Когда приехали в аэропорт, пришлось ее будить, для него это было мукой. Память такая штука, что иногда проявляет себя совершенно не вовремя.

Она любила его будить утром. Легонько тормошила, звала по имени,– он с ума сходил от того, как собственное имя звучало в ее устах: так нежно и ласково, непривычно мягко. А, если он спал слишком крепко, могла взобраться на него, оседлать и начать бессовестно приставать: целовала со страстью, глубоко, дразнила прикосновениями, и будила уже не его самого, а его желание к ней… мгновенно зажигала.

Помнил все, каждую мелочь, будто вчера.

И возможно, он бы хотел ее разбудить так же, но не в машине, и не при охране.

– Малыш, мы приехали, – гладил ее по щеке, аккуратно обводил своими пальцами ее скулу, коснулся уголка губ и наклонился, чтобы поцеловать, – Вика, мы на месте, вставай.

Медленно открыла глаза и непонимающе посмотрела на него, улыбнулась открыто и радостно, блеснула счастьем в глазах и потянулась к нему навстречу, чтобы поцеловать. А потом застыла. Вспомнила, кто они и где находятся, что случилось, осознала реальность, и всем телом превратилась в холодный мрамор, неподвижно застыла в его руках. Затем отстранилась и оттолкнула его руки от себя, смерив недовольным взглядом его и охрану, нехотя выбралась наружу, в шум и гам аэропорта Борисполя.

Сава вышел из машины, следом, взгляд внимательный с нее не сводил, видел, как сильней закуталась в плед, как потирала рассеянно плечо и осматривалась вокруг, будто давно здесь не была и забыла, как выглядит аэропорт.

Он подошел и встал рядом, не касался, а просто ждал, пока она соберется, все осмыслит и повернется к нему, посмотрит в глаза и, наконец, заговорит.

Парни со второй машины тоже выбрались и немного оградили их от остальных, Лешка взглядом указал на VIP-терминал, что все готово и можно двигаться туда. Но пока все стояли.

Вика глубоко вздохнула, пыталась набраться смелости, чтобы встретиться с карими глазами мужчины, способными подавить на корню любое ее сопротивление. Но все же нашла в себе достаточно сил, чтобы повернуться и посмотреть ему в лицо.

И задохнулась, пульс сбился, когда смогла рассмотреть его без поволоки слез. Он выглядел уставшим, не от работы, а от жизни. Это было в его глазах. Та усталость, от которой хочется просто лечь и умереть. А еще он был непривычно, для нее, грустный и задумчивый. Держал руки в карманах брюк, но точно сжимал те в кулаки, сдерживал свой темперамент и характер от слов, что готовы были сорваться с языка. Он думал, правильно ли поступает и думал о том, что она готовится ему сказать. Поэтому был грустный. Но упрямо стоял и ждал от нее слов.

– Это плохая идея, мне не следовало уезжать сейчас, меня неправильно поймут, – начала и тут же запнулась, когда увидела в его глазах промелькнувшее довольство. Ну конечно, он ведь именно этого от нее ждал, этих слов. Это ее разозлило, взбесило так, что от ярости затрясло и руки пришлось так, как и ему, в кулаки сжать, чтобы не показать своих эмоций.

– Малыш, ты же сама все знаешь, от твоего присутствия там ничего не изменится. Ты не должна их утешать.

– Конечно, я должна уехать со своим женатым любовником на острова, и предаваться любви, – едко выплюнула слова ему в лицо, – Потому что я, по их мнению, безразличная фригидная сука, и мне на все плевать, да?

– Твоя семья далеко не идеальна, и сейчас они больше стервятники, чем родственники. Это тебя должны утешать и поддерживать, потому что, тебе бабушка была практически матерью, а для них она была заносчивой требовательной старой каргой. Извини, но это правда, и ты сама все знаешь…

Ох, как же ее бесила эта его самоуверенность. Будто ничего не могло измениться в ее жизни и ее семье за два года. Будто все застыли в ожидании, пока великий Савелий Петрович Шахов соизволит появиться и сказать, что «она все прекрасно знает сама». Чертов самоуверенный болван.

Конечно, он был прав. Еще бы. Это же его кредо: знать все и про всех, решать за всех, потому что он знает, как будет лучше для других.

