Множество раз после этого случая, тайком забираясь в тот сарай, караулил Хомяк приглянувшуюся «русалку», но прежняя парочка не появлялась, поменялся и охранник. Этот спал и днём, и вечером, что позволяло стиральщицам возвернуться на прежние места, но Хомяка они больше не прельщали, хотя, балуясь, нередко устраивали довольно откровенные купания. Скучая, бродил по заброшенному сараю Хомяк, тогда и задался он целью тщательнее обшарить его, но, не обнаружив ничего интересного, скоро прибрёл всё к той же горке аккуратно сложенных деревянных ящиков. Сняв с пожарного щита небольшой ломик и топор, он попытался осторожно сорвать с одного железные оковки. Не без труда это удалось. Каково же было его удивление, когда под оторванной дощечкой открылся плотно уложенный ряд пластиковых тёмно-серых брусков.

– Взрывчатка! – ахнул Хомяк, уже достаточно поднаторевший в таких грозных штуковинах. – Чем же здесь можно поживиться ещё?..

И, соорудив из палки и клочка пакли небольшой факелок, Хомяк осторожно занялся тщательным исследованием каждого угла сарая…

– Как давно всё это было! – Хомяк, заложив руки за голову, сладко потянулся.

– Ты и вправду спрятал в этой яме что-нибудь? – без интереса метнул Глиста подвернувшийся кусок гальки в зеленистую поверхностью озера. – Если что и оставил на дне, давно ржавчина сожрала.

Былой задор, блеснувший в его глазах при встрече с дружком, улетучился, прежняя тоска прочно заняла его место, да и было отчего. Стены густого разросшегося камыша столбили берега; вместе с ярким палящим солнцем над озером вились стаи мошек и комаров. Зелёные лохмотья тины подымались со дна у грязного песка, изредка выталкивая на поверхность дурно пахнущие пузырьки газа, таращились из-за булыжников лупоглазые жабы.

– Ты прав, пропадёт здесь всё скоро, – вздохнул и Хомяк. – Или зароют это болото заводские, чтобы заразы не разводить.

– Одна пацанва не унывает, знай себе купается. Неужели и ты собираешься лезть в эту грязь? – Глиста присел в поисках гальки, чтобы снова метнуть её в воду, и замер, вздрогнув, услышав чужие шаги за спиной.

– Он и не собирался, – раздался насмешливый незнакомый голос.

Хомяк и Глиста, оба, как по команде обернулись. В нескольких метрах от них поигрывал цыганскими глазами широкоплечий мужчина лет сорока в светлой шляпе. На плечи его был наброшен лёгкий летний пиджачок, майка из белой сетки обтягивала волосатую грудь, а синее трико на стройных длинных ногах завершало всю его спортивную наружность. Одно портило впечатление – пиджачок не скрывал отсутствия правой руки.

– Динамит! – неудачно подскочил с песка Глиста и свалился бы в воду от явного испуга, не подхвати его бросившийся вовремя спортсмен.

– Он самый, – поправляя удержавшийся чудом на плечах пиджачок, сверкнул золотой фиксой тот. – Ты что это перепугался, Федя? Я не Градус, чтоб от меня в воду сигать.

– Да мы вот… – смутившись, Глиста прятал глаза, пятясь к приятелю.

– Что ещё за Динамит? – напрягся Хомяк, сунувшись в карман.

– Только без этого, без ножичков, дружок, – не гася усмешки, поднял единственную руку над головой незнакомец и растопырил пальцы. – Кто Динамитом, а кто Пастухом – так кличут меня здешние из-за собственной дури. Покалечил клешню, вот её и оттяпали.

– Воевал?

– Я ж говорю, по глупости на костре снаряды палил. Спасся чудом, когда рванул один.

– Арапа заправляешь? На барина[1] пахал?

– Ты мне кидняк[2] не устраивай. Я тут человек известный, – поморщился Динамит. – Глиста, если пожелаешь, тебя просветит. А вот сам зачем пожаловал, ответь, только муру не гони.

– Темнишь, корешок. Следил ведь за нами аж из города? – Хомяк, казалось, пытался прожечь его взглядом насквозь.

– Хлопчик мой сидел у вас на хвосте, не скрываю, – ощерился Динамит. – А чего ж не сопроводить такого богатого голубя да аж из столицы! Вдруг заблудится или шпана какая сотворит неладное…

– Крышу держишь здесь?

