Гостевой дом и стоявшее недалеко здание для занятий на тренажерах соединяла почти стометровая подземная галерея, но она совсем не была похожа на подземный ход. Делать в опустевшей резиденции было больше нечего, и успокоившийся Максим не спеша двинулся к воротам.

Все в Межигорье было не то чтобы уж очень скромно, но абсолютно безвкусно, и принимать здесь лидеров серьезных государств не стоило. Особенно сильное впечатление производили стоявший на самом виду и старавшийся выглядеть антиквариатом дешевый двухэтажный мангал и убогие гипсовые коровы, лошади и аисты, явно сбежавшие из какого-то детского садика, чтобы торчать пугалами в самых неподходящих для этого местах полумертвого парка.

Максим вспомнил элегантный подмосковный «Мейндорф», расстроился за Киев, вышел за ворота и доехал в Великий город на каком-то экскурсионном автобусе. Он не знал, что вскоре, спасая собственную жизнь, ему придется из этого безвкусного Межигорья убегать.

20 февраля Максим побывал на Крещатике и Майдане, где отмечалась вторая годовщина украинского восстания, которое он сначала с гордостью называл революцией. Историк не очень удивился малому количеству народа в центре Киева. Два года назад он с октября по декабрь работал в архивах Житомира, Черкасс и, конечно, Киева. Само собой, Максим не раз ходил на Майдан вместе со всеми киевлянами орать «Банду геть!», потому что настоящему историку удержаться от этого было абсолютно невозможно и даже вредно.

Максим вспомнил вече 1 декабря, когда от миллиона его участников Майдан и Крещатик чуть не треснули, при этом не придавив ни одного человека. Это был грандиозный митинг, когда весь Великий город казался единым целым, и московский историк помнил его в мельчайших деталях. Теперь, 20 февраля 2016 года, в негустой толпе прогуливавшийся перед сценой Максим расстроено смотрел, как на большом экране осточертевшее всем очередное Вэлыкэ Цабэ выкидывало коныки о счастливом будущем для тех, кто до него доживет, и было у него аж у роти чорно. Максим мысленно выругался, подумал, что не треба було два роки тому Великому Городу гав ловыты, прогулялся по сумрачному Крещатику, на котором вместо знаменитого трехцветного мороженого в длиннющих рожках продавали какие-то очумелые безвкусные беляши, и пошел в Киевскую оперу слушать всегда эффектную Кармен, которая не могла обмануть благодарных слушателей. Московский историк всегда чувствовал себя своим в Великом городе, который не принимал в каменные объятия кого попало. Певучий украинский язык был для Максима родным, а шипящий польский он легко выучил, чтобы читать в оригинале разочаровавшего его Генриха Сенкевича, конечно, не зная, что оба эти языка вскоре спасут ему жизнь.

На следующий день Максим из архива на Соломенской поехал в Музей гетманства. Это было последнее место, где он надеялся найти хоть какой-то новый Богданов след. Ему наконец повезло, но натолкнулся на улыбнувшуюся удачу историк так, что потом ему не один год снились ужасные кошмары.

26 февраля 2016 года начались опасные и удивительные события, как будто бы возникшие из «Одиссеи капитана Блада» и «Острова сокровищ», происходившие, правда, на суше, а не на море, и с той разницей, что Максима атаковали в них не по-книжному, а по-настоящему.

Максим в очередной раз с удовольствием прошел по Владимирской от Золотых ворот до Софийской площади, поклонился Всаднику на камне и вышел к Андреевскому спуску. У музея Михаила Булгакова Максим, беспокоясь, как бы чего не вышло, вежливо пропустил бежавшего от знаменитого дома по своим делам огромного черного кота и двинулся вниз. Ох, напрасно московский историк не плюнул тогда трижды через левое плечо!

Максим не спеша спустился на Подол и вышел к Контрактовой площади, на которой, как и во всем Великом городе, совершенно не чувствовалось тяжелого недоброжелательства, присущего многим другим мегаполисам.

