Из мыслей меня вырывает щелчок пальцев отца у самого носа.

– Знакомые глаза, да? – с прищуром всматривается. Улавливает каждое мое движение или действие, в надежде поймать, наконец, мое настоящее настроение и внутреннее состояние. Отворачиваюсь от папы, чуть засмущавшись, но согласно киваю головой, без слов даю понять, что он прав. – Девочка моя, – ласково обращается, сжимая в объятиях, – это нормально, – чуть шепотом говорит, покачивает в руках, убаюкивает.

– Понимаю, – слегка вздохнула, но не стала продолжать, что именно я понимаю. Потому что это сложно объяснить. Отец отстраняется и больше не задаёт никаких вопросов, касающихся полотна с неясным образом глаз. Я же срываю бумагу и переворачиваю обратной чистой стороной, чтобы больше не видеть их, не терзать себя изнутри. Стряхиваю с фартука невидимые нити, словно на нём могли скопиться пылинки за некоторое время, что я сижу у себя в студии, затем снимаю его и вешаю на стульчак.

– Идём, я угощу тебя обедом, – предлагаю отцу, а сама уже выхожу из комнаты, не оставляя ему выбора, как пойти следом. Чуть подождав, когда папа вышел, закрываю дверь на замок и убираю ключ в карман брюк. Знаю, что никому нет дела до моих работ, и всё-таки так я чувствую, что все самое сокровенное останется за замком. Квартира довольно просторная, кухня и зал совмещены, поэтому мне нет необходимости бегать туда-сюда с едой. Ставлю разогретые тарелки с лазаньей на барный столик, соус и столовые приборы, пока папа готовит свой кофе в турке. Вот же ценитель восточной культуры. Ему нужно было остаться там, когда один друг шейх предлагал, но душа папина тянется к родным краям. Говорит, что здесь ему легче дышится, а значит в голову больше идей приходит. Шутник.

– Завтра Леока, наконец, проведет выставку, – отец начинает разговор, нанизывая на вилку перья, и отправляет их в рот.

– Да, мы все долго готовились. Будем надеяться, что некоторым всё-таки повезёт, и их работы заметят, – согласно киваю головой, продолжая свои мысли. – Я выставлю пару портретов, один, что во Франции писала, помнишь, старушку с багетами, – улыбаюсь, вспоминая милую бабушку с корзинкой в руках, как в старые добрые времена настоящая француженка шествовала по брусчатке, прям напротив местной пекарни, и теперь она следует этой традиции, не нарушая её.

– Помню, – папа тоже улыбнулся, потому что тогда мы оба были тронуты этим образом: традиции против современности, некая борьба прошлого и настоящего. – А второй?

– Представлю образ ребенка в четырех эмоциях, – говорю и жду реакции отца на это. Вилка на полпути замирает у рта отца, он уставился в глаза мне, а я смотрю на него, со своими широко открытыми, сильно сжимаю губы, и щеку изнутри прикусываю, чтобы не сказать чего лишнего. Папа будто оттаял, отставляет столовый прибор, положив рядом с тарелкой, промакивает салфеткой рот, лихорадочно соображая, что мне сказать, затем пожимает плечами, будто уже согласился со своей собственной мыслью.

– Хорошая идея, – два коротких слова, пауза. – Я рад, что ты смогла преодолеть барьеры. Можно узнать, кого взяла в прообраз?

– Соседского малыша, – слова даются так легко, и я расслабилась. Попиваю, приготовленный кофе отцом, держа кружку в одной руке, а другой обнимаю себя и подпираю первую. – Яна недавно родила, и я спросила разрешения, не была бы она против моей идеи. Вот так и появилась вторая портретная картина для выставки. Получилось спонтанно, но, думаю, оно того стоит. Леока Франсовна была в восторге от этой идеи и даже сама теперь хочет её воплотить.

Папа рассмеялся вслух, все напряжение вмиг исчезло.

– Ну, у Леоки всегда вызывают восторг новаторства в стихии искусств. Поэтому, я не удивлен. – Отец направляется к раковине, кладет свое блюдо, затем наливает остатки кофе и делает глоток с закрытыми глазами, наслаждается настоящим вкусом. Без сахара и молока. Брр, не понимаю его, как можно наслаждаться горечью.

– Кстати, пап, – вдруг вспоминаю, что недавно его пригласили устроить аукцион в Абу-Даби, и он обещал подумать, станет ли выставлять на продажу картины. – Что насчёт того приглашения в эмираты?

