–А откуда вы знаете, что обычно читают в наше время девушки в моем возрасте? – собеседница приподнялась с лавки, оттянув от лица свой злополучный шарф, который так долго прятал от меня мою Афродиту с недюжим умом и богатым внутренним миром, в чем я был уверен. – Вы какой-нибудь профессор в каком-нибудь N-овском ВУЗе?

Наконец-то ее губы и носик предстали моему взору, полностью закончив образ ее прелестного лица. Губы, как наливные сочные вишни, такие пухлые, обрамляли маленький ротик этой юной особы. А носик, такой аккуратный и чуть вздернутый, подчеркивал ее молодость. Несколько секунд я завис своими похотливыми глазами на ее дивном ротике, но вовремя одумался, чтобы не вызвать нелепых подозрений и издевательских смешков.

–Нет, не профессор, – сказал я, наконец оторвавшись, – но и я когда-то был вашего возраста, а значит, общался и с девушками вашего возраста.

Она засмеялась, в звуках ее удовольствия я отчетливо слышал саркастические намеки. Рюкзак уже был накинут на плечо, и она двинулась вперед, шаркая тяжелыми черными ботинками по тропинке, поверхность которой казалась хрупкой под натиском нарастающего морозца. Я поплелся за ней, потому что мое тело уловило в ее движениях призыв «пошли, я не против». Да и пару шагов спустя она продолжила диалог:

–Ну раз ты не профессор, то и «выкать» тебе не обязательно, – ее губы покрывала улыбка, буквально манящая, – хотя я тоже уже не студентка.

–А кто ты? – искренне заинтересовался я, продолжая идти рядом с ней.

–Мэрлина.

Я промолчал. Попытался вразуметь, что значит это ее «Мэрлина», имя или, может, какая-то новая профессия, скажем, в бродячем цирке. Она поняла, что происходит в моей голове, и добавила:

–Зови меня Мэрлина.

–Это имя у тебя такое?

Она кивнула, локоны русых волос прыгнули на плечах.

–Прямо по паспорту?

–Хм, то, что ты не профессор, я уже поняла. Стало быть, следователь?

Моя таинственная попутчица явно была недовольна реакцией ее почти уже слуги, совсем уже покорного.

–Нет-нет, что ты! – я судорожно замахал руками. – Просто имя такое необычное, звучное, не встречал…

–А сам-то? Кто? – перебила Мерлина.

–Артур.

–Ну, хорошо, что, скажем, не Саша.

–А чем тебе не угодили Саши? – я спросил, предвкушая историю о каком-нибудь гадком бывшем, но все оказалось проще.

–Потому что Саша – это, наверное, самое распространенное имя в современной России, – твердо заявила Мерлина, – поэтому я не люблю Саш. И следователей, – добавила она, серьезно выстроив брови над дугами красивых, как оказалось, серых глаз, – так что хорошо, что ты не следователь.

Мы продолжали идти бок о бок с этой таинственной особой вглубь по парку. Кажется, она направлялась к выходу. Да, ее общество вдохновляло меня вдыхать морозный воздух настолько, что даже зимний ветер, который внезапно поднялся, меня не смущал. В мыслях Мерлины и рядом не было всего того, о чем думал я. Ни дороги домой, ни пути на набережную. В голове Мерлины, как окажется потом, вообще редко бывает такая бренная рутинная информация, голова Мерлины настроена совершенно на другой лад.

–Кого еще ты не любишь, Мерлина? – я продолжил разговор, нарочно назвал ее по имени, хоть оно и было достаточно длинным, хотел укрепить завязавшийся между нами узелок общения.

Но эту девушку не проведешь, она, будто сенсор, который чувствует, слышит, видит все, если ей это, конечно, интересно. Она поняла мою фишку с именем, потому что меня выдал деловитый и заинтересованный тон, которым я озвучил последнюю фразу. Я прочел это в ее лисьем взгляде, мельком брошенном в мою сторону. Мерлина ухмыльнулась, причем весьма самодовольно, и ответила:

–Если ты окажешься тем, кого я не люблю, АРТУР,– имя она нарочно подчеркнула интонацией голоса, – я просто перестану с тобой говорить.

