Тетя Маша смотрела на Алинку, улыбалась и плакала одновременно. Вошла домработница, принесла чай, пирожные и конфеты в вазочке. Поставила все на небольшой столик на колесах и придвинула столик поближе к тете Маше. Тетя Маша ничего не ела, просто пила чай. Алинка съела пирожное, выпила чай, вытерла рот и руки салфеткой, как идеальный гость, нигде ничего не пролила и не насорила, потом вздохнула, слезла со стула, взяла конфету, подошла к тете Маше, развернула фантик и подала ей конфету. Тетя Маша стала отказываться, но Алинка по-взрослому вздохнула и печальным голосом произнесла:

– Кушай, Маша, надо… – и встав на цыпочки, практически сунула конфету тете Маше в рот.

Тетя Маша с трудом проглотила конфету и подозвала дядю Сережу к себе. Он подошел и нагнулся к ней, и она прошептала ему на ухо что-то. Он ушел и вернулся, неся в руках большую черную шкатулку-чемоданчик, в которой обычно хранят украшения. Тетя Маша жестом велела ему подать чемоданчик мне и с трудом, задыхаясь, прошептала:

– Алине… бабочку в 16 лет… змейку в 18… остальное, когда хочешь… на счастье.

Ей стало плохо, Сергей Петрович позвал сиделку и та сделала тете Маше укол, а потом они повезли ее в спальню, чтобы переложить на кровать. Я поставила чемоданчик на стол и собралась уходить, но вернувшийся Сергей Петрович приказал мне забрать чемоданчик.

– Это Алинке от бабушки подарок, Машины драгоценности должны достаться родной внучке. Так она хочет, и пусть так будет, Ира. Сейчас вас шофер домой отвезет, сиделка говорит, что Машу надо везти в больницу, уже вызвали скорую помощь. Саша приедет на днях, но про Алину я ему не скажу, как ты просишь. Я тебе позвоню потом, Ирочка.

Алекс прилетел на день раньше и застал мать еще живой. Он успел с ней проститься. Сергей Петрович позвонил и сообщил мне о смерти жены, и я сказала ему, что приду на кладбище, но на поминки не останусь. Он понял меня правильно и не настаивал. Проводить тетю Машу пришло много людей, и мне не было трудно затеряться среди них. Я стояла и смотрела на Алекса. Он очень изменился за четыре года, что мы не виделись. Не постарел, нет, но возмужал, загорел под безжалостным Техасским солнцем, свои длинные кудрявые волосы обрезал чуть короче. Одет был в черный костюм и тонкий черный свитер. На пальце кольцо, но не обручальное, а мужское, типа печатки. Он стоял и никого не замечал, никого не видел, весь ушел в себя, в свои чувства или воспоминания. Я уже уходила с кладбища, когда он меня догнал и сказал, что зайдет ко мне сегодня, если это можно. Я пожала плечами и поторопилась уйти. Вот так началась еще одна фаза нашей дружбы.

Он пришел в тот вечер и даже назвал меня Аришей, и чмокнул в щеку. Мы пили вино, и он рассказывал мне о своей жизни. Рассказывал скучно, неинтересно, и когда я сказала ему об этом, он ответил, что это потому, что его жизнь, как и рассказ о ней, скучна и неинтересна. Из спальни вышла Алинка и подошла к нему знакомиться, и он не удержался и спросил меня о ее отце и замужем ли я сейчас или была раньше. На что Алинка ответила, что папы нет, потому что она подарок маме от Деда Мороза. Алекс посидел у нас еще с полчаса и уехал. Изредка появлялся, всегда без предупреждения, потом он женился снова и стал приходить только 7-го марта, хотя продолжал присылать открытки и цветы к праздникам. Он вернулся в Россию навсегда, а вместо него в Техас отправился Сергей Петрович, чтобы жить со своими уже очень старыми родителями.

Наверное, я моральный урод. Скорее всего, так оно и есть. Сегодня 7-е марта, и я знаю, что она ждет меня, и уже накрыла стол своей любимой скатертью, расставила парадные тарелки и хрустальные бокалы, положила старинные серебряные приборы, чуточку подкрасила губы, поправила прическу, брызнула капельку любимых горьковатых духов и теперь сидит в кресле, положив руки на колени, и ждет меня. Она ждет, а я знаю, что не приду.

