Я понимал, что этот спектакль рыжая разыгрывает для меня, но игнорировать все происходящее не хотел – рано или поздно бородатый мог втянуть ее в какую-нибудь дурацкую историю. А она, похоже, уже вошла во вкус и не собиралась останавливаться. Я оставил деньги на столе и сквозь толпу начал пробираться к выходу. Она не видела меня, но через головы и руки я не отпускал взглядом их стол. Она хохотала, била его ладонью по плечу – а я слишком хорошо знал все эти движения. Он держался солидно, сдержанно кивал головой и отвечал ей легкой улыбкой. Я вышел на улицу, пересек парковку и сел в машину. Я слушал мотор и старался успокоить свои мысли, от напряжения разболелась голова. Может, я просто привык, что рыжая принадлежит только мне? Я вспомнил, как серьезно она попросила то, чего я все-таки не дал…

…Я равномерно разгребал руками воду, отталкивался от стенки бассейна и плыл обратно. Монотонность нагрузки снимала нервное напряжение, и я переключил мысли на работу. Срочных дел не было, я хотел поехать к людям, которые звонили днем. Секретари отобрали это обращение из десятков других и вручили мне его, как только я приехал в офис, – эти женщины чутко реагировали на чужие проблемы и обиды.

В центре города, в одном из самых старых кварталов, приезжие дельцы захватили общественное помещение с тем, чтоб организовать там автомойку. Операцию провернула этническая силовая группа, которая немного помяла местных жителей. Эти бандиты славились своей жестокостью и крепкой поддержкой соотечественников. Нужно было разобраться, впутываться ли нашей команде в эту историю. С одной стороны, помочь горожанам хотелось, с другой – нужно было понимать, ради чего мы должны работать вместо полиции и судов. В подобных ситуациях они бездействовали, а лобби у этой этнической группировки было крепким, расчетливому и циничному лидеру понадобились бы веские причины, чтоб ввязаться в эту, на первый взгляд, мелкую заварушку, сулившую крупные разбирательства. Но район был целевым, мы уже входили в выборную кампанию, поэтому сомнений в нашем участии в этой истории у меня не было.

Когда я начал работу на нашем городском телеканале, я твердо уяснил главное правило журналистики: не оставлять чистую чашку в редакции новостей. Иначе, в лучшем случае, ее можно найти в эфирке с потеками кофе и полную чайной жижи – это если повезет.

Жизнь кипела. Коллектив телеканала неуклонно разрастался, организация набирала обороты. Идея нарочитой скандальности оказалась успешной: канал стал самым популярным в городе, слово, сказанное в эфире, имело вес. Критика в адрес чиновника могла послужить приговором его честному имени, однако набор телепрограмм не приносили в жертву общественно-политическому тону телеканала, десятки развлекательных передач разбавляли жесткие сюжеты. В сложные периоды городской жизни, например во время редких снежных заносов, телеканал превращался в штаб спасения – координировал в прямом эфире усилия добровольцев и служб города, и тогда специально выпеченная хлебозаводом партия булок отправлялась с клубом любителей внедорожников в отрезанный непогодой район.

Когда скандалов не было, приходилось их создавать. Однажды я отправился на весьма заурядное событие – плановое заседание какого-то отдела совета города. Руководила отделом женщина лет пятидесяти, из тех, кто поддерживал националистов – собственно, потому-то я и поехал на эту съемку. Я хотел разговорить ее, раскрыть ее агрессию, показать ее настроения – без моей «помощи» она бы этого делать не стала. Кто-то должен был вызвать огонь на себя, и в напарники мне откомандировали лидера одной из групп антинаци. Лидер был слаб морально и физически, и я совсем не удивился, когда ему мгновенно закрыли рот, хотя он должен был сорвать заседание. Активист бессильно хлопал глазами и многозначительно смотрел на меня. Я злился, но не хотел уезжать отсюда без хорошей «картинки», поэтому решил дождаться окончания совета. Когда же повестка дня была пройдена, наша цель согласилась на краткий разговор с журналистами. В общем хаотическом потоке, щелчках застежек портфелей и стопках бумаги, бьющих торцами о стол, были видны штативы камер и микрофоны, которые стекались к одному столу. Я шикнул на оператора, чтоб занял место получше, и, раздвигая поток чиновников и их причиндалов, прорвался к своему незадачливому провокатору.

