– Может, нам замок сорвать да заглянуть внутрь, а? – Саморов заговорщически усмехнулся. – Уверен, никто даже не заметит.

– Ты серьезно? – Старый начкар заметно оживился. Похоже, он и сам не раз об этом подумывал.

– А что, пара бойцов с ломами тебе его в два счета вскроют…

И тут капитан осекся, видимо вспомнив о том, что мы все еще рядом – мнемся перед караулкой в строю и с интересом вслушиваемся в их диалог.

– Провин! – позвал Саморов.

– Я! – Женя вытянулся по стойке смирно.

– Веди личный состав в караульное помещение.

– Карау-у-ул!.. – начал Провин командирским голосом.

Да только строй уже и так рассыпался, и мы лениво побрели в караулку мимо багрового от злости старшего сержанта.

– Бодрствующая смена, принимайте караулку! – распорядился Агеев. – Те, кто идет на посты, не забудьте поесть! Вовка Роганин, помоги Шуру на кухню паек дотащить.

Роганин тут же бросился выполнять команду – вместе с Шуровичем стаскивать с кузова машины бак полевой кухни и коробки с сухим пайком. Провин зло сплюнул в пыль.

– Честно говоря, мне порой жаль Провина, – сказал Антон Трошников, поглядывая на помначкара. – Ему, должно быть, очень одиноко. Живет особняком, ни с кем не общается.

– Чё его жалеть-то? – пробурчал Эдик Драпко, потерев кулак. – Он рядовым-то был уродом, а с лычками так вообще скурвился.

– Это потому, что мы принципиально слушаемся только Агеева, – возразил Антон.

– Нет, это потому, что Провин всех нас отстоем считает, – ответил Эдик. – Так почему мы к нему должны относиться иначе? Уверен: завтра подохни он – ни одна собака не пожалеет. Еще и спасибо скажет…

– Хотел бы я посмотреть, как собаки спасибо говорят, – усмехнулся я.

– А по-моему, мы просто ведем себя с Провиным как последние сволочи, – вздохнул Антон. – Вот если бы…

– Товарищи солдаты! – раздался вычурно командирский голос позади.

Мы оглянулись. Величественной походкой нас догонял предмет нашего спора – старший сержант Провин собственной персоной. Поджав губы, он окинул нас придирчивым взглядом:

– А ну-ка, построились!

– Чего?..

– Я сказал, смирно!

Мы растерянно подчинились.

– Трошников, чего это у вас бляха в районе паха болтается? – важно сказал помначкар. – Разве вы не знаете, как солдату положено затягивать ремень? Думаете, раз мы далеко от части, можно форму одежды нарушать?

– Да ладно тебе, Жека… – улыбнулся Антон, подтягивая ремень.

– Не Жека, а товарищ старший сержант! И пуговку верхнюю на кителе застегните! Вы что, рядовой, по возвращении в часть хотите на гауптвахту попасть за нарушение формы одежды? Так я вам устрою!

Улыбка исчезла с лица Трошникова. Провин по-отечески одернул на нем форму, сам застегнул ему пуговку и погрозил пальцем:

– Чтобы я больше такого не видел!

Взгляд помначкара скользнул по остальным, видимо ища, к кому бы еще придраться, и остановился на Драпко. Эдик вызывающе вскинул подбородок, мол, «ну давай, предъяви мне что-нибудь!». Драпко был счастливым обладателем такого могучего торса, что Провин «предъявить» не рискнул – отвел глаза, повернулся и с надменным видом зашагал в караулку. Все-таки Эдика он до сих пор побаивался – помнил его кулаки с тех времен, когда еще был рядовым.

– Вот урод! – зло сказал Антон Трошников, снова расстегивая пуговицу и ослабляя ремень. – Меньше полугода как замкомвзвода, а выпендривается, будто командир части…

Внутри караулки с мокрыми тряпками блуждали угрюмые солдаты сменяющегося караула – наводили порядок, готовя помещение к сдаче.

– Здорово, мужики! – воскликнул Трошников.

По нам скользнули равнодушные взгляды, и грязные тряпки снова заелозили по полу.

– Э, Витюха, ты чё такой вялый? Тебя словно всю ночь по сопкам гоняли в полном снаряжении…

Трошников тронул за плечо одного из надраивающих пол, но тот нервно сбросил его руку:

– Отвали!.. Антон, отвали, я сказал!

– Витек, что случилось-то?

