– Как же? – изумилась та. – И не взглянете?

– Иди ты… – повторила Вика.

Быть бы Рубинову-младшему искусственником, да по счастью в бесплатном отделении роддома нашлась молоденькая роженица, отказавшаяся от ребёнка. Её сначала попросили покормить Марка, а потом посоветовали отцу мальчика взять Захарову кормилицей. Так в свои восемнадцать Дарья обрела молочного сына, а Марк получил маму.

Некоторое время Анатолий надеялся, что жена изменится с годами. Сам он с каждым днём всё больше чувствовал, как растёт его интерес к сыну. Пусть новоиспечённая родительница игнорирует малыша, но когда тот начнёт бегать, говорить, обнимать и целовать мамочку, она должна смягчиться. Не тут-то было. Вика не замечала, что в доме есть кто-то кроме мужа и домработницы. Сын и его няня как будто существовали в другой реальности. Немудрено, что первым словом Марика было: «папа», а вторым «няня». Вскоре няня стала «мамой». Года в два он стал называть Дашу так. Анатолий расстроился и завёл осторожный разговор с женой, мол, не дело, что ребёнок зовёт мамой чужую женщину.

– От меня что хочешь? – перешла в наступление Вика. – Я тебя предупреждала: мне дети не нужны. Тебе нужны, вот и возись. Помогает эта девка, так и радуйся! А если тебе требуется жена-клуша, надо было на другой жениться!

– Мне нужна ты, – Анатолий попытался смягчить ситуацию улыбкой, раскрыл объятья, шагнув навстречу супруге, – мне нужна ты, как жена и как мать моего сына.

– Если б я была клушей, так и осталась бы с Тускловцевым, химичила бы с ним отпрысков, да кудахтала над ними!

Это заявление было ударом под дых. Представить Вику чужой женой Рубинов мог только в бреду. В самом деле, чего он до неё докопался. Родила, и за это спасибо. Дарья вполне справлялась, обожала малютку как собственного, при этом нисколько не претендовала на внимание его папаши, что, несомненно, было достоинством молодой симпатичной работницы. Сам Рубинов использовал любую возможность провести время с Мариком. Тетенькался, пока тот был младенцем, когда чуть подрос, качал на ноге, перекинутой через колено, катал «по горкам и ухабам». Потом игры стали взрослее, интересней обоим: в мяч, в городки, в водное поло.

– Па! Пойдём футболять! – весело кричал пятилетний парень, встречая выходящего из автомобиля отца.

– Так не говорят, – смеялся тот, поглядывая на смущённую Дарью, – надо говорить: поиграем в футбол.

– Это долго! – спорил мальчишка, ему куда удобнее было пользоваться простецкими выражениями из арсенала няни.

– Маричка, папе надо покушать и отдохнуть, – утягивала подопечного в сторону Дарья, – пойдём, ты будешь пенальти пинать, а я на воротах постою.

– Иди, – говорил вслед оглядывающемуся ребёнку Анатолий, – через полчасика подтянусь, – и хмыкал, направляясь к крыльцу: – «покушать». Деревня!

Не во всём влияние названной мамы на Марика было правильным, но, в конце концов, избалованность и речевые огрехи можно со временем исправить, в остальном же Дарья всех устраивала. Например, она тонко чувствовала, когда подпускать ребёнка к отцу, а когда лучше придержать. Вика ревновала мужа к сыну. И если был выбор, с кем провести свободный час, Анатолий предпочитал жену.

