– Что значит, ты знал Лео? – Я не подаю вида, что прошедшее время меня пугает.

Конечно, я тысячу раз задавалась вопросом, не случилось ли что-то с Лео, убеждая себя, что наверняка с Лео что-то случилось, раз он не связывался со мной все эти годы, и особенно раз он нарушил обещание написать мне, как только приедет в Сан-Диего. В первые несколько месяцев я придумывала миллион сценариев, почему мой прекрасный мальчик исчез из моего мира… автокатастрофа по дороге из аэропорта в новый дом… нежданный грабитель в доме, когда они прибыли…

Когда мне исполнилось шестнадцать, я пошла в библиотеку и просмотрела калифорнийские газеты за неделю до его переезда в поисках новостей о безвременной кончине мамы, папы и их сына-подростка. Каждый бесплодный поиск приносил и облегчение, и разочарование… и сокрушительное горе.

Я даже как-то создала фальшивый аккаунт на Фейсбуке и поискала его имя, но ничего не нашла. Своего аккаунта у меня не было. Слишком много людей из моего прошлого могли пытаться связаться со мной, и это мне было ни к чему.

Беда в том, что я очень мало знала о новой семье Лео, кроме того, что его приемный отец работал в больнице. Я даже не знала, врач он или администратор: сам этот факт, город, в который они переезжали, имя и возраст Лео – вот все, чем я располагала.

Конечно, мои возможности были невелики: библиотечный компьютер да старые газетные статьи, так что неудивительно, что мне не удалось далеко продвинуться.

После безуспешных попыток найти хоть какие-нибудь сведения о нем я поклялась себе, что перестану об этом думать. Слишком было больно, практически невыносимо. Так что в день, когда мне исполнилось восемнадцать, – а в этот день он обещал прийти за мной, – слезы текли по моим щекам, я закрыла глаза и представила, как он улыбается там, на крыше, под зимним небом, и таким он остался в моем сознании.

Подняв глаза, я вижу, что парень пристально рассматривает меня, слегка хмурясь, но не подходит ближе и не пытается прикоснуться ко мне. Я поворачиваюсь, прохожу несколько футов к ступенькам крыльца, сажусь и делаю глубокий вдох. Мои ноги дрожат. Я повторяю свой вопрос:

– Что значит, ты знал Лео?

Он медленно подходит ко мне и жестом указывает на другую сторону ступеньки, на которой я сижу, молча прося разрешения сесть. Я киваю. Он садится по другую сторону лестницы, ступенькой ниже, слегка поворачивается ко мне и наклоняется вперед, упираясь локтями в мускулистые бедра. Я улавливаю запах его одеколона, что-то чистое, древесное и восхитительное.

– Лео погиб в автокатастрофе в прошлом году. Мы были друзьями, товарищами по школьной команде. Мы все думали, что еще день-другой, и он выкарабкается, но этого не случилось. Мы навестили его все вместе, он попросил меня остаться и рассказал немного о тебе. И заставил меня пообещать навести о тебе справки, убедиться, что ты в порядке, что ты в хорошем месте, счастлива. Он знал, что я переезжаю сюда, чтобы работать в фирме моего отца, и что мне будет легко убедиться во всем воочию.

Он хмурит лоб и говорит медленно, как будто хочет быть уверенным, что говорит все правильно. Но что-то он скрывает. Бог весть, откуда я это знаю, просто знаю, и все.

Я в оцепенении и в замешательстве, несколько минут я молчу.

– Понятно. А что именно Лео сказал тебе обо мне? – спрашиваю я наконец, взглянув на парня. Он пристально смотрит на меня.

– Только то, что вы познакомились в приемной семье и что ты для него много значила. Он сказал, что вы потеряли друг друга из виду, но его всегда интересовало, как сложилась твоя жизнь. Это и вправду все.

Я молчу, и он продолжает:

– Я переехал сюда в июне, но мне потребовалось несколько месяцев, чтобы освоиться. Теперь у меня наконец появилось время, чтобы выполнить обещание. – Он улыбается мне, глядя сквозь длинные ресницы цвета карамели. Но теперь это грустная улыбка.

Неуверенная.

