Мы сидели в его мастерской, разговаривали и пили кофе. Вдруг упали свечи с подсвечника, загорелась бумага. Кристос просто взял и плеснул кофе на огонь, как бы между прочим:

– Да ну их! Я не обращаю внимания.

– На что? – спрашиваю.

– На них. Тут постоянно что-то загорается, падает, летает. Иконопись это такое дело… Но я их не боюсь, пишу все равно.

Я показал Кристосу фотографию моей первой иконы. Он похвалил и сказал, что я еще много напишу, а это не первая икона, а нулевая. Так говорят.

Домой прилетел перед Рождеством. Открыл дверь, которая как-то странно поддалась, вроде на два оборота ключа закрывал. Зашел и ахнул. Все вверх дном, матрас перевернут, одежда из шкафов выброшена. Я бросился к столу, там «ролекс», подарок от отца. Какое там, ни часов, ни ручек, даже зажигалок не осталось. Украли паспорт российский и страховой полис и денег немного, тысяч двадцать. На стене нет плазмы, утащили кофемашину и утюг. Бред какой-то… И тут я бросился к стене, где полка с иконой. Пусто. Ну как же так, архангел Михаил! Как же ты так не уберег ни квартиру мою, ни себя? Я очень расстроился. Мне было жаль «ролекс», жаль какие-то свои рубашки Etro, и галстуки, и плащ, да все было жаль. Но самое главное – икону украли. Там столько труда, и она моя, мой ребенок.

Конечно, я написал заявление в милицию. Там сказали, что это наркоманы, что пасут тех, кто на праздники уезжает. Вряд ли найдут, но если что – сообщат. Звоню Мишке, а он мне, мол, чувак, пусть будет это самое страшное, что с тобой произошло. Светка увезла детей в Германию, навсегда, я дал им разрешение, не могу вести с ней войну, дети пострадают. Я банкрот, и у меня обнаружили опухоль. Я так и сел: что значит опухоль? Может, ничего страшного, может, вырежут, и все обойдется… Я очень переживал за Мишку, но утешать его мне как-то не хватало слов. Мы напились с ним в хлам, поныли друг другу. Ему, правда, было о чем ныть.

В феврале Мишке делали повторную операцию на Каширке. Я в это время был в одном офисе на Соколе по работе. Закончив дела, решил заскочить в церковь. Служба уже закончилась, в храме оставались несколько посетителей да бабушки, что отскребают свечной воск с полов. Я мысленно помолился о Мишке, чтобы все прошло хорошо, и спросил у старушки, какому святому поставить о болящем.

– Так вон Пантелеймону ставьте. А зовут как?

– Меня? – удивился я.

– Болящего вашего.

– Михаил.

– Ну вон Михаила Архангела просите, он защитник, тоже помочь должен, – и она махнула рукой к стене возле окна.

Там стояла икона. Когда я подошел поближе, то не поверил своим глазам. Это была моя икона, мой «Архангел Михаил». Я вскрикнул от радости: «Это она!» Потом долго стоял и улыбался, просил о Мишке и расспрашивал, как же ты сюда попал, мой «Архангел Михаил»? Старушка провожала меня взглядом, как юродивого, с благообразным почтением.

В воскресенье я снова вернулся в эту церковь. У моего «Михаила Архангела» стоял букет цветов. После службы я спросил у священника, откуда у вас эта икона?

– В дар принес мужчина, имени не назвал. Икона хорошая, написана современным иконописцем, но в каноне, школа хорошая, по рублевской прориси. А что?

– Нет, ничего, – сказал я. – Спасибо.

Мишка поправился. Все у него хорошо. После химии он быстро пришел в себя. Я за компанию с ним подстригся налысо. Мы ездили на рыбалку на Волгу, пока он был на больничном. Поймали штук пять лещей и щуку. Светка с детьми через полгода вернулась. Я ж говорю, немцев невозможно любить. Мишка ее простил. Бизнес мы построили с ним новый, у нас теперь интернет-магазин запчастей. А все свободное время я пишу иконы.

Уменя есть любовник. А что тут такого? У многих моих подруг он тоже есть. Скажете, аморально? Ну и что? На свете полно других более страшных вещей, как, например, агрессия, войны, убийства, преступления разные, да мало ли… Мы знакомы с ним давно, пять лет. Каждый раз, когда мы встречаемся, он клянется мне в вечной любви, а потом возвращается домой и ест борщ, приготовленный женой.