Вернувшись в спальню, он обнаружил опустевшую постель. Бёбу², обычно прячущая двери в душевую и в гардеробную, была сложена и прислонена рядом. Слышался шум воды и голос Вики, напевавшей любимое: «Делай, делай, зря не болтай… Делай-делай-делай любовь»³. Костюм она унесла, а кровать оставалась в том же истерзанном виде: одеяло сползло на пол, демонстрируя скрученную чуть ли ни в жгут простынь и забившиеся в угол подушки – все кроме той, что Вика подминала под себя. Единственным образцом порядка здесь было изголовье мышиного цвета, разделённое ровными строчками на большие квадраты. Анатолий, покривившись, стал собирать постельное бельё. Пахнуло смешанным запахом спермы, пота и сока манго. Прижимая к груди ароматный шелковистый ком, потопал в ванную, располагавшуюся по другую сторону от галереи. Здесь стояли две джакузи, одной из которых так ни разу никто и не воспользовался – супруги предпочитали нежиться вдвоём в одной, той, из которой открывался вид через окно на верхушки яблоневого сада и небо. В третьем углу помещалась сауна, четвёртый занимала стиральная машина. Большая постирочная была в подвале, там хозяйничала Муза, здесь же Вика приводила в порядок те вещички, которые не доверяла домработнице. Анатолий загрузил постельный комплект в машину, бросил в бак капсулу с моющим средством, установил режим на шестьдесят градусов и нажал «пуск». Минуты две сидел на корточках, слушая журчание воды, гул мотора и наблюдая через стекло, как покачивается из стороны в сторону клубок из тканей, пропитанных мужскими и женскими биологическими жидкостями. Скоро всё станет чистым.

В гардеробную прошёл через дверь из ванной, Анатолий давно оценил идею Вики, потребовавшей поменять проект, чтобы появилась такая возможность. Переоделся в трикотажный домашний костюм, постоял под дверью, внимая тому, что происходило в спальне. Вика, по всей видимости, застилала их ложе. Довольно отчётливо слышалось, как она напевает. На этот раз «На большом воздушном шаре» всё той же Ёлки. Анатолий собирался поговорить с Мариком и, чтобы Вика не задержала, вернулся в ванную и прошёл на галерею. Интересно, где сейчас сын – у себя, или всё ещё в Дашиной комнате? Хотя, почему в Дашиной? Вот привычка! Прикидывая, как переоборудовать уголок бывшей няни, чтобы там можно было размещать гостей, Анатолий добрёл до детской. Комната с помощью дизайнерских уловок была разделена на три зоны: спальную справа от входа, игровую слева и учебную между ними. Сын сидел в центре за письменным столом и рассматривал рисунки. На шорох двери не обернулся.

– Чем занят? – спросил Анатолий, не торопясь расспрашивать о плаче, услышанном раньше.

– Она не могла уйти и не взять их, – сказал Марик.

Перед ним лежала раскрытая папка с его творениями.

На каждый праздник мальчик готовил Дарье подарок. Было время, когда и отцу преподносил картинку с танком или парусником, но Анатолий не догадался собирать их. Носил на работу, там прятал в одном из ящиков стола, кое-что лежало в книжном шкафу в домашнем кабинете: выбросить было неловко, так и мешались, попадая под руку то тут, то там. А Захарова папку завела, скопила – удивительно. Перекладывая один лист за другим, Рубинов рассматривал пейзажи, портреты и натюрморты, подписанные корявыми печатными буквами: «Марк 5 лет», «Марк 6 лет», «Марк 7 лет», «Маме», «Маме Даше»… Те знакомые, кто видел работы Марика, спрашивали: кто учит его рисовать, и на ответ: «никто не учит» качали головами: какой одарённый ребёнок. Не скажешь же, няня учит. Сама она, кажется, неплохо рисовала. Взяв очередной лист, Рубинов застыл. На него смотрела Дарья. Сразу узнал, даже не прочитав подпись: «Мама, это ты. Марк 11 лет». Как уловил особенности её лица! Высокие скулы, тонкий, с круглыми ноздрями нос, волнистые волосы цвета жжёного сахара, и взгляд – тот самый, что чаще всего у неё бывал: с запрятанной в глубину болью и разочарованием. Действительно, талант у ребёнка. Сын подал голос:

– Мы с ней друг друга рисовали.

– Друг друга? – встрепенулся Анатолий.

– Да. Вот, видишь, это я. – Марк достал из кипы новый лист. – Правда, похоже получилось?

Они позировали и одновременно рисовали. У Марика был обычный детский подход: лицо в анфас, распущенные волосы по плечам. Мальчика же художница изобразила вполоборота сидящим на табурете, склонившимся к листу бумаги с карандашом в руке, сосредоточенным и трогательным. Как надо любить ребёнка, чтобы так его нарисовать!

– Можно я возьму? – осипшим голосом спросил Анатолий. – В офисе повешу в рамочке.

Марик вытянул из отцовских пальцев лист, убрал в папку, захлопнул её, навалился локтем.

– Вернётся мама, у неё и спрашивай.