Теперь можно попробовать еще раз.

Воля к сопротивлению сильно ослабла, и ты больше не сжимаешь челюсти. Даже едва реагируешь, когда я проникаю в твоё горло. Когда я начинаю резко двигаться, ты оживаешь и, осознавая происходящее, пытаешься отстраниться, но любое движенье в сторону чревато дикой болью в плечевых суставах из-за подвешенного положения.

И, несмотря на все предупреждения, даже после семи ударов кнута пытаешься кусаться, сильно, яростно… и бессмысленно. Это причиняет мне боль гораздо меньшую, чем тебе, но ты упорствуешь, пытаешься укусить так резво, что начинают кровоточить твои десна. Поразительная воля — я даже начинаю вспоминать, почему тебя полюбил.

Я помню, как ты восхищалась моей выносливостью, как ты разомлела после нашей первой ночи и, полностью удовлетворенная, сказала: «Люди не умеют так долго».

Я действительно могу очень долго. Достаточно долго, чтобы рот заполнился кровью, заставляя тебя начинать захлебываться, а глотку разрывало от сильного желания откашляться. От дурманящего запаха мне поначалу даже становится нехорошо, и я провожу пальцами по твоей спине. Сладкая кровь пьянит быстрее, чем самое крепкое вино. Удовольствие окатывает меня теплыми волнами, когда я наблюдаю, как бесцеремонно насаживаю на себя твой рот.

Если я не прекращу, то рискую слишком быстро закончить экзекуцию.

Я вытаскиваю из тебя, и меньше чем через секунду тебя рвет, судорожно и мучительно, на каменный пол. Грязь попадает на мои сапоги. Пока тебя выворачивает, ты болезненно стонешь и глухо откашливаешься, я как раз могу их почистить. Ненавижу грязную обувь. Минут через двадцать рвотные судороги заканчиваются, и твое дыхание постепенно восстанавливается.

«Ничтожество, — твой поток банальных оскорблений, как святой Грааль, никогда не иссякает, — ничтожество. Это всё из-за того, что я тебя бросила?».

«Бросают бездомных котят и надоевших любовниц. Меня предал член моей стаи, кровь от моей крови».

«Если ты такой всезнающий, то как ты не заметил того, что я тебя никогда не любила?»

Я конечно, знал, об этом. Но, признаюсь, ей все-таки удалось пробудить во мне дотлевавшую ярость.

«Сейчас я это вижу», — я натягиваю карабин, приподнимая тебя выше. Теперь ты висишь в классическом для пытки положении. Дикий, утробный стон, всё меньше похожий на человеческий, вырывается из тебя. Человеческое тело может провести в таком положении примерно час.

«Физиологический механизм человеческих самок сильно затрудняет вход её тело без согласия. При отсутствии смазочных препаратов, пенетрация неизбежно ведет к внутренним разрывам.

В случае, если вы хотите избежать ощущения сопротивления, разрезать изнутри можно заранее».

Я начинаю стягивать с тебя штаны, и ты тихо, жалобно всхлипываешь. Так жалобно, что я на секунду задумываюсь, не пытаешься ли ты опять мной манипулировать. Я провожу руками между бёдер, чувствуя болезненную сухость. Тебя коробит мое прикосновение, ты судорожно пытаешься свести ноги.

Тебе будет очень больно. Твой беззащитный и уязвленный вид напоминает мне о Рене, и я испытываю прилив сентиментальности.

«Тихо, тихо, успокойся, — шепчу я тебе на ухо, касаясь пальцем твоего лона, — ты сделаешь себе только больнее».

Пальцем. Который медленно превращается в коготь. Широко раскрытые от ужаса глаза отражают процесс постепенного осознания нового блюда в сегодняшнем меню боли.

Кровь течет по моей руке. Я подношу обагренный коготь к твоим губам, провожу по ним, окрашивая их в цвет твоей любимой помады. Коленями широко раздвигаю твои ноги и резко вхожу. Нежная плоть безжалостно разрывается, а глубокие внутренние раны ещё долго будут напоминать тебе об этом дне. Не ты первая, не ты последняя — женский лекарь в Туссенте постоянно такие зашивает.