Аришка – мой старый друг, самый лучший, самый близкий, самый дорогой мой человек, самая любимая женщина на свете. Я уже давно это понял, целых одиннадцать лет я болен любовью к ней. Это всегда хуже, когда болен так сильно, а лекарства нет, и ты знаешь, что помочь нельзя, разлюбить невозможно, и надо жить и притворяться просто другом, старым другом детства, и обнимать легонько, и чмокать в щечку, и похлопывать по плечику. Я не могу сегодня к ней пойти – боюсь, что не справлюсь с собой. Я так стосковался по ней, что держать себя в руках вряд ли получится, я даже боюсь ей звонить и сказать, чтобы не ждала меня сегодня. Боюсь, что услышав ее голос, поеду к ней – и будь что будет. Теперь я знаю всю правду, но я трус, я боюсь их потерять, я не могу их потерять.

Я понял, что люблю ее в ту ночь, когда застал свою первую жену с любовником. Дождь лил, как из ведра в тот вечер, и я ходил под этим дождем, чтобы хоть как-то «отмыться» от той грязи, в которую я «наступил», когда увидел свою жену в объятиях пузатенького мужичка и когда услышал, с каким презрением жена называет меня «банкоматом». Мне было так плохо и так больно, и только одному человеку я мог доверять, и я пошел к этому человеку, чтобы она разделила со мной мою боль. А она не стала делить мою боль, она просто взяла и уничтожила ее, она убила мою боль одной фразой:

– Отомсти ей, как она, так и ты, это будет справедливо, – сказала она и прижалась ко мне своим горячим телом, и мое тело ответило таким же жаром.

Когда наши тела соединились, я вдруг понял, что именно ее мне всегда не хватало, именно она мне нужна для счастья, и плевать мне на Ленку с ее любовником, потому что у меня есть такое чудо, как Ариша, моя Аришенька. Я не мог оторваться от нее всю ночь, я бы и под пистолетом от нее не оторвался.

Наслаждение и упоение, которое я испытывал от обладания ее телом, выжгло боль от предательства жены, мои сомнения, мою неуверенность в себе. Я чувствовал, что могу все, мне все по плечу. Я люблю ее, я ее всегда любил, просто не понимал этого, и она меня любит, она просто не понимала этого раньше тоже, мы должны быть вместе, мы теперь всегда будем вместе. Я был пьян от любви, но протрезвел мгновенно, когда под утро она устало прошептала:

– Тебе легче сейчас? Все будет хорошо, вот увидишь…, – и заснула мгновенно с печальной улыбкой на губах.

И все… какой же я подлец… Я был ее первым мужчиной, и она подарила мне себя, принесла себя в жертву, чтобы я, безмозглая скотина, слабак и рогоносец, не заболел нервным расстройством, не спился, не наглотался таблеток и не попал в психушку. Она спасала меня ото всего этого, как могла, она спасала друга, как умела… и спасла… вот только легче мне не стало. Из огня да в полымя! Как я буду с ней разговаривать, когда она проснется? Что мне ей говорить? Как смотреть ей в глаза? Я ее люблю, я любил ее всегда, недаром у меня столько рисунков и акварелей, на которых только она, недаром на всех моих иллюстрациях у главной героини всегда ее лицо. Ленка после свадьбы порвала и выбросила сотни рисунков и акварелей, на которых была изображена Ариша, но я восстановил некоторые из них по памяти и храню их не дома, а в студии. Я уже давно не работаю дома, я хорошо зарабатываю и могу позволить себе снимать приличную студию.

Я смотрел на нее, как в последний раз. Я хотел запомнить ее на всю мою оставшуюся жизнь, вот такую, какая она сейчас – спящая, уставшая после ночи моей любви. Темные длинные волосы в беспорядке разметались по подушке, осунувшееся бледное лицо, четкие дуги бровей, пушистые ресницы, губы яркие и припухшие от моих поцелуев, тонкая шея, узкие плечики, маленькие холмики грудей, закрытых простыней, и руки раскинуты в стороны, как будто ее распяли. Вот именно… распяли. Отдали в жертву, чтобы такая скотина, как я, продолжал радоваться жизни. Я встал на колени и поцеловал прядь волос на подушке, хотел поцеловать ее в губы последний раз, но побоялся разбудить. Встал и пошел на кухню, достал из стиральной машины влажный ком из джинсов и свитера, сунул в сушилку, а оттуда достал уже высохшие кроссовки. Принял душ, оделся, выпил чай, написал прощальную записку, не удержался и пошел взглянуть не нее еще раз. Так не хотелось уходить, но я ушел и тихонько закрыл за собой дверь.