— Не бойся ничего. Цири, — Кагыр повернул ее лицом к себе и заглянул в глаза, — пока я жив, ты не одна. Запомни это. Что бы ни случилось, я с тобой, на твоей стороне.

— Да, — прошептала она смущенно и добавила громче: — Пойдем, научим это сборище действовать по существу.

— Узнаю мою Цири, — Кагыр широко улыбнулся и пропустил королеву Цинтры – свою жену! – вперед.

Он обязательно справится. Иначе и быть не может.

====== 6.9. ======

Обездвиженная, напуганная, сбитая с толку, Эм потеряла счет времени и, казалось, провела в овальном двигающемся гробу целую вечность. Этот путь по праву стал самым долгим и мучительным испытанием за всю ее жизнь. Страх замкнутого пространства появился у нее еще в злополучном обозе когда-то давно, несколько жизней назад. Поначалу девушка паниковала, выбивалась из сил в попытках разорвать состояние неестественного паралича, ограничение на вдох, пока не отключилась от изнеможения и ощущения удушения. Придя в себя, она принялась один за другим перечислять доводы рассудка, чтобы не сойти с ума; прислушивалась к тому, что происходит вокруг; прокручивала последние события, но никак не могла осознать и принять правила этого мира. Скаур бил ее, спровоцировал, но отверженной признали ее; Повед ел других; Дидо и другие маги колдовали чем-то, что Эм не могла поглотить и использовать, нельзя было убивать, зато можно было скармливать виноватых — все было настолько выкручено и перевернуто, что не поддавалось никакой логике. Девушку больше всего заботила не ее дальнейшая судьба в качестве «отверженной», а то, где Дидо, как его найти, как попасть домой. Почему-то не верилось, что ее казнят, тем более за пинок тому, кто заслужил сдачи.

Робкая надежда на то, что вот-вот появится Дидо и они отправятся дальше, теплилась в ней, приободряла, пока не переросла в куда более приятное наваждение: образ Геральта, вызволяющего ее из беды. Эми, потерявшая возможность двигаться, тактильно изучать мир, удовлетворять потребность в разнообразии и информации с помощью сменяющихся визуальных и слуховых впечатлений, дала волю фантазии и с упоением представляла себе их встречу: как ведьмак будет рад видеть ее, испытает облегчение; как она сможет наконец прижаться к нему, ощутить тепло, их маленькую тайну, то, что принадлежало только им двоим. Мысли о том, что Геральт уже простился с ней и даже, возможно, вернулся к той, которую искренне и всецело любит, Эми гнала прочь, хотя и в этом случае ей нестерпимо хотелось вернуться, чтобы просто увидеть его, узнать, что он счастлив и спокоен. Эм любила Геральта настолько чисто, искренне и беззаветно, что хотела его счастья больше всего на свете, больше, чем собственного. Она понимала, что между Геральтом и Йеннифэр существует что-то очень похожее на ее чувство. Существенная разница заключалась лишь в том, что между ведьмаком и чародейкой это чувство было обоюдно. Такое нельзя подавить, убить, пережить или долго игнорировать. Оно сильнее любого проявления разума или воли.

Погружаясь внутрь себя, Эми оживляла воспоминания, прокручивала их, упивалась ими. Вот Геральт сидит рядом, в профиль к ней, улыбается, и вокруг глаз собираются морщинки; вот он злится, и желтые глаза превращаются в щелки; вот он озадачен и приподнимает бровь, не в состоянии уложить в голове происходящее. Его обветренные мозолистые руки, сильные, жесткие, шершавые, могли быть на удивление нежными с ней, ласкать так, что Эм проваливалась куда-то и забывала, кто она, где находится. Девушка не знала, почему так происходит, но ее толком и не было без него. Когда Геральт был рядом, все имело смысл, последовательность и перспективу. Стоило же ему отлучиться, и Эми терялась, будто впадала в прострацию. Она уже потеряла счет дням, неделям, проведенным в этом уродливом мире без него. Сколько времени прошло там, дома? Течет ли оно там так же, как здесь? Чем сейчас занят ведьмак? А Йорвет? .. Эм и сама не поняла, когда в голове всплыло это имя и разноцветные старческие глаза, прикрытые густыми ресницами, но сразу же, лихорадочно и жестко, оборвала ход мыслей.

