— Я бы не темноты боялся на твоем месте, чародейка. А того, кто в ней скрывается.

Кейра забилась, словно мышь в кошачьих лапах. Веревка на шее превратила крик в сдавленный хрип.

— Кто ты?!

Конечно, она не вспомнит, ведь слышала его лишь единожды. Гаэтан провел ладонью по щеке Кейры.

— Помнишь эту монету?

Настоящее золото так не блестит. Так блестит бронза, так блестит фальшь.

— Ведьмак… Туманник…

Глаза Кейры широко распахнулись, будто она — фарфоровая голубоглазая кукла на витрине магазина игрушек.

Тот треклятый туманник пополнил его коллекцию шрамов — глубокий порез на спине. Древнему чудищу, обитавшему в топях, минула уже не одна сотня лет. Не будь Гаэтан так быстр, не успей он увернуться, — мог запросто погибнуть в этом бессмысленном бою, добывая для госпожи чародейки редкий ингредиент для… для чего? Кремов, приворотного зелья, яда, или, быть может, для целебной сыворотки?

— У меня имя есть, чародейка. Я тебе его называл. Не припоминаешь, Мария Давен? — передразнил он ее псевдоним.

Кейра пыталась вспомнить, тщетно. Она помнила лишь желтые глаза с вертикальными зрачками и грудной голос Ассирэ вар Анагыд: «Если уж и ты соблазнишься на ведьмака, то только не из Школы Кота. Трансмутация у них протекает уж очень тяжело, к чертям башку сносит. Проблем не оберешься.»

— Бери все, что хочешь. Только… не убивай…

Если бы она смогла найти тогда Геральта, если бы ей не так срочно нужен был этот проклятый язык.

Кейра не умрет так глупо, так бесславно. Она найдет записки Александэра, создаст лекарство от Катрионы. Войдет в историю, как великая целительница, а не как еще одна сгинувшая без вести чародейка. Задушенная в собственной прогнившей хижине, в забытом всеми божествами месте.

Поэтому она лишь смиренно закрыла глаза, когда почувствовала на своей груди грубую мужскую ладонь.

— Я и без твоего позволения возьму все, что захочу.

Лживая, жадная сука с ангельским лицом. Фальшивая, как и ее монеты. Гаэтан чувствовал себя в полном праве лапать ее грудь, слишком большую, чтобы он мог назвать ее девичьей. Такие платья носили только для того, чтобы их рвали прямо на теле.

— Я не буду сопротивляться. Только не делай мне больно. Пожалуйста… — сказала она сдавленным шепотом, надеясь хоть немного смягчить свою участь.

Гаэтан думал, что самодовольная улыбка никогда не сходит с губ чародеек. Что они родились с ней и с ней же умирают — надменные и неприступные. Он не ожидал, что они так же, как и люди, могут дрожать от страха.

Он и не собирался причинять ей вред. Гаэтан хотел всего лишь честной оплаты за свой неблагодарный труд. Не его вина, что среди тех, кто собирает долги, приятных людей не бывает.

Ткань платья треснула по швам. На Кейре не осталось ничего, кроме не к случаю распутного нижнего белья. У таких женщин всегда безупречно подобранное исподнее — даже в полуразрушенной хижине посреди вязких топей.

Роскошные женщины эти чародейки. Мысль, что он никогда такой не обладал, давно его терзала. Особенно когда очередной бард в корчме запевал балладу мастера Лютика — о Белом Волке и его прекрасной возлюбленной.

Гаэтан почти бережно прижал Кейру к деревянному столу, лишь слегка натянув удавку. Только для того, чтобы ее тонкие пальчики не думали сомкнуться в магическом жесте. Грубая древесина оцарапала ее обнаженную грудь.

Что бы он с ней не сотворил, она не будет плакать. Йеннифэр из Венгерберга не стала бы, значит, и Кейра Мец не доставит ему такого удовольствия.

«Сухая», — разочарованно отметил Гаэтан. Он все еще лелеял призрачную надежду о нимфомании чародеек. Но нет, притяжение между чародейками и ведьмаками в их случае было унизительно односторонним.

— На прикроватном столике масло, — глухо выдавила из себя Кейра и стиснула зубы.

Всю свою жизнь обходился без чародейских ухищрений. Гаэтан смочил слюной пальцы и провел по ее промежности. Меньше всего он хотел причинить боль себе.