Тот взглянул на Трошникова красными от бессонницы глазами. Видимо, хотел что-то ответить – явно резкое, но промолчал. Сказал лишь: «Удачно вам откараулить, пацаны» – и снова уставился в пол. Антон пожал плечами и вернулся к нам.

– Видать, прав был начкар. Странные они сегодня какие-то…

Шурович с Роганиным, гремя баком, скрылись в столовой, и вскоре оттуда раздался крик:

– Новый караул, хавать!

– Ну что, пойдем пожрем, что ли? – сказал Антон. – Скоро мне на пост.

Помещение, гордо именовавшееся столовой, представляло собой маленький закуток пять на пять с электропечкой и двумя квадратными столами. На хавчик, как обычно, был овес.

– Звереныш, как ты можешь это жрать? – воскликнул Трошников, заметив, как я уплетаю ужин.

– А ты можешь предложить лучше?

– Лично меня от одного вида наизнанку выворачивает… – Антон с отвращением отодвинул тарелку.

– Но надо же что-то есть, – ответил я, продолжая невозмутимо ковырять ложкой склизкую кашу. – Ты просто не думай обо всем, как о дерьме. Тут все дело в самовнушении…

– Ой, только не надо опять своей дебильной философией нагружать. Один хрен, о чем ни думай, дерьмо останется дерьмом. И я его жрать не буду!

– Да ладно тебе. Вон на Быка посмотри. Он же хавает, и ничего…

Я кивнул на Сычева, который ложкой интенсивно загружал овес в свое ненасытное хлебало.

– Быку хоть настоящего дерьма дай – сожрет, – поморщился Антон. – Еще и добавки попросит.

Сережа Сычев, видимо уловив, что речь ведут о нем, на какое-то время перестал жевать, посмотрел по сторонам, потом быстро смел ложкой остатки каши и воскликнул:

– Шур, там хавки много?

– До фигища, – ответил дремлющий у плиты Шурович.

Сычев направился к баку за добавкой. Трошников еще раз с отвращением взглянул на свой ужин и тут же отвернулся.

– Кстати, Звереныш, меня ведь ты меняешь?

– Ну, – ответил я.

– Смотри не опаздывай, а то я, когда меня долго не меняют на посту, становлюсь сердитый. Будет как в том анекдоте: «Стой, стрелять буду!» – «Стою!» – «Стреляю!»

– Если промахнешься, тогда ты точно до конца службы из санчасти не вылезешь.

Я хрустнул костяшками пальцев.

– Я и так оттуда не вылезаю, – усмехнулся Трошников.

– Да уж, косарь ты у нас известный!

Из коридора раздался вопль Провина:

– Первая смена, строиться!

– Что, уже на пост? – проворчал Трошников, бросив взгляд на наручные часы.

– Я сказал, строиться! – снова пронеслось по караулке.

– Вот разорался, хренов командир… – Антон поднялся из-за стола. – Одно радует: несмотря на лычки, жрать Провину придется такое же дерьмо, что и нам. А я б на месте Шуровича ему в тарелку еще и настоящего дерьма всыпал, чтобы он весь караул из сортира не вылезал.

Я не стал напоминать Антону, что не прошло и получаса, как тот пытался сочувствовать нашему гнусному помначкару.

В комнате бодрствующей смены Трошников нырнул в бронежилет, надел кепку, развернув ее козырьком назад, поверх нее напялил каску.

– Витек, помоги, пожалуйста, броник застегнуть, – попросил он Агеева.

Разводящий подтянул лямки на бронежилете. И вдруг настороженно уставился на лоб Трошникова:

– Офигеть, Антон! Что это у тебя?

– Чего там? – Трошников испуганно провел по лбу ладонью.

– Ты как каску-то надел?

– А что? – Антон быстро сорвал каску с головы, внимательно осмотрел ее.

– Как ты ее надел-то? – усмехнулся Агеев. – У тебя же голова квадратная, а каска – круглая!

– Вот гад! – воскликнул Антон. – Ну все, ты попал!

И они принялись колотить друг друга по броникам кулаками.

– Первая смена, становись! – скомандовал Провин, с нескрываемым презрением взглянув на это ребячество. – Стоп! Почему наших караульных двое?

– А что, разве должно быть три? – воскликнул Агеев с деланым удивлением.

– Прекратите, товарищ младший сержант! – рявкнул Провин. – Я спрашиваю, где третий? Кто еще с первой смены?

– Действительно, кто же у нас идет на посты? – хихикнул Агеев. – Ведь в обязанности помначкара, наверное, не входит запоминать фамилии подчиненных… Жека, а мы точно в части никого не забыли?