- Он прямо-таки весь светится, как я погляжу, - проводив внука глазами, хмыкнул отец. – Причем в прямом смысле. Отдала ему Светоч?.. Ты не против, если я прикрою шторы?

Я кивнула на оба вопроса. Сделав так, чтобы на кровать немного падала тень, родитель остался доволен своими действиями, сел на место Свята и протянул мне черный стакан. В нем глухо булькнуло.

Кровь, догадалась по запаху.

- Вы мне что, первого попавшегося прохожего выжали туда? – приподняла я бровь.

Рафаэль закатил глаза:

- Шуточки у тебя, дщерь моя… Первого попавшегося младенца, конечно же!

- Кто же тогда?

- Мы. – Я непонимающе задрала бровь. – Мы все: Мастер, Максим, Дмитрий, Андрей, я, Марина, Сара, София, Нина, Натаниэль, Джек, Мерседес, Кирилл, Дарган, Радомира, Елизар и… Ирина.

- Отец, я… - начала, но меня тут же остановили жестом – эдак по-царски вскинутой рукой.

- Я знаю, дочка, я знаю. – Он протянул мне стакан, переводя тему. – На, пей. Это поможет окончательно избавиться от яда.

- Окончательно?..

- Ты проспала больше трех суток, с тобой по очереди дежурили все, но кровью накачивали тебя только старейшие, то есть твой муж, Александр и твой прадед. Дед тоже рвался, но я испугался, что ты лопнешь. – Я усмехнулась, и папа тоже дернул уголком рта в улыбке. Которая, впрочем, быстро сошла на нет. – Это помогало выводить яд блохастых: Мастер приказал закутать тебя в сто одеял, и дрянь выходила с потом. Ты не представляешь, что мы пережили за эти три дня! – всплеснул Рафаэль руками. – Мы даже в твоем буйном детстве тебе так часто постель не меняли! Хвала богам, сейчас ты хоть не писалась…

- Папа! – возмутилась я, прожигая его взглядом.

Хотя, конечно, видела, что его веселье напускное.

Он был раздавлен, почти сломлен. И я могла понять причину. Он всю жизнь учил нас семейным законам, традициям, Кодексу нашей расы, гарантировавшему нам выживание. Он всегда учил нас держаться семьи, биться за нее до последнего вздоха, поддерживать своих и никогда не предавать родных, а здесь…

- Я все четче вижу, что не справился со своей задачей, Ани, малышка. Я учил вас законам Ровеля Прародителя, но не справился. Я всегда считал свою семью идеальной, самой лучшей и крепкой. Да, немного сумасшедшей и вздорной, но сплоченной и любящей, а теперь… - Мужчина посмотрел мне в глаза, и я увидела слезы, которые, конечно же, никогда не будут пролиты, никогда не покинут пределов его глаз, но навсегда останутся в душе. – Когда тебя принесли, еле живую, почти прозрачную от яда этих тварей, я как никогда остро ощутил свою вину. Я плохо воспитывал вас, раз сначала Гилберт, а затем и Адель пошли против своих же родных. Я виноват перед тобой, дочка. Я виноват перед всеми вами…

- Не смей, отец! – зашипела вдруг я, стискивая стакан. Посуда затрещала, но сдюжила. – Не смей, слышишь?! Не смей винить себя в чем бы то ни было! Я не позволю тебе корить себя в том, в чем изначально виноваты только сами предатели! Мы все воспитывались в одинаковых условиях, а значит, и проблема заложена в Гилберте и Адель. Ведь ни Жан-Жак, ни Нина, ни Ирина, ни Натаниэль, ни Джек, ни я – мы не пошли против семьи. Наоборот, передаем своим потомкам твои заветы, твои уроки и примеры. Мы учим их так же, как ты учил нас. Разве Джек, Мерси, Кир, Зар, Свят, Дар и Рада – плохие?

- Нет, замечательные, но… я все равно виноват, Анетт.

- Ты! – зарычала я. – Ты не слушаешь меня! Вот нажалуюсь маме, будешь ей рассказывать, какой ты плохой да нехороший, то-то она тебе устроит!

Последний аргумент возымел успех: родитель тут же перестал винить себя во всех смертных и бессмертных грехах, прямо на глазах становясь тем самым Рафаэлем Лайт, сыном моего деда, то есть ехидным, надменным, невыносимым вампирюгой.

- Думаешь, самая умная, а? Мне Мастер рассказал, как ты там на холодном полу рассиживалась, в самой что ни есть развратной позе! – язвительно сверкнул ухмылкой папандр.