– Это что же ты, Глиста? – обернулся Динамит к приятелю Хомяка. – С утра вместе крутитесь, в глухие наши края прикатили, а ты дорогому гостю про меня ничего и не поведал?

Глиста промолчал, только ниже опустил голову.

– Нехорошо получается, – явно ёрничая, Динамит с упрёком покачал головой. – Ну да ладно. Из-за уважения к нашему московскому гостю я сам поделюсь своей биографией. Но не здесь, – жестом остановил он дёрнувшегося вперёд Хомяка. – Я вас обоих к себе приглашаю. Тут недалеко громыхалка меня поджидает. С одной клешнёй, сами понимаете, куда ж мне без машины? Мигом домчит до Нахаловки в мою резиденцию, там и поляну накрыли ребятки. Заждалась, братва, одним словом. Потолкуем обо всём.

– Не за тем я сюда ехал, – не двинулся с места Хомяк, хмуро сплюнув и вынув под настороженным взглядом Динамита руку из кармана с зажатой в пятерне коробкой сигарет. – Сломал ты мне планы…

Он закурил, подозрительно поглядывая то на своего дружка, то на нежданного зазывалу.

– Да ладно, – нарочито по-простецки отмахнулся тот. – Знаю я про твои планы, кореш. И скажу без базлана[3], зря время убил, сюда колёсики прикатив. Нет в том сарае давно того, что ты когда-то схоронил. Нашлись люди добрые, позаботились, чтоб ничего не пропало.

– Уж не ты ли тот добрый человек? Небось с клешнёй своей расстался, когда чужое добро хапнул. Метит Бог шельму.

– Неважно. Нет нужды здесь эти вопросы обсуждать. Едете со мной или как?

– Едем, Вань, – нервно дёрнулся к Хомяку Глиста. – Худого не будет.

– А ты почём знаешь? – огрызнулся тот. – Быстро, глажу, спёкся! Или раньше было всё замётано, а?

– Ну что ж, я вас неволить не стану, – развернулся Динамит. – Нормы обязанного гостеприимства мною соблюдены. Ответы на интересующие вопросы даны. Приглашение на дружеское собеседование и к сотрудничеству отвергнуто. Так и передайте в столице всем заинтересованным лицам.

Он зашагал, помахивая поднятой пятернёй в знак прощания, и скрылся бы из вида через минуту-две, но не сдержался Хомяк, дёрнулся вслед:

– Стой!

И добавил осипшим голосом, кивнув дружку:

– Потолковать с человеком – не голову в петлю сунуть. Шагай за мной, кореш, потом всё обсудим. Придёт ещё наше время…

С грехом пополам уже в сумерках добрались к городу. Старую разбитую полуторку лихорадило и трясло, как тяжёлого больного перед неминуемой кончиной. Порой машину внезапно стопорило и, проклиная всё на свете, молоденький шоферюга бросался под колёса, а не найдя причины, рвал капот вверх и пропадал там по пояс, чертыхаясь. Динамит, трясшийся в кузове на жёсткой скамейке с Хомяком и Глистой, морщился, как от зубной боли; сдерживаясь, курил одну папироску за другой.

– Сдаёт клячонка, – злорадствовал Хомяк, – рассыпается на дороге. Башлями не богат – поновей обзавестись? Или жлоба гложет?

– Водилу гнать пора.

– Давай я погоню.

– Разбираешься?

– Кумекаю.

– Замараешь курточку, – аккуратно помял двумя пальцами кожанку Динамит, зло щурясь. – Нарядился, к нам в гастроль собираясь. – И громко окрикнул шофёра: – Колян, совсем сдох?

– Щас, Леонид Аркадьевич, один момент! – выскочил тот из-под капота как ошпаренный. – Только подтолкнуть бы.

Тройка спрыгнула вниз, упёрлась плечами в кузов. С третьей или четвёртой попытки машина двинулась, набирая скорость; прочихав, оглушила дорогу трескотнёй ожившего мотора.

– К болоту катила без помех, – оправдывался Динамит, стреляя за борт окурком.

– Говна в кузове не было, – издевался Хомяк и хохотал.

Динамит хмуро отворачивался, пихал грустившего Глисту кулаком в бок:

– Как, земеля? Додумался, во что влип?

Глиста жался от боли, помалкивал в предчувствии худшей взбучки.