- Другие части? - Кинг обнял ее за талию и прижал ладонь к набухшему клитору. Он нежно потер его.

- Ладно... может, не каждая часть, - выдохнула Блейз. Она прижалась к столу, пока он ласкал ее, одной рукой внутри, другой снаружи. Он добавил третий палец в ее лоно и раскрыл его для себя. Блейз издала стон удовольствия, который, скорее всего, услышали все в доме. Хорошо. Он не потрудился запереть кабинет. Неспособность Блейз оставаться тихой во время секса работала лучше, чем любой галстук на дверной ручке.

- Где моя камера, когда она так нужна? - спросил Кингсли и толкнулся глубже в ее тело, пока внутренние мышцы не сжали его. – У нас сейчас получилось бы отличное кино.

- Как тебе такая поза? - Блейз еще шире развела ноги, предоставляя лучший обзор на свои прелести.

- Très jolie[8], - ответил он с благодарностью. - Но это еще больше улучшит картинку.

- Что именно?

Кингсли поднял ее и усадил на стол. Он снял с нее блузку и бюстгальтер и раздвинул ее бедра. Теперь на ней не было ничего кроме чулок, подвязок и пары туфель на шпильках. Кингсли восхищался ее телом, таким открытым и готовым для него.

- Parfait[9].

Кингсли расстегнул брюки и погладил свою эрекцию. Он потерся влажной головкой своего члена о клитор Блейз. Она застонала и приподняла бедра.

- Хочешь, чтобы я начала умолять о нем, не так ли? - спросила она.

- Разве я не всегда так делаю?

- Всегда, - согласилась девушка. - Пожалуйста, трахни меня.

- Недостаточно хорошо

Блейз блаженно выдохнула:

- Пожалуйста, monsieur, трахни меня. Ты самый красивый мужчина в Нью-Йорке и, вероятно, в ближайших трех штатах.

- Это что-то новенькое.

- Я обожаю твои волосы, их мягкость и твои темные глаза. И у тебя самые сексуальные руки на свете.

- Руки?

- Мне нравятся руки, - ответила Блейз. - Это девчачьи штучки.

- Что-нибудь еще? - спросил он.

- Эм... люблю твой акцент, твой член великолепен, и, если ты вскоре не засунешь его в меня, я заплачу и испорчу макияж, и все из-за тебя, так что, пожалуйста, трахни меня сейчас, прямо сейчас, в эту же секунду, или, клянусь Богу, я забуду, что в этих отношениях я сабмиссив.

Кингсли погрузился в нее одним резким выпадом. Блейз запрокинула голову и приподняла бедра со стола, полностью принимая его. Кинг вышел и снова пронзил ее. Он обхватил ее грудь руками, слегка пощипывая соски, а ее тело извивалось под ним. Внутри она была горячей и достаточно влажной, чтобы слышать, как он двигается. Он смотрел, как трахает ее. Подушечкой большого пальца Кинг помассировал место, где соединялись их тела. Блейз напряглась от удовольствия и ухватилась за край стола, чтобы удержаться. Ее кожа раскраснелась, соски затвердели. Внутри нее и вокруг него она пульсировала от нарастающего оргазма.

Сейчас он был просто телом. Чистым сексом. Он не думал, не помнил, не нуждался, не сомневался в себе, потому что его не существовало, не во время секса. Он бы трахался постоянно, если бы мог. Что угодно, чтобы не подпускать воспоминания. Что угодно, чтобы держать мир в страхе.

Быстрым движением руки, Кингсли подтянул Блейз к краю стола. Он развела бедра, шире и ближе к груди. Когда она оказалась максимально широко открытой, а он максимально глубоко внутри, мужчина приказал кончить для него. Она схватила его за запястья и сжала их до боли, которую он любил, и она кончила жестко, ее плечи приподнялись над столом, бедра двигались в безумном темпе, ее голос был серией резких отчаянных выдохов. Когда она закончила, Кингсли обнял ее, поднял на руки и прижал к своей груди.

Она поцеловала его, и он ответил на поцелуй, на отчаянный голодный поцелуй между любовниками, которые точно знают, чего хочет другой. Он трахал и целовал, трахал без жалости, и она принимала каждый толчок, как и положено его хорошей девочке. Он должен был кончить, но не хотел, пока нет. Он хотел оставаться в ее горячем влажном лоне весь день и всю ночь, пока не умрет, трахая ее, а затем он больше не хотел ни думать, ни вспоминать, ни чувствовать что-либо еще, кроме гостеприимности женского тела.

