Мне показалось, что в его глазах что-то блеснуло. Он тут же отвернулся и посмотрел на вход.

– Я знаю, ты отлично работала. Ну что ж, не все так просто… Ладно, пора закрывать, жена меня уже ждет.

На улице было холодно. Тони начал запирать дверь на ночь, затем неуклюже приложился к моей щеке.

– Надеюсь, найдешь себе что-нибудь приличное.

Я не смогла ему ответить, а поспешила к своей машине, приказывая слезам оставаться на месте.

В машине я пересчитала деньги.

За́мок, конечно, на них не купишь, но достаточно, чтобы погасить долги и, затянув пояс потуже, не бояться судебных исполнителей еще месяца два-три. А если повезет, я смогу найти более высокооплачиваемую работу, которая позволит мне зарабатывать немного больше, чем приходится тратить. «Это непредвиденное увольнение – как знать, возможно, не такой уж плохой выход», – подумала я тогда, трогаясь с места.

Но теперь тревога вернулась. А что, если мне придется месяцами искать работу? Что, если я вообще ее не найду? Что, если мы окажемся на улице?

Поднявшись с постели с твердым решением не позволять негативным мыслям завладеть мной и парализовать мою волю, я вынула «беруши», которыми была вынуждена пользоваться утром, поскольку сосед сверху вообразил себя Мэрайей Кэри[13], которая проглотила Гару, и вышла из своей комнаты.

Со вздохом я закрыла стеклянную дверь гостиной. Лили всегда оставляет ее открытой, как зимой, так и летом, словно из ее мозгов начисто вымарано понятие «закрой за собой». Грязные тарелки от вчерашнего ужина по-прежнему стояли на журнальном столике. Если их сейчас убрать, девочки будут пребывать в уверенности, что это и есть моя главная функция, а если оставить – через месяц квартира превратится в свинарник. Открывая дверь в туалет, я как раз обдумывала, как мне найти верный способ приобщить их к хозяйственным делам, как вдруг моему взору открылась задница – белая, абсолютно незнакомая задница, причем прямо у меня перед глазами. Голый мужчина мочился в мой собственный унитаз!

– ААААААААААААААААААААААААААААААААА! – заорала я.

– ААААААААААААААААААААААААААААААААААА! – ответила тем же задница.

Я быстро закрыла дверь, повернув ручку, чтобы не дать незваному гостю ускользнуть, продолжая при этом кричать. Пока я прикидывала, как мне воспользоваться телефоном, остававшимся в моей комнате, и сообщить полиции, на мой зов примчалась растрепанная Хлоя.

– Хлоя, не подходи, там, в нашем туалете, голый мужик!

Она густо покраснела. Я все поняла.

– Кстати, Хлоя! Что ты здесь делаешь, почему не в лицее?

Нет ответа. Да и так ли мне нужен ответ, если моя дочь стоит передо мной в одних трусиках?

Я открыла дверь в туалет, голая задница промчалась в комнату Хлои, не вдаваясь в объяснения. Двумя минутами позже, уже одетый, незнакомец покинул квартиру. На какое-то время оставшись одна, я постаралась унять дрожь и заодно смириться с очевидным: дочери моей уже не пять лет. Затем я пошла к ней в комнату.

– Ты не считаешь нужным объяснить все это?

Лежа на разобранной кровати и глядя в потолок, она плакала. По ее щекам бежали потоки слез.

– Хлоя, ответь. Это твой парень? Как давно вы вместе? У тебя сегодня нет занятий?

Я подошла к ней и села на кровать. Она бросилась в мои объятия, ее тело сотрясалось от рыданий. Но я твердо и решительно оттолкнула ее.

– Хлоя, ты должна мне все рассказать. С каких пор ты спишь с этим парнем? И что ты сейчас делаешь дома?

Она вытерла слезы, села, опершись о стену, прижала колени к груди и посмотрела мне прямо в глаза:

– А ты? Что ты делаешь дома?

Люка больше не отвечал на мои сообщения. Я клялась и божилась, что понятия не имела, что мама была дома, обещала, что такого никогда больше не повторится, но все напрасно: он притворился мертвецом.