– Кушай, милый, наверное, проголодался на работе?

– Угу… Подлей еще.

Конечно, я его так выматываю, что одной тарелкой борща не наешься.

– Мяска подложить?

– Угу… Вкусно!

Еще бы! Я-то ему не готовлю. Максимум могу предложить стопку водки или рюмку текилы. Если бы он был моим мужем, то я, вероятно, научилась бы готовить что-нибудь китайское или японское, рис для сердца полезен. И выходила бы в кимоно, как настоящая гейша.

– Еще саке, дорогой?

Халат японский у меня уже есть. Когда я его надеваю на голое тело, покрытое капельками воды, японский шелк долго на мне не задерживается. Мой любовник дергает за пояс, и воздушная японская конструкция стекает на пол.

Мы встречаемся, когда у него есть время для меня, а не когда мне этого хочется. Занятость на работе, семья, обязательства, а как же! Но я терплю. Мне хорошо с ним.

Самое унизительное это когда я ему звоню, а жена с ним рядом, и он мне говорит: «Вам какого Сергея Петровича? Вы не туда попали». Или «Опять вы без меня справиться не можете? Квартальный отчет завалили! Хорошо, выезжаю. Буду через час, и чтобы документы лежали у меня на столе!» Вот тут я, конечно, смеюсь: «На столе, на столе… В кровати-то уже приелось, да?» Но он кладет трубку – и выезжает.

Жена на прощанье смахивает с его пальто пылинки и щебечет:

– Ну что это такое, Лёнь, в выходные и на работу вызывают?! А мы на дачу собрались…

– Работа есть работа.

Конечно, праздники, когда мне особенно хочется быть с ним вместе, он проводит с семьей, святое дело. Но всегда заранее дарит мне подарки. Накануне обычно спрашивает:

– Что тебе купить?

Я говорю:

– Мне ничего не надо. Ни шоколада, ни мармелада. Купи мне духи «Шанель Шанс».

– Заказ принят.

Он заскакивает накануне праздника, вручает цветы и духи, рассыпаясь в признаниях:

– Ты – свет моих очей. Ты – цель моей жизни. Ну, я побежал. Едем всей семьей на дачу.

Так красиво начал и так все опошлил своей дачей. Швыряю духи в мусорку, вслед за ними – цветы. Дерьмо! Реву с полчаса. Жалею себя, ненавижу его. Жалею его, ненавижу его жену. Жалею жену, люблю его. Достаю из мусорки букет, подрезаю сломанные стебельки роз. Из семи остается пять. Флакон духов цел, брызгаю любимый аромат на шею и запястья.

Конечно, я могу его бросить. Скажу так: «Между нами все кончено!» Но он же не мальчик, бегать не будет. Пострадает несколько вечеров, может даже недель, да и смирится с ситуацией. Вечером ляжет на привычное супружеское ложе, прижмет к себе жену, ухватив ее за мясистую грудь, и сладко заснет. Вот это и есть, наверное, семейное счастье! А он зачем-то ко мне бегает, страсть себе придумывает!

Ставлю розы в вазу.

Он приезжает в понедельник и говорит «как же я соскучился, все время только о тебе и думал», и мы неспешно занимаемся любовью. Он уезжает. Я прибираю съемную квартиру и еду домой.

Открываю ключом дверь. В коридор выкатывается инвалидное кресло, в нем сидит мой муж:

– Душа моя, я нассал в штаны, тебя не было пять часов!

Пон Бютан это самый известный мост в Женеве, не считая, конечно, моста Монблан в самом центре, с флагами, который соединяет правый и левый берег города. Пон Бютан через реку Рон расположен в районе Гранд Ланси по дороге в аэропорт. Туристы о нем не знают.

Чем он знаменит? Это мост самоубийц. Раз в несколько месяцев с него бросаются в бурлящий бирюзовый Рон отчаявшиеся и потерявшие надежду. То и дело на мосту лежат живые цветы. Лето в этом году было дождливым и холодным. За весь июнь только неделя выдалась солнечная. Как тут не впасть в тоску? Разве что пить.

На мосту, ссутулившись, стоял невысокий парень в черной короткой куртке. Он нервно поправлял непослушную челку и смотрел куда-то вдаль, вдруг резко вскочил на заграждение, покачнулся, но не упал.