Макс все раньше удивлялся, как она могла влюбиться в такого человека? Вика тоже не знала, но было так, как было. Она и эту его самоуверенность в нем любила, хоть и бесилась иногда от его поступков и слов. А теперь что? Сказать ему спасибо за то, что напомнил правду о ее родне?

– Ненавижу, когда ты так говоришь, – сказала и отвернулась, чтобы не увидеть этой довольной улыбки, и спокойно пошла в направлении терминала, куда ее так любезно, взглядом, направил Алексей.

– Знаю.

Сава догнал ее в несколько шагов, и взял за руку, переплетя их пальцы. Больше ничего не говорил, хотя большего и не нужно было.

От простого касания рук, всем телом вздрогнула и оглянулась на него, заметила ту же реакцию и поняла, что в душе она этим удовлетворена. Что-то в мире оставалось неизменным, хотелось бы верить, что это их любовь и жизнь, но реальность такова, что пока постоянным было только это – их взаимное притяжение друг к другу. Будто магнитом тянуло, притягивало и не отпускало никогда. Могли существовать порознь, но в конечном итоге все равно встречались, виделись и срывались с цепи собственного самоконтроля, стоило только прикоснуться друг другу. Сцепить пальцы вместе, переплести и ощутить родное тепло руки, шершавой, знакомой на ощупь, тронуть едва заметный шрам. И весь мир отходил даже не на второй план, а на самый последний.

Они шли спокойно в окружении охраны, не обращая внимания на недоумение других пассажиров и сотрудников аэропорта. Молча дождались проверки металлодетектором, досмотра каких-то вещей и проверки документов. Вика не помнила, чтобы сама все это собирала, значит Сава, как всегда, обо всем побеспокоился.

Она шла и, кажется, снова перестала объективно оценивать реальность. Потому что тяжесть в груди и боль от потери родного человека притупилась, и на первый план выходил он, – ее Сава. Такой родной и привычный, знакомый в каждом своем жесте и взгляде. Необходимый, как воздух, вроде простое неорганическое соединение, но всегда с примесью чего-то сложного и не всегда полезного. Вот так и Сава,– простой человек, но это только на первый взгляд. Для нее он был с примесями таких эмоций, что этот коктейль становился просто убийственным. Невероятно необходимым, жизненно важным,– без очередной его дозы она могла сойти с ума. Но, и с ним рядом было не легче, особенно сейчас, когда ей казалось, что она не имеет права воровать этого времени у незнакомого семилетнего мальчика.

Вика не видела его вживую, только фото, но и оно быстро из памяти стерлось, но точно помнила, что у ребенка взгляд отца, это ей в душу въелось. И каждый раз, видя Саву, она представляла себе маленького мальчика, папа которого уделяет время кому-то другому, а не ему.

Дети ведь все помнят, причем воспоминания,– они обрывочные, но эмоциональные окраски, чувства…, это помнят абсолютно точно.

Очень давно Вика была на месте того мальчика, когда ее папа променял семью на другую. Смешно, правда? Как можно одну семью променять на другую?! Оказывается, можно: легко и просто. И для папы она стала второй дочкой. Не любимой старшей дочкой. Не старшей и самой умной и красивой. А именно второй, по значимости. Большую часть своей сознательной жизни она жила с этой мыслью, что она вторая для родного отца, а может даже третья или четвертая, если учитывать его вторую жену и ее собственную мать. Так что, она прекрасно понимала, что такие вот отцы делают со своими детьми, и как это больно жить и знать, что родной папа променял тебя на кого-то другого.

Только теперь ситуация абсолютно другая. Противоположная.

Теперь она первая и самая главная женщина в жизни любимого мужчины. И теперь она сама ворует его любовь и внимание у маленького семилетнего мальчика. И ее разрывает от собственных противоречивых эмоций. От боли за того ребенка и себя саму в его возрасте, от боли за Савино вранье, от боли и горечи за свои разрушенные мечты, от ярости и злости за разбитое сердце, и от любви к мужчине, что бережно, но крепко сейчас сжимает ее руку и ведет вперед за собой. Ее разрывает на маленькие кровоточащие куски от любви и боли, от горя и радости. Все смешалось и не понятно, как дальше быть. Что правильно, а что нет.