– Нет, – ответили мне, – это все взрослые люди.

Сдерживая клокотавшее в сердце волнение, мы окружили эти могилы страдальцев. Вечная память мученикам! Вечный позор истязателям! Советский народ отомстит за страдания своих мучеников.

Перед отъездом из Сычевки мы посетили детский дом. Он был организован в первый же день после ухода немцев. И сразу же в него набралось сто пятьдесят детей, оставшихся в этом городе без родителей. Дети полуодеты, иные измождены и похожи на маленьких старичков. У других лица не по-детски серьезны.

Мы поговорили с ними, приласкали, пошутили, угостили конфетами – и лица оживились, послышался смех. Дети есть дети. Но все они сироты. Никогда не увидят они больше ни своей семьи, ни своего родного дома.

В Гжатске, как и в других виденных нами городах, фашистскими зверями уничтожены все культурные учреждения и каменные жилые дома. Груды кирпича и пепла лежат на месте городской электростанции, водопроводной станции, больницы, техникума, театра, бани, заводов, дома инвалидов и всех остальных каменных зданий, которыми мог гордиться небольшой, но красивый, чистый, нарядный город.

По приходе в город немцы сразу же выбросили старых, беспомощных и увечных людей из инвалидного дома и погнали их в ближайшую деревню. Сорок восемь человек вскоре там умерло с голоду – немцы их не кормили; остальных нацисты расстреляли.

В Гжатске мы побывали на месте, где стояла взорванная немцами в день ухода церковь, в которой до последних дней при немецкой оккупации совершалось богослужение. Куски искромсанной взрывом церковной утвари разбросаны по всей ограде, застряли в ветвях берез, окружавших храм, и верующие с благоговением собирают их, складывая на земле, и извлекают их из-под груды обломков, оставшихся от прекрасного и благоустроенного храма. Здесь, на развалинах этой церкви, сразу после прихода Красной армии верующие, как они рассказали нам, со слезами молились за благодарственным молебном, радуясь своему освобождению. Местный священник Иоанн Алексеев рассказывал нам о бесчисленных случаях голодной смерти жителей города в месяцы немецкой оккупации.

В Вязьме мы видели взорванные немцами больницы, поликлиники, школы, театры, библиотеки, клубы, детские дома, здания советских учреждений, все мосты. Уцелевшие жители рассказывали, как в течение последних двух недель перед уходом немцев из города в течение круглых суток грохотали взрывы, которыми варвары уничтожали все до одного каменные здания.

Вязьма – старый русский город. Строился он добротно, на века. Стены из кирпичей в старинных зданиях клали в метр толщиной, руками не обхватишь. Немцы упорно трудились, чтобы разрушить этот город.

В Вязьме немцы разрушили при своем уходе и несколько самых лучших церквей: Духовскую, Троицкую и другие. На кладбище нам показали огромный ров, в который сброшены тела трех с половиной тысяч мирных людей, расстрелянных и замученных фашистами. И здесь лишь небольшой слой земли прикрыл тела несчастных жертв, среди которых мы видели много детей, женщин и стариков.

Сам город подобен огромному мертвому кладбищу взорванных, разрушенных, сожженных домов, вырубленных парков и садов: из 5500 зданий уцелел лишь 51 маленький домик на окраине города. Все взорвано и сожжено немцами при отступлении, хотя боев в самой Вязьме не было и никакими стратегическими соображениями немцы объяснить своего варварства не могут.

Вязьма расположена на холмах. Я взошел на один из них, посмотрел вокруг на панораму города, открывшуюся передо мной. Всюду, куда достигает взгляд, – горы кирпича или коробки выжженных домов. Мой разум не мог найти объяснения этому бессмысленному жесточайшему разрушению. Разве только злоба отчаяния могла породить это безумие. Немцы не хотели думать, что им придется отсюда уйти.

Проезжая по Смоленской области от города к городу, мы видели многие десятки деревень и сел, сожженных дотла. Лишь по обломкам многочисленных печных труб можно было догадаться, что здесь был населенный пункт. Вместе с уничтожением жилых домов немцами разрушены и храмы в селах Никитье, Короваево, Ярыгино, Васильевское и множестве других.

