Хомяк нечленораздельно захрипел в ответ.

– Про старуху твою не успел рассказать, – заторопился Глиста. – Всё не решался огорчать. Умерла она… Давно… Но похоронил я её по-человечески. И попика отыскали люди добрые. Циклоп?.. Помнишь его? Гитару приволок. Какая-никакая, а музыка. Помянули, твою любимую спели. Как это?.. «И куда не взгляни, всюду светят они, васильки, васильки, васильки…» – Помолчав, Глиста всхлипнул. – Замёрз Циклоп под забором, как собака паршивая. Налакался водяры и замёрз. Так что ещё не известно, где легче было, в твоих краях или у нас…

– Хлебало-то закрой! – резко развернулся Хомяк и, схватив его за горло, трясанул. – Забыл я всё и всех! Понял? Забыл… Яма мне нужна!

– Яма?..

– Нефтебазу на Волге фрицы в войну бомбили, помнишь?.. Там ещё баркасы ремонтировали, баржи латали, а после, когда увели флот в Николо-Комаровку, пацанва в том затоне купалась?.. Мы с тобой голопузыми с девахами кувыркались на песке…

– Почему ж забыл? – вырвался Глиста. – Помню, тонул ты там. Плавал-то, как кирпич!

– Значит, не слили озеро в Волгу. Не засыпали яму?

– Кому она нужна? – зло сплюнул Глиста. – Зацвела местами, камышом да чаканом заросла у берегов, но пацанва купается до сих пор, вода там нагревается быстрей, чем в Волге. Бабы бельё стирать таскают.

– А сараи нефтебазинские сохранились по берегам? – перебил дружка Хомяк и нескрываемый интерес выдал его блеском глаз.

– Некоторые погорели. Балует шпана, жгут сараи от безделья… А тебе они зачем понадобились? Что ценного там хранилось, всё вывезли, а остатки растащили.

– Понадобились, – напрягся Хомяк, не скрывая волнения. – Шлёпал бы я за сто вёрст щи хлебать!

– Денег у тебя отродясь не водилось, чтобы клады закапывать…

– Веди к яме, узнаешь, – нетерпеливо подтолкнул дружка Хомяк.

– Небось в воду лезть придётся?

– А ты с каких пор пугливым стал? – захохотал Хомяк, настроение его менялось на глазах. – Градус утопить грозился?

– За тебя переживаю. Барахлишко на тебе приглядное. Не спёр бы кто, когда нырять станешь.

– Посторожишь! – хлопнул Глисту по плечу Хомяк. – Или откажешь старому другу?

– Я вот кумекаю, – подмигнул тот, – раз ты за сокровищами собрался, одному тебе тяжело будет доставать их со дна. А пловец ты хреновый. Может, мне сплавать?

– За долю свою переживаешь?

– Всякая работа требует…

– Не боись, не обижу, – громче захохотал Хомяк. – Знай веди.

– Туда не идти, – напомнил без особого энтузиазма Глиста, – туда ещё доехать надо. Через мост к нам добираться. Забыл?

– Если что и запамятовал, подскажешь, а я в накладе не оставлю.

– Градуса та территория… Если обоих встретит нас, очень обрадуется.

– И за этот риск накину, – не унимался Хомяк.

– Сбудутся мечты Билли Бонса, – хмурился всё же дружок.

– Какого ещё Бонса? – оторопел Хомяк. – Мы без третьего обойдёмся. Чужаков мне не надо.

– Книжки надо в детстве читать, – съехидничал Глиста.

– Вот я и гляжу – ободранным котом щеголяешь. С малолетства в библиотеку бегал, а много тебе дали книжки?

– К бестолковке не те руки приставлены, – хмурясь, постучал по своей голове Глиста.

– Вот и заткнись! – теряя терпение, оборвал его Хомяк. – У меня заработаешь. Держись крепче и сопи в две дырочки.

– От деньжат не откажусь, – жадно сглотнул слюну Глиста. – Башли мне сейчас как воздух нужны.

– Всем они в радость…

Дружки ударили по рукам и заспешили ловить попутку. Будь оба повнимательней и осторожней, они приметили бы давно не спускавшего с них глаз сутулого подростка, лениво покуривавшего и с притворным безразличием переминавшегося с ноги на ногу возле рыбной лавки, где била ключом шумная торговля. Загасив окурок и кивнув кому-то в толпе, незнакомец, торопясь, засеменил следом за приятелями.