Удивительная вещь — одиночество. Оно могло угнетать, давать передышку, подталкивать к размышлениям и выводам, но стоило добавить к ситуации возможность того, что ее ждут и хотят видеть, и оно становилось почти непереносимым.

Когда Эм вытащили возле невысокого вытянутого здания, на улице было почти так же темно, как в гробу, в котором девушку перевозили. Эми, погруженная в себя, не выказала никакого интереса к стражникам в серебряных одеждах, к коридору, к помещению, в которое ее занесли. Она долго смотрела сквозь незнакомого мальчика лет одиннадцати-двенадцати, устроившегося на полу напротив нее и с любопытством ее разглядывавшего. Не обращала она внимания и на других заключенных, сидевших у стен. Зато, когда чары начали спадать и к Эм начала постепенно возвращаться чувствительность, реальность стала такой болезненной и неотвратимой, что девушка невольно застонала. Бесконечно медленно она опускала руку и ногу, застывшие при беге, на пол, покрытый высохшими листьями, и пытке не было конца.

— Ты кто? — спросил мальчик, когда Эм удалось расслабить тело, и с бирюзовых глаз спала пелена боли.

— Эм, — прохрипела она в ответ.

— Малей.

От стены отделилась женщина, встрепенулась, запричитала и попыталась предотвратить диалог, но мальчик шикнул на нее и отмахнулся. Из-за того, что у обоих были соломенные волосы и сине-зеленые глаза, Эм решила, что женщина — его родственница, и неприятно удивилась его грубости.

— Это… твоя мать? — спросила она, преодолевая першение в горле и хрипоту.

— Уже нет.

— Что? ..

— Ты что, одна из них? Из этих?

Только сейчас Эми обратила внимание на прямоугольный шрам мальчика, заполнявший всю шею.

— Неужели ты… Отверженный? ..

Мальчик скривил губы.

— Мы все тут отверженные. Ты откуда свалилась?

Эми вспомнила несчастного, которого испепелил Дидо. У того на шее шрам был овальный, хотя в общем линии и рисунки внутри него были схожими с линиями в переливающемся шраме мальчика. Оглядев помещение, она обнаружила в углу человека-жердь с ромбовидным лицом и выпуклыми глазами по краям, как у рыбы, шестерых вислоухих человечков, подданных Поведа, одного со ртом на подбородке, двух уродцев на четырех лапах, скрытых одеждами, и с десяток таких, как она и мальчик. Все они сидели по группам — принадлежности, в полной тишине, у всех были прямоугольные шрамы. У всех, кроме его матери.

— Почему… Не круг? .. Печать…

— Ты правда не знаешь? — Эм положительно моргнула. — Такой, как у меня — кормежка риеррванов. Такой, как у нее, — он пренебрежительно ткнул в сторону матери, и та тихо всхлипнула, — на самостоятельную гибель. Это ее из-за меня, чтобы другим неповадно было.

Эм из последнего пояснения поняла, что участь женщины, по их представлениям, была хуже других.

— Ты же ребенок еще… — прошептала Эми с болью в голосе.

— Я не ребенок, — оскорбился Малей и сдвинул брови. — Дед говорил, что мужчина кроется не в возрасте, а в характере.

— За это тебя? ..

Отверженные испуганно зашикали, и Эм ощутила движение за спиной. Мальчик отсел к стене, насупился, посмотрел исподлобья, но стражники не обратили на него внимания, дернули Эм за руки, отчего она глухо и жалобно вскрикнула, и потащили по коридору. Ноги девушки не слушались, волочились по полу, как тряпки, отдавались болью. Надо было бежать, сейчас, пока не поздно, спасти мальчика и остальных, но ей не удавалось даже полноценно поднять голову.

Ее приволокли в небольшую комнату, оставили на кресле. Шаги стихли за звуком закрывающихся дверей. Эм с огромным трудом привела голову в относительно вертикальное положение, увидела перед собой длинный стол, заставленный невиданными приборами и веществами. Тяжелое неприятное предчувствие и воспоминания об опытах, над ней проводимых, сдавили грудь. «Давай, тряпка, — ругалась она на себя, тщетно призывая руки и ноги слушаться, — вставай. Надо идти. Надо…»