Я ждала на балконе, когда он привезет почту, но оказалось, что его перевели в другой район, потому что Соня вернулась к работе. Я бы очень хотела пойти к нему, но… я наказана. Мама разрешает мне только посещать лицей и выходить на балкон – это сущий ад. Вдобавок ко всему теперь она целыми днями сидит дома. Я чуть ли не должна спрашивать у нее разрешения, чтобы сходить в туалет. Хорошо бы как-нибудь ускорить время и оказаться сразу через три месяца, три недели и один день, когда я наконец стану совершеннолетней.

Впервые в жизни я оказалась под домашним арестом. Сурово, что и говорить, но куда хуже другое: мама мне больше не доверяет. Я ее разочаровала.

Она задала мне кучу вопросов, ей хотелось все знать. Я не ответила ни на один, и тогда она принялась рыться в моих вещах. А тот, кто ищет, всегда найдет.

Когда она обнаружила у меня пакетик презервативов, ее лицо побелело.

Найдя упаковку противозачаточных таблеток, она стала багровой.

Когда мама нашла кубик гашиша, она вышла из моей комнаты.

Я пошла к ней позже, вечером. Они с Лили смотрели телевизор. Глаза у мамы были красные. Я сказала, что сожалею о случившемся. Она раскрыла руки, и я прижалась к ней всем телом.

Когда она гладила меня по голове, я почувствовала, что ее сердце бьется сильно-сильно.

– Поговори со мной, моя птичка, – прошептала она. – Скажи, что у тебя не так. Как я могу тебе помочь?

Я не ответила. Ведь я и сама не знала, что у меня было не так. И уж тем более не представляла, чем она могла мне помочь. Вместо этого я заплакала, громко, навзрыд.

Позже мама пришла к моей кровати поцеловать меня перед сном. Она сказала, что не может сидеть сложа руки в такой ситуации, не может позволить мне заниматься саморазрушением. И добавила, что это, разумеется, не решит проблему, но она собирается меня наказать для моего же блага.

– Ты не можешь держать меня взаперти, – ответила я.

– Могу, Хлоя. Я – твоя мама, а ты еще несовершеннолетняя, так что я вполне могу запретить тебе выходить из дома.

Меня охватила ярость.

– Ты хочешь, чтобы я покончила с собой, да?

Я прекрасно видела, что в ее глазах промелькнул страх, но она только поцеловала меня в лоб и вышла из комнаты. Я заснула вся в слезах, не сводя взгляда с фотографии папы напротив меня.

Дорогой Марсель!

В новостях сказали, что сегодня День неторопливости[14]. Тогда я напишу тебе завтра, ладно?

Крепко целую.

Лили

У директора лицея Хлои забавное имя: Мартен-Мартен. Дожидаясь его у кабинета, я задавалась вопросом, что происходило в головах его родителей, когда они давали ему такое имя. Просматривались два варианта: либо они не любили своего сына, либо были не в себе.

– Госпожа Мулино, можете войти!

В дверях показался мужчина лет пятидесяти. Я пожала ему руку и села на предложенное место.

– Я рад, что наконец-то встретился с вами, – проговорил он, усаживаясь, в свою очередь.

– «Наконец-то»?

– Да, если учесть, что я уже очень давно хотел с вами увидеться. Вы ведь пришли побеседовать насчет Хлои?

Меня охватило неприятное ощущение, которое обычно предшествует плохим новостям. Я заговорила о дочери, делясь с директором своей тревогой, а он внимательно слушал меня, опершись локтями о стол и переплетя пальцы под подбородком. Оценки у Хлои были прекрасные, преподаватели хвалили ее как за успеваемость, так и за примерное поведение, так что я имела все основания считать, что мне необыкновенно повезло с дочерью. Она без проблем приспосабливалась к любому окружению, можно сказать, подобно хамелеону, легко и непринужденно. Однако в последнее время хамелеон приобрел четкую и несменяемую окраску, и она скорее мрачная, чем жизнерадостная, отчего я вдруг почувствовала себя беспомощной. Возможно, учителя или директор заметили что-нибудь необычное в ее поведении?