. Что-то оживленно становится,– Серега перехватил уздечку и потянул Верку на противоположную сторону, чтобы направиться к постоялому двору.

– Погоди, Серега, успеем. Давай глянем сначала на представление,– предложил Мишка.– Вон как вышагивают. Сейчас должен Сам пожаловать. Он ни одного развода не пропускает.

– Да чего там смотреть? Орут как резаные, ноги задирают и гремят. Одеты все безобразно, но однообразно,– проворчал Серега, возвращаясь на дорогу.

– Ну, не скажи. Есть что-то завораживающее в согласованности этой. Мощь какая-то. Все же не зря придуман и строй, и шаг, и барабанный бой. Павел-то Петрович наш от всего этого, похоже, крышей поехал. Он, видать, на Гатчине модель государственную обкатывал. Мечтал, чтобы вся Россия вот так же замаршировала на страх врагам и радость ему – самодержцу.

– Вот и понятно тогда почему всего четыре года царствовал,– буркнул Серега.– Это еще долго его терпели. Я тоже кой-чего почитал из любопытства о временах его. Когда он Империей "рулил". Запреты идиотские всякие даже для обывателя понапридумывал. Шляпы круглые и фраки, например, запретил носить. А кого ловили, нарушающего Указ, под арест. Телесные наказания ввел для дворян. А однажды, такой анекдот ходил, не понравилось ему, как полк какой-то отмаршировал перед ним и он скомандовал:– "По-о-о-олк, в Сибирь, шагом марш!"