– Я, собственно, чего и зашёл, дочь. – Он согласно кивает, потому что напомнила ему о важном деле. – Через неделю едем. Проведём выставку талантов, потому что она ведь смежная, не брошу же своих пейзажистов, – улыбается мне и подмигивает. Знаю, для папы его ученики, словно дети, по пальцам посчитать и даже двадцати не набрать. Сейчас все стремятся пуститься в неомодернизм, абстракции, минимализм и в цифровое (папа яро ненавидит этот вид, потому что компьютеры отбирают все больше и больше у простого художника, лишая его именно всех прелестей: от выбора кисточки до невероятного запаха готового полотна). Конечно, каждый по-своему выражает себя, но становится меньше реалистов. Тех, кто может передать образ так, как видит. Не искажая реальность, не приукрашивая, и не ломая цветовую гамму. Словно запечатлеть природное – живое. То же самое и с портретными писателями – вымирают, словно динозавры, либо приходит замена, но тут же сходит с пути, потому что общество жестокое и не терпит постоянства. Мир искусства не так-то красив изнутри, как принято считать. Здесь есть свои плюсы и минусы. Враги и друзья. Те, кто может постоять за младшего, а потом нахально втеревшись в доверие, воткнуть нож в спину. Было. Проходили и не раз.

– Значит, решено, – довольная, предвкушая скорую поездку в жаркую страну со своими причудами. Где женщины в чадре ходят, скрывают свою красоту от чужих глаз, и лишь муж вправе видеть её во всяком виде. Это тоже своего рода волшебство, оно манит и притягивает к себе с невероятным магнетизмом. Однажды, я всё-таки изображу девушку в танце. Тем более, что я скучаю по своей подруге, Амине. В течение нескольких месяцев не созванивались, а буквально дня три назад болтали без умолку точно часа два, пока не прервалась связь, потому что на телефоне закончились деньги.

– Ладно, увидимся на выставке завтра. – Папа машет рукой, уже собрался на выход. Прихватил свой пиджак, наверняка по пути в химчистку сдаст.

– Да. – Встаю со стула и провожаю его, закрывая входную дверь. С минуту другую должна Вероника приехать с очень сногсшибательной новостью. Так и сказала мне по телефону. Вся такая радостная, чуточку возбуждённая. Что ж, посмотрим. У моей подруги есть любопытная черта характера, ей нравится попадать в неприятности. Вот, например, взять её странные отношения с Грозным. Накой чёрт, ей сдались эти отношения. Разве женатый мужик, счастливо живущий в браке уже, сколько она мне говорила, почти десять лет, станет рушить устоявшееся. Конечно, нет. А вот она здорово поплачет из-за Влада. Выйдет ей это боком, как чувствую. Мало Веронике было, когда непосредственный начальник Бесов (тоже не понимаю, почему мужчина запрещает называть себя по имени) застукал их аудиенцию. Но поплакала день у меня, переночевала, а утром, будто ничего не было. Собралась и ушла на работу. И Бесов этот тоже с причудой, зачем стоять и смотреть, как люди трахаются. Раньше не видел, или впечатление получить решил адреналиновое. Самое интересное, что фамилия оказалось такой распространенной, ведь моя преподавательница Леока Франсовна тоже Бесова. А вдруг родственники? Сама тут же эту мысль отбрасываю, ну, в самом деле, ведь не единственный же тот чёрт на всей земле.

Спустя несколько часов Вероника всё-таки притащила свой зад ко мне. Зашла в зал (вторая половина кухни), плюхнулась на диван, включая попутно телевизор на свой сериал. Не помню название, но говорит, что в стиле Шерлока Холмса. Довольная, как кот из Алисы, улыбается во все тридцать два зуба, глаза блестят. Специально тянет время, думает, мучает меня своим томлением. Ну ладно, пусть так и думает, не портить же своей близкой подруге иллюзию, словно она фокусник и сейчас я ахну от представления. На подносе ставлю две чашки с чаем и тортиком, вишнёвым, потому что люблю эту ягоду и всё тут.

– И ни капельки не интересно? – с прищуром уставилась на меня, беря кружку со стола, отпивая глоток чая с молоком. Морщит носик, – опять гадость подсунула, Рит, – возмущается. Я прекрасно знаю, что не любит смешивать чай с молоком, но эта моя маленькая месть за её томление.