В детстве Хомяк действительно чуть не утоп в том проклятущем искусственном заливчике, сработанном заводскими нефтебазинскими работягами у берега Волги. Сооружался он как раз перед войной или уже в первые боевые лета́ возникла такая надобность, только по рассказам местных старожилов понадобилось тогда укромное и удобное местечко на Волге, чтобы заправлять нефтью и мазутом баржи и самоходки, перегонявшие топливо в Сталинград. Когда немцы совсем подпёрли городок, прорвав оборону у Халхуты, подтянули фрицы и авиацию, без устали начав бомбить завод, слип и нефтебазу с загружавшимися там судами. Горели хранилища с топливом, горели баржи, молотили небо зенитчики, от пожаров вокруг ночами было светлее дня, но канули ужасные времена, погнали на запад немчуру, расчищая от хищников поруганную землю долгих ещё четыре года, а брошенным и забытым заливчиком, обратившимся со временем, как в той сказке, чистым и тёплым озерком, хотя и шугал мелюзгу хромой солдатик с нефтебазы, постепенно завладела пацанва. Летом отчаянные смельчаки, не опасаясь брехавших с берега овчарок, заплывали аж на середину и с хохотом затевали там озорные догонялки друг за другом, а зимой соревновались в бегах на коньках или лихо гоняли в хоккей. А уж когда про войну почти совсем забывать стали, потянулись на берега озерца и старшие. Рыбы здесь отродясь не водилось – керосином вода попахивала, а вот купаться в своё удовольствие после тяжёлого рабочего дня это ничуть не мешало, ну а женщины, известное дело, рядышком пристрастились бельё стирать, а попозднее время наступало, – не стыдились раздеться, мужам спины помылить да и самим с белого тела грязь и пот окатить. А где до взаимного прикасания дошло, не грех в любовных играх завестись. Да и какой уж тут грех? Несколько лет проклятущая война оторвала их души и тела друг от друга, возвернулись счастливчики кто калекой, кто другой болячкой страдающие, да и от здоровых толк не тот, выли бабы в подушки, так и не почувствовав жаркой заслуженной страсти: кто водкой не страдал, допоздна пропадал на заводе – восстанавливать его надо было, а по правде – заново строить, так как после тех ужасных бомбёжек остались притушенные головёшки от станков и чёрные развалины от былых стен.

А озерце-то теплом оживляло души, расцветали враз обнажённые тела и в страстных объятиях рождалась новая жизнь, крепче прежних потом рождались и их детки.

Только не обходилось и здесь без баловства и охальничества. Парочки забирались в места тихие, укромные от чужих глаз, но от наглой шантрапы не спрятаться. Гонять уставали подглядывавших, а намахавшись кулаками да надсадив глотки матюгами, плевались от досады и, не сдерживаясь, утоляли любовный пыл, наслаждаясь в спасительной воде, не дожидаясь пока съедаемая комарами пацанва позорно ретируется с берега.

Хомяк и Глиста в таких затеях славились отпетыми наглецами. У каждого имелись свои тайные засады в заливе. Хомяк изощрился до того, что облюбовал себе скрытное местечко в одном из заброшенных нефтебазинских сараев, в котором во время войны хранилась всякая всячина от противогазов и санитарных носилок до странных оббитых железными поясами деревянных ящиков с угрожающими надписями «Опасно! Убьёт!». Прикормив овчарок, он присмотрел этот сарайчик и, не опасаясь дремавшего охранника, устроил в нём удобное лежбище, позволявшее вечерами подглядывать за купающимися женщинами сквозь сгнившие доски в удобные щели. Но скоро старика охранщика сменил молодой и смышлёный мужичок. На второй же день он турнул озорных купальщиц вместе с их постирушками, а вечером уже сам барахтался в воде с белокурой толстушкой. Та, длинноволосая, словно русалка, бесстыже ласкала избранника и как ни пытался тот прикрывать ей рот пылающими поцелуями, стонала от наслаждений в своё удовольствие, срываясь на крики и вопли.

Хомяк так увлёкся увиденным, что не заметил, как, сломав прогнившую доску, вывалился наполовину из укрытия и пришлось ему спасаться вплавь от очухавшегося охранщика. Парень скоро прервал погоню и, махнув рукой, возвратился к своей «русалке», но та оказалась глазастей и, заметив, что нахал начал тонуть, бросилась его спасать. Она и выволокла его на берег уже вдалеке от ограды нефтебазы, не обращая внимания на призывные крики любовника. Отхлестав по щекам, пока Хомяк не очухался, она чмокнула его в щёку со словами: «Дурачок несмышлёный», – и, ослепив голыми телесами, грациозно нырнула в озеро, исчезнув, будто дивное сказочное чудо…