Всюду, где мы проезжали по районам Смоленской и Калининской областей, освобожденным от немецких оккупантов, мы видели такое страшное и бессмысленное разрушение, разрушение с единственной целью – оставить позади себя землю голой: разрушены и сожжены здания и дома, взорваны телеграфные столбы, железнодорожные пути, вековые деревья, росшие в этих местах с незапамятных времен; срублены аллеи, которые местами тянулись вдоль шоссейных дорог; уничтожены фруктовые сады и березовые рощи.

Всюду смерть и разрушение.

Все эти жуткие картины, неизгладимо запечатлеваясь в сердце и памяти, могут будить только одно чувство: священной ненависти к врагу, который в своей душе не имеет ни искры человеческих чувств, который заполнен только сатанинской злобой, толкающей его на разрушение наших культурных ценностей, наших святынь, на мучения и истребление мирных людей. Священная ненависть, в свою очередь, повелительно зовет к такой же священной мести.

При этих потрясающих душу картинах фашистского изуверства в городах, оскверненных и залитых кровью, взволнованное сердце находило для себя утешение во встречах там же с советскими людьми, великими своим духом героизма. Эта поездка дала мне незабвенные встречи с партизанами, с бойцами, проходившими при мне через эти города к передовой линии фронта, с оставшимися в живых жителями этих городов и пригородных сел и деревень.

В городе Сычевке я беседовал с большой группой партизан из отряда Казакова, секретаря местного райкома партии. Среди этих партизан есть старики, есть девушки 18–20 лет. Одна из девушек, лет семнадцати, с гордостью патриотки, с молодым задором в голосе рассказывала о том, как вместе со своей подругой-однолеткой выполняла ответственное и опасное задание по взрыву немецкого поезда с боеприпасами и как это им удалось в полной мере. Сейчас эти партизаны, закончив свое боевое дело в тылу врага, распределяются на активную работу по восстановлению разрушенного и разоренного немцами Сычевского района.

Бойцы частей Красной армии, с которыми я встречался в городе Вязьме и других прифронтовых местах, горят, в буквальном смысле слова, непримиримой жаждой мести врагу за все его злодеяния и разграбление нашей родины. Один командир бригады сказал мне: «Мои бойцы рвутся в бой, как львы».

Уцелевшие жители освобожденных городов и деревень, прятавшиеся в дни оккупации в лесах, оврагах, землянках, сейчас тянутся вереницами по дорогам к своим родным гнездам и в подавляющем большинстве случаев приходят только к пепелищу: враг сжигает деревни дотла. Беседуя с этими людьми, преклоняешься перед той бодростью духа, той неиссякаемой энергией, с какой они сразу же принимаются за устройство временных жилищ в виде шалашей, с тем чтобы, получив от государства строительные материалы, вскоре же начать обстраиваться и одновременно трудиться над своей родной землей.

Вспоминаю такую картину.

Мы выехали из Гжатска к Вязьме. По всем дорогам тянутся несчастные жители, волоча свой уцелевший скарб. Старуха несет на спине мешок, рядом женщина с грудным ребенком на руках тащит санки. Велика тяга людей к родному месту, к родному дому. Мы останавливаемся, спрашиваем:

– Куда идете?

– Домой, под Гжатск.

– Откуда идете?

– А из лесу. В лесу в овраге скрывались.

Охотно рассказывают, как мучились, как голодали. Рассказывают просто, без надрыва. Горе их гнет, но не ломает. Так умеют о своих страданиях говорить только русские люди.

– А когда началась зима, – говорит старуха, – так подумали мы, что смерть за нами пришла. В лесу ничего уж не соберешь, и запасы к концу приходят. Так нет, разыскали нас партизаны, помогли нам. Теперь вот домой вернемся.

Вернемся домой!.. Об этом говорят все, с кем мы ни разговаривали, – старики, женщины, дети.

И не уходят эти люди с своих пепелищ, какие они находят вместо своих домов. Мы видели тех, кто уже пришел к родному месту, копошащимися над устройством себе временных жилищ. Неиссякаема сила духа в советском человеке!