– Не будь ребенком, Ом. Эту историю сочинили, чтобы избежать неприятностей с домовладельцем.

– У кого неприятности? У нее. Тогда зачем мне волноваться? Она нам не выплачивает даже достойное жалованье. Умри мы завтра, она тут же отыщет новых портных.

– Почему ты сначала говоришь, а потом думаешь? Если Дину-бай вышвырнут из квартиры, нам негде будет шить. Что с тобой? С тех пор как мы приехали в этот город, это наша первая приличная работа.

– И что, я должен прыгать до потолка? Разве эта работа спасет нас?

– Но мы работаем всего три недели. Терпение, Ом. В этом городе много возможностей, твои мечты еще сбудутся.

– Меня тошнит от этого города. Здесь одни неприятности. Лучше бы я умер в нашей деревне. Сгорел бы со всей семьей.

Лицо Ишвара затуманилось, боль племянника передалась ему, и изуродованная щека задрожала мелкой дрожью. Он обнял молодого человека за плечи.

– Все наладится, Ом, – умоляюще произнес Ишвар. – Поверь мне, все будет хорошо. И мы скоро вернемся в нашу деревню.

В родной деревне наши портные считались сапожниками, это означало, что их семейство принадлежит к «неприкасаемой» касте чамар – кожевников. Однако задолго до рождения Омпракаша, когда его отец Нараян и дядя Ишвар были мальчиками десяти и двенадцати лет, дедушка послал их учиться на портных.

Друзья деда боялись за семью. «Дукхи Мочи сошел с ума, – сокрушались они. – Он не думает о последствиях и навлекает беду на свой дом». Ужас охватил деревню. Если нарушаешь вековой закон деления на касты, кара не заставит себя ждать.

Решение Дукхи Мочи сделать из сыновей портных было действительно смелым поступком, учитывая, что его собственная жизнь проходила в точном соблюдении кастовых традиций. Как и его предки, он с детства знал, что в нынешнем воплощении ему положено заниматься определенным, предназначенным для него делом.

Дукхи Мочи было пять, когда он стал осваивать ремесло отца. В окрестностях жило мало мусульманских семейств, и потому поблизости не было ни одной скотобойни, где чамары могли бы достать шкуры. Приходилось ждать, когда в деревне сдохнет корова или буйвол. Тогда приглашали чамаров, чтобы освежевать тушу. Иногда туши отдавали даром, иногда за них приходилось платить, все зависело оттого, насколько хозяин, принадлежащий к более высокой касте, был заинтересован в труде чамаров в том году.

Освежевав тушу, чамары поедали мясо, дубили кожу, которая впоследствии превращалась в сандалии, кнуты, упряжь и бурдюки. Дукхи сызмальства осознал, что мертвые животные дают их семье средства к существованию. По мере того как он осваивал ремесло, его кожа незаметно, но неотвратимо пропитывалась запахом, который частично был отцовским запахом, неотъемлемым от всякого кожевенника. Он не исчезал даже после того, как Дукхи отмывал и отскребал себя до чистоты в реке.

Дукхи не догадывался, что запах уже проник в его поры, пока однажды мать, обнимая его, вдруг не сморщила нос и произнесла голосом, в котором были гордость и печаль: «А ведь ты становишься взрослым, сынок. Я чувствую это по запаху».

После этого Дукхи стал время от времени нюхать свои подмышки, проверяя, сохраняется ли запах. «Интересно, – думал он, – пахнет ли плоть под кожей? Проникает ли запах глубоко?» Он проколол кожу, чтобы узнать запах своей крови, но опыт был сомнительный: капелька крови на кончике пальца – недостаточно убедительное количество. А мышцы и кости – остается ли запах в них? Впрочем, Дукхи не хотел, чтобы запах исчез: ему было приятно пахнуть, как отец.

Дукхи узнал тонкости работы с кожей, но он также узнал, что значит быть чамаром, неприкасаемым в деревенском обществе. Тут не было никаких особых инструкций. Суть кастовой системы пронизывала все, от нее нельзя было укрыться, как и от отходов туш, с которыми работали они с отцом. А дополняли его образование пересуды взрослых, разговоры отца и матери.

