— Я не принимаю гостей, профессор.

— А я и не гость, — он оттеснил меня от двери и прошёл внутрь. Какая наглость. Раньше меня сковывали обязательства перед «Монгерли», но теперь я не планировал быть с Терри любезным. Какая уже разница, на профессии тревайма я сам поставил крест.

Больше никогда не надену адский временной модуль на запястье. И поддерживать видимость приятельских отношений с профессором не имело смысла.

— Роберт, я хотел бы извиниться, — сказал он, когда я закрыл входную дверь.

— За что конкретно?

— Мы должны были поговорить с тобой откровенно.

О, он собирался заливать мне эту муть и думал, что я куплюсь. Я окончательно разочаровался в Терри и ощущения стали совсем болезненными. Как так вышло, что я превратился в эмоциональную рухлядь? Почему меня расстраивало то, что Эл не был рядом, что Терри не был моим другом… Да мне можно было прямиком идти на пробы на главную роль в романтической драме или садиться писать про киберлюбовь, смахивая слезы в стакан с виски. О, великолепный оборот: «Виски солёное от слёз»…

Я, стараясь не смотреть на профессора, уткнулся взглядом в газету, которую вытащил из кармана во время первого визита в отель. Ту самую газету от 17 августа позапрошлого века. Терри заслужил — я схватил её в руки и сунул ему под нос. Дождался, пока он возьмёт газету, и сел на кресло, скрестив ноги. Кто теперь хозяин положения, профессор? Будешь мне врать, что «всё должно быть хорошо»? Он медленно опустил взгляд, секунд пять осознавал, перебирал в уме разные варианты. Я купил это в лавке розыгрышей? Подделал дату? Господи, соображай быстрее, ты, мать твою, профессор физики и куратор пары путешественников во времени.

— Ты не имел права, — медленно произнёс он, побледневший.

Уставился на меня.

— На что не имел права?

— Возвращаться раньше… Раньше положенного.

— Я не имел права — браво, а вы хорошо держитесь, несмотря на то, что в полном дерме. И что же, «Монгерли» провела эксперимент на самом деле, верно? — Я поднялся на ноги, чтобы быть с ним на одном уровне. — Давайте я поясню, как это было. Корпорация естественно была заинтересована в том, чтобы мир продолжал существовать, эксперимент был проведён. Они отправили человека во вчера или на неделю назад и, вероятно, открыли такой вот парадокс — что ничегошеньки не предопределено.

— Роберт…

— Но они подумали: блядь, на это потрачено до хрена денег, давайте сделаем вид, что так и было задумано. А что? Прикольно же, Вселенная всё поправляет — если кто-то умер, то за него не нужно нести ответственность, потому что тут его просто не будет существовать. Признаюсь, гениально, если не видеть, как именно кто-то умирает.

— Роберт…

Терри почти молил меня, знать бы о чём. Вот такая она, настоящая наука. А не то, что рассказывают на всяких конференциях… Поприходят туда, развесят уши и слушают авторитетных учёных. Имя Терри там тоже было указано… И, чёрт.

Стоило и о себе подумать. Едва Терри выйдет за эту дверь, позвонит своему начальству, а те своему, и цепочка пойдёт дальше. В скором времени о моей выходке уже будет знать великий Тим Фоуэр, глава «Монгерли». Если я что-то понимал в том, чем занимался, то меня постараются нейтрализовать. И был только один способ остановить это: рассказать общественности правду. Журналисты накинутся на него, как стая ястребов, и будут клевать, пока «Монгерли» не закроет проект. Я найму себе охрану и покину Америку; может быть, вернусь, когда шумиха поутихнет. Говорят, в Лондон уже завезли свежий воздух. А Эл… Я точно не смогу с ним подружиться, если буду мёртвым, верно? Если нам суждено быть вместе, то несколько месяцев в Лондоне не окажут на картину мира особенного влияния. Правда, я не верил в херню под названием «судьба».

— Простите, Терри, — я прислонил ладони к лицу и он подошёл ближе. Мне не составило труда изобразить на лице страдание, прикусить нижнюю губу, будто готов расплакаться, свести брови и посмотреть на него большими глазами.

— Роберт, и ты меня прости. Я не мог сказать…

Ага, как же.

