- А ты?

- Что, я? Как можно! Ну, подождал я его, пока чемодан свой громадный дотащит. Мельтешит копытцами и не тяжело ему! Они, черти, сильные! - басом. - Подожда-ал... Ключ, дело серьёзное, как можно!

- Выдумщик ты.

- А то! Не без этого. Ты сам направлялся-то куда?

- Да к марь Лексеевне. Там уж собрались.

- И как в противоположную сторону тебя занесло, заблудился что ль? А собрались, так не уйдут! Пошли ко мне, тяпнем. Если с тобой, то Нюрка ругаться не будет, за встречу.Посидим до пересменки, сдам пост рогатым и вместе к Лексеевне пойдём.

- А чорта мне покажешь?

- Чорта я тебе покажу!

- Ой, к Лекссевне-то ведь поздно уже будет.

- Да ничо! На поезде чёрти нас подкинут, прям на Вышенку по-свойски.

- Серьезно, что ли? До туда возят адские поезда?

- Эхехе-хе, - закашлялся.

- Трепло ты, дядь Слав, то ещё!

- Что ль бо пешкодралом айда?

И то сказать, велик ли наземный Агнищев? Пошли.

Отработанная годами, при каждом шаге заново ловящая равновесие, походка старого алкоголика. Невозможно подладится под его гироскоп. Темп соответствующий. Просто смирись.

- Давно этот, - глянул через плечо, - санаторий у вас отгрохали?

- А как дурку-то перенесли. Слышал, не? Провал грунта под ней образовался, не? Да ты чо, про нас даже в газетах писали! Хватит, мол, вам одного бережка купаться. И с детдомом объединили. Ну, и рядом как-то сразу местечко свободное образовалось. Э, ты ещё не видал, какие пиджаки заезжают к озерцу! У вас, грят, озеро целебное, хе-хе, знаем, мы зачем они приезжают. Любашку, как зачудила опять, саму в дурку, ну дочку-то отняли в детдом на то время. Куда её девать? Лёха на северах далеко, вахтой. Года не прошло, в больничку - хлоп, да поздно, так и померла, грят, с аборта. И было-то ей одиннадцать годов всего, даа... Хрен знает, я грю, чо все говорят. А ведь ребятишки за территорию-то не выходят, они коррекционные, убогие считаются, вот и суди сам. Их много к нам привозят... Да и забирают не меньше. На усыновление.

- Ничего про детдом не слышал. Бл, тебе как самому-то эта история?

- Мне-то чо? Это адские дети. Их Агнищев давно на баланс передал, как финансирование из столицы прекратилось, так сразу.

- О, бл... То есть, прямо вагонами они, как туши мясные едут?

- Едут, оформляются на Ноль Сортировке, а уж там, кто неликвид, кто полуфабрикат, эх-ха... - закурил, закашлялся.

Бессмертный дымок беломора...

"Першит с него. Как будто я не сто тыщ чужих папирос за детство вынюхал".

Дядь Слава жестом предложил папироску, отмахнувшись на полпути:

- Так и не куришь, Ромка?

- Не.

- Ма-лад-ца!

Весь Агнищев прошли насквозь. Круг замкнулся.

Вокзал. Культи опиленных старых тополей идут от универмага до самой железки и дальше провожают её из города прочь, безлиственная чёрная аллея. Паутина провисших кабелей. Не вообразить листву. Но ведь она раскроется, и пух полетит.

"Совсем не пахнет весной. А, вроде, пора".

7.

Конурка-будочка, табачищем и перегаром с крыльца шибает. Один шаг и всё - ты в прошлом. Тесновато в плечах. Пригнулся в дверном косяке. А сел на топчан и забыл, сколько лет прошло, всё в размер стало. Полка застеклённая отражает непонятно кого, но только не тебя. Жрать охота, как набегавшемуся пацану! Длинная вышла прогулочка.

- Ща всё будет!

Окошко маленькое, грязненькое. Рамы двойные с зимы. Дядь Слава подмигнул в него с той стороны и поковылял за стену. Как раз туда, где с адом развязка буквой Т в обе стороны. Вертикальная черта от этой будки, взгляд упирается в кирпичную стену на расстоянии двух шагов. Верхняя, перпендикулярная черта, где адские поезда пойдут, отрезком рельс блестит под лампочкой без плафона. Направо там - общий вокзал и коллектор Ноль Сортировки, налево - тоннель в ад.

"Э, лучше б я за беленькой-то по пути зашёл! Самогон ить у него! Бутыль, не бутылочка. После такого я хороший дойду, пожалуй, до Лексеевны!"

- А закусь...

- Какой ты, Рома, жалобный! У меня две руки, поди возьми.

- Там?

Фирменный прищур, брюс уилльис местного, сорока процентного разлива:

- Тама, тама, у чертей в холодильничке! Гриша отдал старый. Ты, Ромка, в деда мороза-то веришь ещё?

- Не понял?

"Допился дядь Слава".

Резкий гудок. Приказующий крик тёть Нюры. Эти стальные женские голоса.

- Что-то случилось?

- Ага! - ухмыльнулся довольно так. - Контрабанду надо принять! Шутю. Посылки с проводниками. Нюрка подрабатывает. Погоди чуток... Вот возьми пока, чтобы не скучать, детство вспомни.

Грохнул кружкой об стол. Уковылял.

Детское домино в кружке, очень его любил. "Доминоготки". Ко всем приставал: "Поиграйте со мной. Хоть разочек!". Она самая, пивная кружка, и щербинка вот. Костяшки настоящие: первые фаланги пальцев с ноготками, вторые без. Все, кроме ноготков маркированы, как полагается точками до трёх числом. А ноготков пять штук, и они вроде козырей, куда хочешь клади. Высыпал. Все пять легли перед ним. До сих пор на них держался облупленный красный лак, подружка однажды покрасила. Безладонная пятерня тянулась, взывала, из последних сил цеплялась за стол. И ладно бы в ней была угроза, но нет - крик отчаянья.

"Как же умудрялся не замечать всего этого? Куда я смотрел?"

"Закусь принести... Вертушка открыта".

Сразу за шлагбаумом, за поворотом направо белел древний холодильник.

Резко глянул налево и ещё резче обратно: за холодильником шлагбаум, за ним вокзал, развязка, вагоны в коллекторе, шныряют экспедиторы, грузчики ждут...

Опять резко влево... Кирпичная стена. Десять шагов до тупика левой стены. Больше ничего.

Ничего, так на что и смотреть? Смотри в холодильник. Сало, ага. Пучок свежего лука, с огорода, факт. Открытая банка килек...