– Сейчас спросишь ее, почему она тратит городские средства на политическое движение, симпатичное лично ей, понял? Перебивай всех и задавай вопрос, понял? – Я жестко запрограммировал героя сегодняшней сцены и за рукав потащил его к столу, где начальник отдела уже отвечала на первый вопрос. Я продвинул его в первый ряд журналистов, поймал несколько взглядов, полных неудовольствия, и подтолкнул его еще разок.

– Извините, позвольте, – срывающимся голосом проблеял функционер, однако она прервала свою речь и все же повернулась к нему. – Почему вы тратите городские средства на симпатичные движения?

Журналисты бессовестно заржали, а она не моргнув глазом спросила:

– У вас все? В таком случае я продолжу.

«Провокатор» стоял, не зная куда деваться. Выдержав какое-то время, он начал протискиваться обратно с таким видом, будто он – это не он, а все журналисты пропускали его как-то очень аккуратно, будто и впрямь он – это был совсем не он, а минуту назад никто и не смеялся.

– Ну, что делать? – Функционер смотрел на меня как побитая собака.

– Будем ловить на отходе, – пробормотал я.

Мы вышли в коридор, поджидая на выходе из зала, оператор стоял наготове.

Журналисты еще собирали свои технические пожитки, когда она показалась в дверях.

– Вы слышали, что вам сказал этот человек? – Я сразу сунул микрофон ей под нос.

– Почему я должна комментировать какие-то глупости? – вполне резонно заметила цель. К счастью, мой провокатор завелся, либо в коридоре, где было меньше народу, он почувствовал себя свободней.

– Потому что вы тратите наши деньги на преступления! Чему вы научите молодое поколение, оно готово только рушить и ненавидеть, а вы, вы, со своими идеалами…

– Знаете что, вы сейчас похожи на клоуна в цирке! – уже немного нервно сказала она.

– Да мы вам, мы вам не позволим, не дадим! – Щеки функционера налились багровым, он начал надвигаться на нее. – Я не позволю, чтоб вы продолжали делать свои пакости!

– Да кто вы такой вообще? – уже гневно прокричала она. – Немедленно покиньте помещение, я позову охрану! – На этих словах к нам направились двое людей в форме.

– Помогите ему выйти отсюда, – сказала наша жертва, и двое охранников поволокли дрыгающего ногами провокатора к выходу. Я в это время пристально следил за картинкой в дисплее камеры. Когда троица исчезла за дверью, я щелкнул пальцами и бодро сказал:

– Стоп, снято!

В эфире все выглядело следующим образом.

Диктор в студии. «Скандалом закончилось заседание отдела управления внутренней политики при городском совете. Председатель постоянной комиссии отдала распоряжение охране выдворить участников, которые не разделяют ее личных политических взглядов. На месте события побывал и наш корреспондент». Симпатичное лицо диктора сменилось первым кадром сюжета: перекошенная физиономия женщины, ее крик «Да кто вы такой вообще! Немедленно покиньте помещение!», далее двое в форме волокли несчастного. Камера крупно выхватила дубинки на их поясах и высокие армейские ботинки. Когда кадры насилия сменились возмущенным интервью этого растяпы, я услышал голос главного редактора:

– А ты говорил не выйдет, журналист-скандалист!

Мы стояли на кухне перед телевизором – те, кто успел смонтировать свои сюжеты, и выпускающий редактор. Минутой назад вошел и главный. Я, увлеченный своим сюжетом, его не заметил.

– Да, как-то я не слишком верил в это. – Мы пожали руки и уставились в экран. Большинство сюжетов были собраны по той же схеме, и в целом выпуск новостей напоминал день из жизни вольного города, оккупированного силами зла.