В контексте институционального анализа существует два вида человеческих несовершенств, которые следует принимать во внимание, рассматривая робастность альтернативных режимов. Первый из них – это «проблема знания». Человеческие особи ограничены в своих когнитивных возможностях, и, как следствие, даже наиболее умные и дальновидные люди характеризуются относительной неосведомленностью по поводу того общества, в котором они пребывают (Hayek, 1948a; Simon, 1957). Учитывая несовершенство человеческого знания, последствия всякого конкретного действия либо для связанных с ним действующих лиц (а́кторов), либо для более широкого общества будут в любой данный момент времени оставаться неопределенными. Следовательно, робастные институты должны позволять людям адаптироваться к обстоятельствам и условиям, о которых они непосредственно не осведомлены, и давать им возможность в условиях «ограниченной рациональности» с течением времени учиться на ошибках и улучшать качество своих решений.

Второй вид человеческого несовершенства, который необходимо принимать в расчет, – это возможность того, что люди могут действовать, будучи мотивированы личным интересом (Ostrom, 2006). Акторы могут действовать, преследуя свои собственные, вполне конкретные цели – материальные или нематериальные, – а вовсе не на основе каких-то представлений об «общем благе» или «публичных интересах». Люди могут не испытывать желания вносить вклад в обеспечение интересов их собратьев, если они не в состоянии извлечь некоторую личную выгоду от подобных действий. Стимулы могут иметь значение и, как следствие, институты надлежит оценивать по их способности канализировать потенциально эгоистические побуждения таким способом и в таком направлении, чтобы это порождало благотворные результаты на уровне общества. Действия в рамках эгоистического поведения и личной заинтересованности могут при определенных институциональных условиях привести к полному социальному и экономическому распаду, но если институты структурированы надлежащим образом, то даже те, кто руководствуется самыми своекорыстными и узкоэгоистическими мотивами, могут действовать способами, приносящими пользу тому обществу, частью которого они являются.

Имея в виду отмеченные выше человеческие несовершенства, робастная политическая экономия институтов и решений ищет ответы на следующие три вопроса:

• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди не являются всеведущими?

• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди мотивированы собственными эгоистическими интересами?

• Какие институты показывают наилучшие результаты, когда люди располагают ограниченными знаниями и одновременно склонны к своекорыстному, эгоистичному поведению?

Ответ классического либерализма на поставленные выше вопросы состоит в том, что институты частной или совместной (групповой) собственности, рыночная экономика и ограниченное государство, роль которого сводится к разрешению споров между частными сторонами, лучше всего способны удовлетворить требованиям робастного режима.

Истоки классического либерализма, как он понимается в этой книге, лежат в шотландском Просвещении, представленном Адамом Смитом и Давидом Юмом, а в более поздние времена нашедшем отражение в трудах Фридриха Хайека (Friedrich Hayek), Майкла Оукшотта (Michael Oakeshott) и Джеймса Бьюкенена (James Buchanan). Фундаментальный организационный принцип классического либерализма – свобода объединения и отделения, свобода создавать объединения и распускать их [freedom of association and dissociation]. Люди, согласно этой точке зрения, должны располагать свободой входить в самые разнообразные человеческие системы отношений и выходить из них. Нет необходимости исключать из числа этих объединений авторитарные или коммунитарные организации, которые внутри себя придерживаются «нелиберальных» норм, но социальные акторы должны иметь возможность покинуть любую группу, к которой они присоединились добровольно или в которую были «включены от рождения» на недобровольной основе. Следовательно, классическое либеральное общество – это такое общество, где есть разнообразные юрисдикции и властные институты, ни один из которых не обладает тотальной, иерархической формой власти над другими (Kukathas, 2003; Кукатас, 2011). Важное предварительное условие такого порядка состоит в том, что владение собственностью широко, хотя и не обязательно равномерно, рассредоточено внутри совокупности индивидов и добровольных ассоциаций.

Частное или групповое владение собственностью признается сторонниками классического либерализма в качестве modus vivendi[2], необходимого для того, чтобы справиться с реальностью разнообразия человеческих ценностей. В условиях ограниченной рациональности способность вступать в различные системы человеческих взаимоотношений и покидать их облегчает обучение методом проб и ошибок, поскольку люди могут наблюдать результаты, которые проистекают из разных способов организации жизни. Кроме того, пространство, которое частная собственность предоставляет людям для экспериментирования с их собственными предпочитаемыми целями и намерениями, минимизирует конфликты в тех условиях, где люди демонстрируют различные представления о хорошей жизни. Когда владение собственностью рассредоточено, то существует больший диапазон возможностей для того, чтобы вступать в добровольные соглашения и контракты ради достижения собственных целей, не мешая другим акторам искать себе других партнеров для достижения своих целей. Напротив, когда владение собственностью сконцентрировано в единственном центре, те, кто контролирует соответствующее учреждение, обладают способностью навязывать свои частные цели другим лицам. Учитывая ограниченную природу человеческой рациональности и возможности эгоистического поведения, преследующего собственные интересы, такие системы с классической либеральной точки зрения скорее всего будут способствовать конфликтам, поскольку отдельные индивиды и группы могут стремиться к получению контроля над аппаратом управления, чтобы реализовать свои собственные конкретные замыслы.

Классический либерализм делает акцент на свободе объединения и соблюдении прав частной или групповой собственности еще и потому, что последние позволяют формироваться тому, что Хайек именует «стихийными порядками» (Hayek, 1982, часть 1). «Порядки» такого рода демонстрируют паттерны координации, но регулярности, о которых идет речь, не являются продуктом сознательного замысла неких агентов, преследующих единую цель. Наоборот, они представляют собой «эмерджентные» феномены, которые возникают в результате действий целой совокупности разнообразных рассредоточенных агентов, каждый из которых преследует свои собственные, обособленные цели. Для классического либерализма такие порядки обладают трояким преимуществом и воплощаются в рыночной экономике, основанной на рассредоточенном, хотя и неравном владении собственностью.

Во-первых, стихийные порядки лучше подходят для того, чтобы справляться с условиями несовершенного знания и ограниченной рациональности, поскольку они опираются на знание, находящееся в составляющих эти порядки разнородных узлах, и адаптируются к этому знанию. Например, на рынках рассредоточенные индивиды и организации делают свои ценовые предложения в отношении тех или иных прав собственности и тем самым вносят частичный вклад в формирование цен, которые транслируют их частную «порцию» информации тем владельцам ресурса, с которыми они торгуют. Последние могут затем адаптировать свое поведение в свете своих собственных предпочтений и знания, и эта адаптация может влиять на последующие транзакции с какими-то другими агентами в рамках все более сложной сети. Ценовые сигналы, которые появляются в результате такого процесса, подталкивают к «экономному (экономизирующему) поведению» [ «economising behaviour»] и позволяют добиться такой степени координации, которая может оказаться недостижимой для центрального координирующего органа. В условиях ограниченной рациональности и ограниченного знания такой орган не мог бы осознавать всех релевантных возможностей для пошагового улучшения, рассеянных среди разнородной совокупности социальных акторов (Hayek, 1948a, 1982; Хайек, 2011, 2006).