Выброшенная монета медленно погружалась на темное дно болота.

Говорят, перед рассветом наступает самая беспросветная тьма. Гаэтан поймал себя на мысли, что многое бы отдал, чтобы еще хоть раз в жизни увидеть эти васильковые глаза.

***

И он увидел их еще раз. Пустые и безжизненные глаза насаженной на кол посреди торговой площади Новиграда тряпичной куклы. Какой бы ни была последняя мысль Кейры Мец, смерть ее украла, оставив на память лишь гримасу ужаса, навек застывшую на нежном лице.

Шесть, семь, восемь, девять, десять. Царь решил тебя повесить.

Не только его легенда бесславно оборвется. Время сотрет память о некогда известной чародейке, о маленькой девочке с голубыми глазами. О несбывшихся мечтах излечить народ от гнета чумы.

Кейра Мец уже невидима в глазах проходящих мимо горожан. Еще одна безликая жертва безумного короля, очередная немая памятка. Гаэтан при всем желании не смог бы стать столь же незаметным, как трагедия Кейры Мец.

Барды будут и через сотню лет воспевать красоту Йеннифэр из Венгерберга.

Легенды навсегда увековечили Белого Волка.

Гаэтан, ведьмак из школы Кота, и Кейра Мец, чародейка из Ложи, будут в пыль перемолоты в жерновах Колеса Времени. Того единственного, чей бег невозможно остановить.

Кейра должна была смеяться, запрокидывая голову к небу. Наносить ярко-малиновую помаду на свои пухлые губы, любуясь отражением в резном зеркале. Фыркать, что делает это только для себя, а не для тебя, мужлан. Она должна была лежать ночью в объятиях ведьмака — не Гаэтана, кого-то, кто был бы этого достоин. В объятиях еще неизвестного, но обещающего стать легендарным, Волка.

И Лютик написал бы балладу об аромате лилии и амбры, а не сирени и крыжовника.

— Сними ее, — Гаэтан провел перед глазами стражника знаком Аксий, — Сейчас же.

Кейра Мец заслужила достойных похорон. Не ему принадлежит честь проводить чародейку в последний путь — это сделают ее сестры. Трисс Меригольд позаботится о том, что осталось от Кейры.

Виновен ли он в смерти чародейки? В том, что Кейра решила сбежать в город навстречу неминуемой смерти, испугавшись гнета болотных топей? Не попросила Волка о помощи, единожды испугавшись кошачьих глаз?

Чернота обволокла его душу, снова возвращая в бесконечный лабиринт подземелий, где за каждым поворотом ожидал тупик.

А за месяцем луна — царь повесил колдуна. Долго, долго ты висел. Ветер дунул — ты слетел.

Он не примет на себя вину за это. Она лежит на совести коронованного маньяка, обрекшего Кейру на мучительную смерть. И на совести тех, кто молча наблюдали за ее страданиями — пялились на нее, нанизанную на кол, медленно истекающую кровью, не в силах даже закричать.

Гаэтан сжал в руке контракт на чудище из Доброво.

По колено в крови. По горло сыт людской жестокостью.