Я улыбаюсь в ответ. Я не покажу, насколько обидными оказались его слова о Лео. Мы потеряли друг друга из виду? И все эти годы он был жив-здоров, жил себе в Сан-Диего и ни разу не написал мне, не позвонил и не попытался хоть как-то связаться со мной? Почему? Я даже не знаю, как воспринять то, что секунду назад мне сообщили о его смерти. Что он умер. Нужно пойти домой и там свернуться в клубок на пару часов. Переварить информацию. Я неуверенно встаю, и парень тоже вскакивает на ноги. Я вытираю о джинсы потные руки.

– Мне горько слышать о смерти Лео, – наконец говорю я. – Похоже, ты мало что знаешь о нашей истории, но Лео… он нарушил обещание, которое мне дал. Это было очень давно, и я больше о нем не думаю. Непонятно, зачем он послал тебя наводить обо мне справки. Если он хотел знать, как сложилась моя жизнь, мог отыскать меня раньше… ну да, раньше. Все равно ты молодец, что сдержал слово, данное другу. Теперь твоя миссия окончена. Вот она я, в полном порядке. Дело сделано. Предсмертное желание исполнено. – Я заставляю себя слабо улыбнуться, но уверена, что улыбка больше похожа на гримасу. Он не улыбается в ответ. Вид у него огорченный.

– Кстати, как прикажешь называть моего личного шпика-извращенца?

Он улыбается, но одними губами.

– Джейк Мэдсен, – говорит он, все еще пристально глядя мне в лицо.

– Ну, Джейк Мэдсен, он же шпик-извращенец, очевидно, ты уже знаешь, что я Эвелин Круз. И что меня можно называть Эви. – Я протягиваю руку, и, когда он сжимает ее в ответ, словно крошечные искры проскальзывают между нашими телами, и вдруг оказывается, что я – это и есть рука. Прочие части моего тела, не тронутые Джейком Мэдсеном, перестали существовать. Это очень странно, интересно, чувствует ли он то же самое. Судя по тому, как он пристально смотрит на наши руки и как легкая улыбка приподнимает уголок его губ, чувствует. Вот как, у меня, как видно, химическая связь с этим парнем. Тоже мне, сюрприз. У кого бы не случилось химической связи с мужчиной такой наружности? Он, поди, втайне смеется и думает: «Еще одна? Да неужели?» Уверена, женщины каждый день складываются перед ним в штабеля. Очень мило. И от того, что я думаю о штабелях, едва услышав, что любовь всей моей жизни покинула этот мир, мне очень, очень неловко, не говоря уж о том, что это странно и больно. Пора идти.

Я первая отстраняюсь, он хмурится и смотрит мне в глаза.

– Пока, Джейк, – говорю я, поворачиваюсь и иду к своей квартире.

– Эви, – зовет он, и я оборачиваюсь. – Ты ведь будешь скучать обо мне, да? – И улыбается.

– Знаешь, Джейк, думаю, что буду. – Я улыбаюсь в ответ, поворачиваюсь и быстро иду домой.

Едва закрыв за собой дверь, я опускаюсь на пол, сворачиваюсь в позу эмбриона и плачу по моему прекрасному мальчику, по моему Лео. Мои слезы – это слезы горя и потери, смятения и боли.

Это слезы о мальчике, которого я потеряла, и о мальчике, который бросил меня. Столько лет я была сердита и обижена на него, но, оказывается, мне все же грустно от того, что прекрасная душа Лео больше не ходит по этой земле, и боль от этого бесповоротного знания почти невыносима.

Наконец я засыпаю прямо там, где лежу, но я уже знаю из прошлого опыта: для того чтобы плакать, не обязательно бодрствовать.

Обед в этом месте всегда похож на организованный бедлам. Моя обязанность – наполнить кувшины водой и принести всем стаканы. Я стою у раковины, наполняя второй из трех высоких кувшинов, а прочие дети с шумом снуют вокруг, выполняя каждый свою работу. Те, что постарше, болтают, хохочут, временами дерутся.

Я сажусь за стол на свое обычное место, только в этот вечер все по-другому: новенький, Лео, с угрюмым видом сидит слева от меня, там, где раньше сидел Алекс, двенадцатилетний ушастый мальчишка. Три дня назад Алекс уехал в более постоянную приемную семью. Ведь здесь на самом деле просто камера хранения для детей, которых необходимо немедленно куда-то приткнуть. В конце концов мы все разъедемся.