Сначала двигаться в тебе тяжело. Все твое женское естество противится этому. И по твоим, и по моим ногам на каменный пол стекает красный сок — кровь вперемешку с липкими выделениями. Мне нравится смотреть в твои глаза, в миниатюрные, едва реагирующие на раздражители зрачки. Я вижу, что ты смотришь не на меня, твой взгляд обращен куда-то внутрь помещения.

«Страх, испытанный в моем зале, приобретает в сознании жертв причудливые формы. Их начинают мучить галлюцинации, и потайные кошмары приобретают исключительно реалистичный вид. В момент чрезвычайно сильных эмоций возрастает риск стремительной потери рассудка».

Кого ты видишь, Сианна? Рыцарей, которые оставили тебя в лесу? Чувствуешь животный страх, думая, что они надругаются над тобой? Нет, ублюдки хоть и раздумывали об этом, но не рискнули это сделать.

Твой тогдашний страх начинает материализоваться сейчас, когда ты видишь в стенах из плоти и крови их перекошенные похотью лица, их немигающий, нечеловеческий взгляд, рассматривающий тебя.

Я даже слегка ревную тебя к галлюцинациями. Я хочу, чтобы твоё внимание принадлежало только мне.

— Сианна, — ты не реагируешь, даже когда я царапаю бедра, насаживая на себя. Ты полностью поглощена видениями. — Смотри мне в глаза, княжна.

Мне удаётся вырвать её из транса, хотя это вряд ли облегчение, так как реальность и кошмары сейчас мало различимы.

Любая боль притупляется со временем, и твое тело уже научилось приспосабливаться к моим фрикциям.

Впрочем, нет, не все тело. Я провожу рукой между твоих ног, дотрагиваясь до плотно сжатого заднего прохода.

Единственный раз, когда я пытался показать тебе, что нужно попробовать все физиологически доступные нам способы получения удовольствия, я был нещадно обруган. «Может для вас, мужиков, это и удовольствие, но меня от таких извращений избавь», — злобно прошипела ты. Больше я к этой теме не возвращался. До этого момента.

— Свинья, — какое же у тебя непреодолимое желание стоять на своем до последнего, — грязная, отвратительная свинья, — вопреки всякой логике такое банальное оскорбление вызвало у меня новый, еще более острый приступ похоти. Да, достичь пика я хочу именно так.

Кровь плохо годится для смазки, но для меня и этого было бы достаточно. Твою боль вряд ли уменьшила бы любая смазка. Я поднял карабин чуть выше, чтобы еще шире раздвинуть твои ноги.

Первая попытка закончилась болью даже для меня, а со второй я, решив прибегнуть к ещё более грубой физической силе, наконец-то смог в тебя проникнуть. Сжав зубы, ты подавила крик, но животная, дикая ненависть в твоих глазах была мне лучшей наградой.

Почти так же приятно, как я представлял. Охваченный эйфорией, я вонзаю клыки в твою шею и начинаю жадно пить. Ощущения твоей теплой крови, стекающей по моему горлу, и узкой плоти вокруг моего члена заставляют на некоторое время потерять контроль.

Становится все сложнее удерживать человеческую форму. Моя плоть начинает меняться, и очертания все меньше напоминают того незнакомца, которого ты встретила под Меттиной у скупщика краденого, и все больше — тварь из людских кошмаров.

Я надеюсь, что галлюцинации в Тесхам Мутна делают раньше не виденную тобой мою форму еще чудовищней. Ты, словно перестав чувствовать любую боль, билась, извивалась, делая все, чтобы отстраниться от меня. От меня — от существа, сотворённого в кузнице ада. Темно-фиолетовые кожаные крылья отбрасывают тень на твое лицо.

В экстазе мне трудно контролировать, насколько глубокие, несовместимые с жизнью раны я наношу твоей шее. Мне кажется — я рву тебя на куски, мое тело становится больше, разрывая внутренние органы. Еще немного, и твои внутренности начнут напоминать бесформенную массу.

Но не бойся, ты не умрешь, ведь не существует физической раны, которую бы я не смог вылечить. Это только наша первая с тобой луна. По классификации Архибишопа Цимисха наше общение должно занять как минимум семь.

«Человек для вампира — всего лишь каркас, биологическая машина по производству крови. Homo Sapiens по своему определению наша собственность; само мироздание определила им роль рабов.

Лишь глупая шутка природы наделила их самосознанием, иллюзией права выбора. Мы должны исправить эту досадную оплошность и восстановить истинную иерархию пищевой цепочки этого мира».