Музей гетманства двадцать лет назад был устроен в элегантном старинном двухэтажном особняке с интересными подвалами XVII века, хорошо помнившем самого Богдана Великого. Музей, посвященный знаменитым украинским гетманам, из-за невысокой ограды казался небольшим, но внутри был уютным и совсем не маленьким многоуровневым лабиринтом.

Максим с удовольствием прошелся по обоим этажам, вдыхая настоящий казацкий дух, который все желающие могли резать ломтями. «Главное, чтобы эти желающие были вообще», – подумал московский историк, заметив в гардеробе музея только три зимних пальто.

В директорском кабинете, куда Максим зашел, чтобы узнать, есть ли новые поступления о Хмельницком, его ждала судьба.

Сидевший в кабинете импозантный человек, беседовавший с хозяйкой кабинета, оказался директором Хмельницкого краеведческого музея Андреем Долей. Узнав, что ищет московский историк, он посоветовал ему съездить в знаменитые Самчики, расположенные между Житомиром и Хмельницким.

Директор Доля, чья фамилия переводилась с украинского языка как судьба, рассказал, что видел в этом великолепном дворцово-парковом ансамбле XVIII века старинную рукопись какого-то киевского школяра из Могилянской академии, знакомца самого Григория Сковороды, который в середине XVIII века по приглашению богатого владельца Самчиков разбирал его семейный архив и библиотеку. Рукопись из Самчиков, внесенная в фонды Хмельницкого краеведческого музея, содержавшая в названии имя гетмана Богдана, была, конечно, прочитана его научными сотрудниками. Они отметили, что рукопись на двенадцати больших листах была, очевидно, оборвана и не содержала никаких новых или неизвестных до этого сведений о Хмельницком.

Услышав слова о школяре из Киева, Максим вздрогнул. Его далекие предки, гвардейцы Богдана Великого, после гибели в 1657 году своего кумира служили в первой сотне Волынского полка героя Украинской революции Ивана Богуна. Во время страшной Руины вся их сотня с семьями, домашним скарбом и даже скотом в яростной многодневной рубке проломилась сквозь безжалостные оккупационные заслоны Речи Посполитой и с Волыни ушла на левый берег Днепра, где в 1672 году основала казацкий город Белополье. Максим родился в военном городке в Сибири, но вырос и учился в Белом Поле и очень гордился, что его украинский род на протяжении трех веков был военным. Московский историк проследил судьбы своих предков в сумском, харьковском и киевском архивах от 1917 до 1620 года. Он знал, что один из его прапрапрадедов, которого звали Алекса Дружченко, в середине XVIII века ушел служить в кавалерию, не закончив полный двенадцатилетний курс Киево-Могилянской академии, в которой в эти годы учился великий украинский философ-путешественник Григорий Сковорода.

А вдруг этот киевский школяр из Самчиков и есть тот самый его предок, в год столетия Переяславской Рады ушедший доучиваться из академии в кавалерию? Он ведь тоже, как и Максим, интересовался Богданом – с чего бы это? Чем черт не шутит, когда бог спит!

Максим поблагодарил хмельницкого директора и вернулся в архив, где в полной задумчивости получил справки по своим миргородским и лубенским казакам. В семь часов утра следующего дня он уже сидел в автобусе, шедшем по маршруту Киев – Хмельницкий. Водитель уже час собирал пассажиров у метро Житомирская, но Максим на этот раз не раздражался из-за того, что киевские автобусы ходили не по расписанию, а по заполнению. Прежде чем добраться до Самчиков, ему предстояло проехать мимо Радомышля и поляны Молний у Коростеня, где он работал раньше, и которым тоже предстояло сыграть удивительную роль в его грядущих смертельно опасных приключениях.

Кому что нравится – тот тем и давится. Максим, в свое время написавший книгу «Знаменитые замки и дворцы Великолепной Украины», ехал на запад удивительной страны и вспоминал то, что ему было известно о Самчиках.

За четыре часа неутомительной, как ни странно, дороги с неспешными остановками в Житомире, Чуднове и Любаре Максим вспомнил о знаменитом украинском имении все.