Столько удовольствия... Кинг едва мог дышать... Его бедра дрожали от бесконечных толчков, член стал таким чувствительным, что болел... Блйез шептала ему на ухо эротические фразочки:

- Кончи в меня, Кинг... мой Король. Я хочу, чтобы твоя сперма вытекала из меня весь день... так сильно, как ты хочешь... так сильно, как ты можешь...

Так сильно, как мог, что даже из глаз брызнули слезы от силы собственного оргазма. Он кончил с волной, с сильным глубоким спазмом и излился в нее горячим семенем. Где-то в глубине души он услышал, как Блейз кричит от боли.

Он слишком быстро оправился от кайфа собственного оргазма. Мужчина положил голову на плечо Блейз. Она обняла его и усмехнулась.

- Ты смеешься надо мной? - спросил Кингсли, медленно отстраняясь.

- Да. Смотри. - Она приподняла свое плечо, чтобы показать след от укуса. - Ты вампир.

- Не помню, чтобы я это делал. Мои искренние извинения. - Он поцеловал рану. Он прокусил кожу, но лишь немного.

- Не извиняйся. Люблю, когда ты оставляешь мне подарки.

Кинг покинул ее тело и рухнул в кресло.

- Твоя очередь прибираться. - Он махнул рукой, указывая ей слезть со стола. Она спрыгнула и достала коробку салфеток из ящика.

- Всегда моя очередь убираться.

- Ты так хороша в этом.

- Ну, с этим спорить не стану. - Она опустилась перед ним на колени и языком нежно лизнула его. Больно. Прикосновения после оргазма всегда были болезненными. Удовольствие и боль в одном. Он не был удовлетворен, пока не получал и то, и другое.

Когда Блейз закончила, она убрала следы со стола салфеткой, оделась и поцеловала Кинга на прощание.

- Было весело. Хочешь повторить сегодня? - спросила она.

- Пожалуй.

- Ты будешь трезвым?

- Обещать не стану.

Блейз закатила глаза, снова поцеловала его и оставила в кабинете. Кингсли закончил поправлять одежду и приводить себя в порядок. А потом все случилось так, как было всегда. Мысли. Воспоминания. Вещи, которые он хотел забыть, но не мог, хлынули в его голову. Жизнь была бы намного лучше, если бы он мог постоянно удерживать кровь в члене и подальше от головы.

Кингсли отпер нижний ящик стола, большой для хранения папок, и проверил его содержимое. Одиннадцать бутылок бурбона, два грамма кокаина, унция марихуаны, два пузырька чистого кодеина, девяносто таблеток, по сто миллиграмм каждая, и одна бутылка кетамина. А все это там хранилось только потому, что бывали дни, когда только лошадиный транквилизатор мог его вырубить настолько, чтобы отправить в путешествие по Волшебной Стране Чудес.

Он потянулся к пузырьку с кодеином, но открылась дверь кабинета. Кингсли захлопнул ящик и выпрямился в кресле.

- Ты когда-нибудь стучишься? - спросил Кингсли.

- Стоны и рычание прекратились, и стены перестали дрожать, - ответил Сорен. - Предположил, что путь свободен.

- Свободен для чего? Что ты тут делаешь?

- Выполняю свою часть сделки, как и обещал.

- Ты здесь, чтобы снова накричать на меня? - поинтересовался Кингсли, и Сорен вошел.

- Я не кричал, - не согласился Сорен, садясь напротив стола Кингсли. - Я ни разу не повысил на тебя голос.

- А ощущалось будто кричал.

- Даже самое легкое прикосновение к открытой ране причиняет боль. Ты не можешь осуждать меня за беспокойство о тебе.

- Прекрати беспокоиться. Ты мне не отец.

- Надеюсь, что нет, - ответил Сорен, хмурясь. - Если так, то моему ребенку придется кое-что объяснить.

- И ты не мой священник, - добавил Кингсли, хотя Сорен сегодня не выглядел, как священник. Он был в обычной выходной одежде - черном джемпере и черных брюках.

- Ну, Кинг, ты сегодня груб

- Оставь меня в покое.

- Не могу. Ты попросил меня научить тебя трюку с кнутом. Вот он я.

- Я попросил научить меня трюку с кнутом?

- Не скажу, что удивлен тому, что ты не помнишь.