Деревня стояла на реке, и чамарам разрешалось селиться ниже по течению, подальше от брахманов и землевладельцев. Вечерами отец Дукхи сидел с другими мужчинами в отведенной им части деревни под деревом, они курили, вспоминали прошедший день и думали о завтрашнем. Их болтовню сопровождали крики ворон, запахи варившейся еды дразнили ноздри, а мимо медленно проплывали отходы высшей касты.

Дукхи следил за отцом со стороны, дожидаясь, когда он встанет и пойдет домой. В сумерках силуэты мужчин становились расплывчатыми. Вскоре Дукхи различал лишь огоньки биди, которые, как светлячки, перелетали, следуя за движениями рук. Потом огоньки один за другим погасли, и мужчины разошлись.

За едой отец рассказывал жене новости за день.

– У пандита[30] заболела корова. Он хочет успеть ее продать, пока не околела.

– А кому она достанется? Сейчас твоя очередь?

– Нет, Бхолы. Но там, где он работал, его обвинили в воровстве. Даже если пандит отдаст ему тушу, Бхоле понадобится моя помощь: сегодня ему отрубили пальцы на левой руке.

– Бхоле повезло, – сказала мать Дукхи. – В прошлом году Чагану по той же причине оттяпали всю кисть.

Отец сделал глоток воды и, перед тем как проглотить, прополоскал горло. Тыльной стороной руки утер губы.

– Досу выпороли за то, что он близко подошел к колодцу. Никак не запомнит правил. – Некоторое время отец ел молча, прислушиваясь к хору квакавших в сырую ночь лягушек, а потом спросил жену: – А ты чего не ешь?

– У меня сегодня пост. – Это значило, что у них плохо с едой.

Отец кивнул и продолжал есть.

– Ты видела в последнее время жену Будху?

Мать покачала головой.

– Давно не видела.

– И еще долго не увидишь. Она, должно быть, прячется в своей хижине. Отказалась пойти в поле с сыном заминдара[31], и тогда ей побрили голову и прогнали голой по площади.

Каждый вечер Дукхи слушал, как отец рассказывает жестокие, не приукрашенные истории из жизни деревни. За детские годы у мальчика сложился целый каталог подлинных и вымышленных преступлений людей из касты неприкасаемых и последующих наказаний. Все они крепко запечатлелись в его памяти. Ко времени отрочества Дукхи хорошо чувствовал ту невидимую грань, какую ни в коем случае нельзя нарушать, если хочешь выжить в деревне, и иметь, как и его предки, в постоянных спутниках терпение и подобострастное унижение.

Вскоре после того, как Дукхи Мочи исполнилось восемнадцать, родители женили его на чамарской девушке по имени Рупа, четырнадцати лет от роду. В течение первых шести лет брака она родила ему трех дочерей. Ни одна не прожила больше года.

Потом на радость родственникам у них родился сын. Ребенка назвали Ишваром, и Рупа ухаживала за ним с особой заботой и преданностью, какие, как она усвоила, требовались для детей мужского пола. У мальчика всегда должна быть еда, и Рупа следила за этим неукоснительно. То, что она ходила голодная, было в порядке вещей, и Рупа часто так делала, чтобы накормить мужа. Но ради сына она, не задумываясь, пошла бы на воровство. Рупа знала, что не только она решится на такое – каждая мать поступит так на ее месте.

Когда у нее кончилось молоко, Рупа стала по ночам наведываться в стойла местных землевладельцев. Когда муж и сын спали, она, в промежуток между полуночью и криком петухов, потихоньку выбиралась из хижины с маленьким латунным кувшинчиком. В темноте, хоть глаз выколи, она, запомнив дорогу днем, шла не спотыкаясь. Брать с собой фонарь было слишком опасно. Тьма касалась ее щек, словно паутина, а иногда паутина была и настоящей.

Рупа отцеживала молока понемногу от каждой коровы, чтобы хозяин ничего не заподозрил. Утром Дукхи видел молоко и догадывался, откуда оно. А если просыпался ночью, когда жена выскальзывала из дома, он лежал молча и дрожал от страха, пока она не возвращалась. «Может, стоит ходить самому», – иногда думал он.