— Это все моральное истощение. Я должен вам всё рассказать, ведь это важно, для «Монгерли»? — Он закивал, обрадовавшись. — Только давайте выпьем, мне нужно успокоиться и прийти в себя. Я схожу на кухню, возьму стаканы, хорошо?

Терри продолжал сжимать газету и кивнул. Я проскочил на кухню и остановился посреди комнаты, стараясь не выйти из образа. Если я был в этой Вселенной самим собой, то обязательно хранил на кухне снотворное. Оно требовалось обычно не мне, а сексуальным партнёрам. Меня безумно раздражали метания по кровати, чьи-то колени, локти, на которые приходилось наталкиваться; а иногда партнёры оказывались до той степени назойливыми, что приходилось их оставлять. И мне на помощь приходил чудо-пузырёк: я подливал им снотворное и переносил на диван в бессознательном положении. И попробуй, докажи, на утро, что ты не сам туда лёг.

Куда я его положил? В первом шкафчике пусто, второй занимала выпивка (и почему не в холодильнике?), в третьем специи, а за специями — попался. Снотворное растворялось в стакане за полминуты. Я задержался на кухне на это время и напялил на лицо грустную мину, когда вернулся в комнату. Терри сидел в кресле и с академическим интересом рассматривал газету. Как же мне хотелось раскрыть ему правду: «Помнишь парня, который тебе так нравился, Эллиота? Представь себе…». Плевать, я не скажу этого. Не раскрою тайны, которые потом сыграют против меня.

Стаканы я, конечно, не перепутал — это вам не дешёвая комедия, — подал ему виски и вместе с Терри выпил свою порцию. Лекарство подействовало через полторы минуты. Профессор медленно и умиротворённо погрузился в сон, газета выпала из его рук.

— Спокойной ночи, мудак.

В заднем кармане его брюк я нашёл идентификационную карту. И написал ему многозначительную записку: «Увидимся на конференции. Робби».

***

У меня оказалось не так много времени на подготовку триумфального бегства, так что следующие два дня я не покладая рук трудился над своим планом. После конференции улечу в Манилу. Венесуэла хороша тем, что не сотрудничает с Организацией Объединённых Наций по выдачи разыскиваемых преступников или дипломатов. В Маниле я найму одного из мальчишек, берущихся за любую работу за пару тысяч боливаров, чтобы продолжал светить моим настоящим паспортом время от времени. «Монгерли» будет уверена, что я провожу время там, пока я тихонько свалю в Лондон по фальшивым документам. Вместе с новым телохранителем.

Как я и ожидал, Терри не был такой уж шишкой, чтобы его все знали в лицо. Я был прилично одет, умел располагать к себе людей и свободно оперировал терминами «интерференция», волновой дуализм» и «вы так хорошо сегодня выглядите». Они не стали меня проверять — ограничились первым уровнем идентификации, потому что народу пожаловало много (я же предупредил журналистов, что они получат сенсацию), а конференция должна стартовать вовремя. В 9:04 я занял место во втором ряду огромного, как собор, зала под крышей Колумбийского университета. Впереди стояла кафедра, а над ней — крупный экран, чтобы выступающих было видно самым крупным лузерам на задних рядах. По всему залу разбросали динамики и проекторы.

Ждать особенно момента я не стал: когда ведущая закончила задавать вопросы первому оратору, профессору математических наук из Гарварда, поднялся и невозмутимо прошёл к свободной стойке. Никому и в голову не приходило, что на научной конференции может случиться что-то нештатное — хотя, казалось бы. Физики как раз таки знали, что ничего недоступного нет, есть только события, которые «могут произойти с вероятностью, стремящейся к нулю…». Я — вероятность, стремящаяся к нулю.

Пиджак почему-то начал жать, а спина покрылась испариной. Я не сомневался в том, что делал, но последствия иной раз пугали. Вчера встретился с участниками программы и рассказал им правду. Показал ВМ и без имён поведал о том, что пережил в Викторианской Англии. Ни один из них мне не понравился: у каждого на лице маска превосходства, а внутри — трепет по отношению к великой корпорации. Почему никто не сказал, что смотреть в своё зеркало может быть так неприятно?