Прямолинейная, ничего не скажешь. Себе на уме. Необычная, как и ее имя. Так легко пошла на контакт со странным мужиком, который нагло за ней увязался. Причем, я явно видел, что не вызываю у нее симпатии. На влюбчивую в абы кого дурочку она не смахивала. Самый верный вывод – просто Мерлина коротала время с незнакомым человеком, чтобы было нескучно. Ну и доминировала. Ей явно нравилось ощущать свое превосходство над представителем сильного пола, еще и старшего возраста. Ох уж эта Мерлина…

Шли мы так, словно нас соединяло не пять минут, а пять лет, не легкого знакомства, а тесной дружбы. Немного болтая ни о чем, немного помалкивая, расставляя по местам все вазочки на полочках в наших головах. Как вышли из «липкого», я и не заметил, слепо и ведомо шагал за Мерлиной по путям, которые давным-давно были проторены ей для себя самой. Казалось, я узнал о ней все, не узнав ничего. Всю дорогу со мной говорило мое сердце, шаг в шаг отдаваясь в голове, говорило со мной о Мерлине.

Я опомнился в окружении старых двухэтажек в центре нашего города. Бледно-желтые, грязно-розоватые, они скучковались, образовывая свой особый райончик благодаря ауре собственной старины. Казалось, эти древние жилые домишки даже людей приволокли своих собственных, из прошлого. Во дворе одного из них мы и остановились.

«Хороший выбор», – подумал я, снова удивившись решению Мерлины, которое тоже характеризовало, как мне казалось, какую-то из ее частичек.

Атмосфера была многозначительная. В этом дворике с кривоватыми лысыми деревцами и покосившейся лавчонкой пахло так, будто запах таил в себе галлюциноген, открывавший перед глазами картину тридцатых годов. Хотя я в том историческом периоде не смыслю, знаю о нем, разве что, из учебников истории и рассказов деда, но мне показалось, что сейчас я именно в нем, именно там, я видел его. Один единственный подъезд бежевато-серого дома был прикрыт покоцанной деревянной дверкой, которую чуть шевельни, заскрипит на весь двор, окаянная. У лавки мусорное ведро, вынесенное, видимо, из квартиры одной из местных пенсионерок, борцов за чистоту и уют в родном до мозга костей дворе. У ведра кошка, чья расцветка просто кричала о том, что зовут ее Мурка и никак иначе. Вялая песочница с давно облезлым грибочком говорила, что в этом доме, как и в похожих соседних, даже живут маленькие дети.

Именно тут, на этой косоватой лавчонке Мерлина решила приземлиться. Я стоял напротив и наблюдал за тем, как девушка, уже удобно усевшаяся, сняла с плеча свой рюкзак, открыла его и достала бутылку с содержимым золотистого цвета, полуопустошенную, без этикетки. Тонкие длинные пальцы обхватили пробку, отвернув ее. Мерлина прильнула пухлыми обветренными губами к горлышку и отпила.

–Что ты пьешь? – спросил я.

–Медовуху. Хочешь? – она протянула мне открытую бутылку, которую уже хорошенько опустошила.

Я, как человек весьма брезгливый, хотел, было, отказаться принять столь нескромный дар от совершенно незнакомой девушки, но мой взгляд снова пал на ее губы, большие и чувственные, и я, как какой-то подросток, несмотря на свои «за тридцать», решил согласиться, только лишь для того, чтобы получить от нее косвенный поцелуй. Таково было желание, которое во мне породил романтик, только что очнувшийся от долгого сна.

Моя рука, слегка подрагивая, потянулась за этим желанным сосудом. Да, когда я брал бутылку из рук Мерлины, банально, но факт, я прикоснулся своим трепещущим мизинцем к ее холодному шелковому пальчику. Внутри все сперло. Одно мгновение длилось то прикосновение, но я выучил тот кусочек тела Мерлины от и до, наизусть. Нежность, гладкость, температуру и даже отстраненность, которую ее пальчик демонстрировал покорному слуге Артуру, готовому уже было облобызать его со всей мыслимой и не очень страстью.

Для меня самого, точнее для разума моего, было еще непонятно, своя Мерлина или чужая. Стоит ли пить с ней из одной бутылки, трогать ее руки, дышать запахом ее духов, в конце концов, таких непривычных для обоняния, видимо потому, что они были дешевыми, а не как я привык. Да, я был ценителем женского парфюма. К этому меня сначала приучила жена, чьи вкусы были весьма избирательны, а потом и любовницы, которых я выбирал не ниже определенного уровня. Мерлина же брызгалась чем попало столь естественно! Натуральный запах ее кожи просто не оставлял выбора ее туалетной воде – той приходилось благоухать, как весеннему ландышу на рассвете на лесной опушке. И как бы мой разум не сопротивлялся, стены его обороны падали перед истерическим биением сердца, которое кричало: «Пей! Трогай! Нюхай!»