- Ба-а-ать, - протянула я.

- Ты не батькай мне тут. Пей давай, а то остынет и свернется, - показал кончик языка Рафаэль.

Я глянула на стакан, сверху закрытый непрозрачной черной крышкой с отверстием для питья. Чуть зажмурившись и выдохнув, постаралась в один глоток осушить посудину. Человеческая половина взбунтовалась против привкуса металла и соли во рту, но я все же заставила жидкость двинуться дальше.

- Хочешь фокус покажу? – поинтересовался наблюдавший за мной отец. Я резво кивнула, согласная на что угодно, лишь бы отвлекающее от рвотных позывов.

Меня тут же подхватили на руки и, пронеся через всю комнату, поставили перед зеркалом в полный рост.

- Господь Всемогущий! - вырвалось у меня.

- Всеблагие и Пресвятые угодники! – поддержал меня папа и с усмешкой пояснил в ответ на мой ошарашенный взгляд: - Это мама выдала, когда тебя переодевала. Я за дверью был, поэтому слышал.

В зеркале отражался почти скелет, обтянутый кожей и перевитый яркими сиреневыми, местами (особенно на шее) вздувшимися венами. На лице теперь выделялись только глаза, черные брови и скулы. Губы были цветом с кожу, то есть сине-зеленые, а волосы потускнели и даже на вид были сухими и ломкими. Еще больше меня опечалило уменьшение размера груди и состояние конечностей: кости их почти разрывали кожу, сквозь которую, казалось, можно было разглядеть каждый хрящик и сухожилие. Глянув на руку, смогла в мельчайших подробностях, вплоть до шва на косточке, рассмотреть фаланги пальцев…

Я нервно хихикнула: теперь понятно, почему со временем из поведения Ричарда исчез сексуальный подтекст. В свете таких размышлений я даже радовалась своему виду лежалого трупа, сейчас облаченного в черную шелковую сорочку до колен.

В животе разлилось приятное тепло – кровь дошла и стала усваиваться, быстро растекаясь по венам. И начала свое действие.

Волосы приобретали былой насыщенный цвет и гладкую структуру, превращаясь в темно-рыжий водопад. Кожа розовела, уплотнялась, скрывая под собой вены и сетки капилляров, которые становились нормального светло-голубого цвета. Прямо на глазах восстанавливалась мышечная масса, на руках появлялись мои родные, красиво заметные бицепсы, икры приходили в прежнюю форму, и, бесцеремонно задрав сорочку (что там, спрашивается, папаня не видел, если в детстве меня купал только он?!), убедилась, что и бедра возвращали себе былой поджарый и подкаченный вид. А уж при виде груди изначального второго размера я едва не прослезилась!..

Еще раз внимательно оглядев отражение и повертевшись, осталась довольна собой. Даже внутренне ощущала себя вполне здоровой.

- Да красавица, красавица, - бурчал Рафаэль и вдруг погрустнел: - Совсем уже большая выросла…

- Долго же до тебя, папуля, доходило, - хихикнула я, - прямо-таки как до жирафа!

- Ты родителю-то не хами, девка языкастая, - осадил суровый глава семейства Лайт. – Иди лучше вымойся. – Несмотря на его неприступный вид, я все же чмокнула папку в щеку и успела заметить, как оттаял взгляд отца. – Все, все, топай давай!..

Прощально помахав ему ручкой, я уже залетала в ванну, когда он окликнул меня. Обернулась, сталкиваясь с знакомой серостью глаз.

- Ирина…

- Нет, - тут же отрезала я, заранее зная, что скажет папа.

- Я ей так и ответил, - покачал он головой. – Просто убедился на всякий случай. Иди, дочка. Иди.

И прежде чем я успела моргнуть, его в комнате уже не было.

***

В душ я торопилась так, как никогда в своей жизни.

За время плена мне все же разрешали мыться, не совсем уж зверьем были диким, но только под конвоем женщин стаи. А позже, когда яд сделал свое дело и я почти не поднималась, меня в душ относили. Это все было, конечно, необходимо, однако, от этого не становилось менее унизительным.

И теперь, когда резко включилась холодная вода, я взвизгнула, быстро переключая на горячую, и с блаженным вздохом опустила голову под воду.

Жизнь потихоньку налаживалась. Я старалась не думать о том, что мне предстояло сделать и с кем поговорить… Я искренне надеялась на Мастера в деле Ирины и Адель, но, судя по всему, решать данный вопрос придётся мне. Это удручало. Очень.