Черный кот вальяжно прошелся по комнате и свернулся калачиком у печи. Гаэтан хмыкнул. Вероломные твари, безразличные ко всему происходящему.

Он глухо застонал, когда вошел в нее, лично удостоверившись во всех россказнях о необычной привлекательности чародеек в делах любовных. В Школе болтали, что виной тому их способность к обмену Силой. Как бы там ни было, простым женщинам с чародейками не сравниться.

Кейра не шелохнулась, лишь плотно закрыла глаза. Представляла, наверное, своего Волка — судя по надежде в голосе, она уж очень его ждала. Мечтала, чтобы Геральт из Ривии нанес ей поздний визит, нагнул ее на деревянном столе. Жестокая реальность не подчиняется ничьим желаниям.

Такая безучастность уязвляла его самолюбие, и Гаэтан скользнул ладонью вниз по ее животу. Идеально гладкая, даже в такой глуши — какая похвальная приверженность эстетике. Еще большее восхищение вызывало то, как чутко Кейра отреагировала на его ласкающее прикосновение — кровь тут же прильнула к ее щекам.

— Не надо.

Так женщины говорят, когда хотят, чтобы поступили с точностью наоборот. Гаэтан самодовольно отметил, что его движения становятся все более гладкими. Плавными. Все-таки чародейки и есть нимфоманки, томящиеся в ожидании своего ведьмака.

— Не надо, прошу тебя. Просто… просто закончи побыстрее.

Она всегда считала себя паршивой овцой в Ложе. Прикосновение незнакомца никогда бы не вызвало у других чародеек такую реакцию. Они не мечтали бессонными ночами, чтобы глубокой ночью в их дом ворвался непрошеный гость, а во снах Кейры этот гость носил на спине два меча.

Гаэтан отложил удавку в сторону, стоило чародейке издать первый едва слышный стон. Если бы оплата натурой каждый раз была так хороша, он бы умер голодной смертью. Если другие женщины были бы столь же чувствительны к его ласкам, он никогда бы не покинул стен борделя.

Грубое неотесанное дерево оцарапало бедро, когда Гаэтан перевернул ее на спину. Кейра пыталась различить черты лица в темноте, и вид у нее при этом был такой беззащитный, что он не смог противостоять соблазну впиться в ее маленький аккуратный рот. Он ожидал укуса, но его не последовало.

Кейра Мец оказалась из той породы женщин, которым нравятся, когда их грубо лапают. Которые нарываются на это, строя из себя невинных дев, а внутри изнывают от желания почувствовать в себе удары резких толчков. Гаэтан был несказанно рад, что честь сыграть главного героя фантазий выпала именно ему.

Ты не бойся нас, глупышка. Поиграем в кошки-мышки.

По ее белоснежным бедрам стекало семя, неспособное подарить новую жизнь. Даже простейший из способов оставить в истории свой след был им недоступен.

Впрочем, чародейки тоже этого не удостоены. Яркие снаружи — пустые внутри.

— Четыре сотни крон тебе цена, — он отстранился, ведомый смутным чувством, напоминающим стыд, — или на чем мы сторговались?

Гаэтан подбросил в воздух фальшивую монету. Кейра хищно оскалилась. Было в этом что-то неуловимо кошачье. Он поймал монету, прижал ее к запястью. Орел.

— Убирайся отсюда. Раз и навсегда. Только попробуй здесь еще раз появиться…

Кейра едва сдержала слезы — не от унижения и не от саднящей боли. Ее гложило чувство всепоглощающей пустоты; вместо великой любви в ее жизни появлялись лишь фантомы, безликие тени. Прощальным подарком всегда было одиночество.

— …Когда я еще раз наведаюсь к тебе в гости, Кейра Мец, ты не услышишь моих шагов.

Гаэтан знал, что не получит удара в спину, когда покинет ее скромную обитель, но все же наложил на себя знак Квен. Его лицо останется в памяти чародейки лишь расплывчатыми очертаниями. Она тщетно пыталась представить на его месте Геральта, но получался лишь его темный двойник. Доппельгангер, предвещающий смерть.

Лишь в двух верстах от хижины до него донесся звук приглушенных всхлипов. Кейра думала, что он их не не услышит — недооценила великолепный слух Котов.

Нет более жалкого зрелища, чем плачущая чародейка.