Мастиф пододвинул автомат, отбросил окурок.

Человек напротив перестал существовать. На Александра смотрело государство — в ободранном маскхалате, почти равнодушное к любой смерти, к любой несправедливости. Машина, у которой на все есть ответ и оправдание. Человеку не по пути с государством — слишком уж высоки шансы на смерть. А второго шанса не будет.

Автомат с громом выплюнул порцию огня. Игорь, наверно, даже и не понял — что случилось. Он даже удивиться не успел — настолько все быстро произошло.

Мастиф вздохнул, поднялся с бетонного булыжника. Некогда лясы точить — впереди еще много работы.

Мастиф постарался, чтобы ни один не ушел. Их оказалось много, очень много, у него самого никогда столько людей не было. Почти две сотни убитых только за один день, только в радиусе трехсот метров от дома. Сотни здоровенных мужиков против трех женщин и искалеченного пожилого человека! Но Мастиф, наверно, уже не был человеком. Он лежал лицом напротив любимого лица и хотел быть кем угодно — зверем, насекомым, дьяволом, машиной — только не человеком. Как же можно! Как же можно разорвать вот эти губы, которые подарили ему столько минут, часов, года наслаждений. Он жил для них, ради нее, ради ее детей, а теперь… Казалось, что все кончено. Но ничего не закончилось. Никогда и ничего. Спасибо тебе, сыночек, за подарочек твой добренький, за «фиксацию» твою долбаную! Ни пуля теперь Мастифа не берет, ни огонь, ни яд, ни петля, даже водка не берет.

— Наташ, — сказал он очень ласково, и погладил слипшиеся и поэтому послушные волосы. — Я выйду, ненадолго. Ты не волнуйся. Могилки надо выкопать. Аньку застрелили, и Женьке в кровать граната попала. Она, верно, и понять не успела… Эх, девки…

Встал, поковылял за лопатой, провозился весь день. Заметил, как к пятиэтажке нежилого общежития подъезжали машины, военные «уазики». Потом появился БТР, взревел, пополз на приступ. Мастиф тогда отвлекся на полчасика, прошел прямо под огнем, поднялся на крышу, расчехлил двуствольную зенитку, которую затащили на крышу еще зимой, десять лет назад, под руководством Наиля. Выпустил весь боекомплект в бронетранспортер, пошел на другой конец крыши. Там, тоже зачехленная брезентом, стояла вторая двадцатипятимиллиметровая дура. Влупил — по всем окрестностям, в белый свет как в копеечку, куда бог положит. Но не успокоился, поднял на крышу сразу два станковых «Корда», стрелял из каждого по очереди, менял ленты, а когда стволы перегревались — садил из гранатометов. Только потом спустился, закончил копать, полежал немного на земле. За весь день он не устал, даже ни разу дыхание не сбилось. Мастиф попробовал не дышать совсем, зашел домой, нашел часы, засек. Десять минут, двадцать, полчаса — а потом заметил, что вообще перестал дышать. Живой мертвец, неуязвимый, непоколебимый. Нечеловек. Это радовало.

— Ну что, игрун? — повернулся Саша к котенку. — Пришло время? Пойдешь со мной?

— Мяу, — ответило рыжее чудо.

— Молодец, — похвалил Саша. — Чуешь. Жаль, что наши парни до этого времени не дожили.

Собирался Мастиф долго, тщательно. Первым делом хотел решить проблему с одеждой. Наверняка тряпки порвутся, сгорят после первого же боя. Неплохо бы заиметь кольчугу, а с другой стороны — она тоже превратится в хлам, мешать только будет. Ничего, решил Мастиф, буду с мертвых одежду снимать. Главное — боеприпаса побольше взять, чтобы не искать, не париться зря.

Саша зашел в мастерскую. Постоял минутку и вышел — ему вдруг захотелось еще раз посмотреть на дом. Он встал перед подъездом, глянул в пустые окна, критически окинул взглядом искореженные двери, царапины от пуль и здоровенный проем, оставшийся от снаряда. Потом поднялся на крышу, прошел по вырванным балкам, скинул перегоревший пласт гидроизола. Спустился в подвал — в тишине и мокром холоде молчали генератор и топливный котел. Все вокруг — до боли родное и знакомое, сделанное и установленное руками, с любовью. Жить здесь и жить. У Шпаковых самодельный комод-шкаф-стенка, здоровущая, во всю стену — и не пострадала почти. Только стекла побило, да пара дырок от пуль — почти незаметно, калибр пять-сорок пять… Огонь дерева не тронул, может — испугался. Ведь придет богатырь с поля, и спросит:

— Кто?

Но не придет Шпак: мало простой силы для того, чтобы остаться в живых.

У Андрея Павина сгорело почти все — и шкаф с книгами, и рояль, и резной стол на кухне. Хорошо, что тетрадь Саша хранил в надежном месте. У Наиля обнаружилось два ящика патронов под кроватью. Вот это запасливость — подумал Александр устало.

А к себе он заходить не стал. Тошно.

Мастиф загрузил оружие в кузов старенького «уродца», грузовика из металлолома, собранного сверхчеловеком по имени Гаврила. Семейная реликвия, повидавшая виды, насквозь прошитая пулями и осколками… Но все-таки бегал грузовичок, или как его теперь назвать — сверхгрузовичок? Не ломается, бензина ест три литра на сто километров, в огне не горит, в воде не тонет, по любому болоту пройдет — уже испытано. Не машина, а монстр какой-то. Если трос за клык уцепить, этот «уродец» и двадцатитонный БТР без колес с места сдвинет, а потом — уволочет в лес. Любую тягу, какая бы ни была — утащит, только бы троса хватило…

Мастиф решил поступить так же, как и его предшественники. Может, конечно, это жестоко и некрасиво, но всегда делали так. Он нашел крепкие веревки, подъезжал к трупам, зацеплял их за ноги, волочил за собой — к новому трупу, пока не собрал всех. Так всегда поступали — надо соблюдать традицию. Война — она всегда война, нет в ней некрасивого и жестокого, она рациональна. Либо проиграл — либо выиграл, хотя в чем разница? Главное — напугать, устрашить, любым способом, пусть оружие из рук само падает. Особенно это на новичков хорошо влияет… Добродушие как рукой снимает…

Александр понимал, что в его четком и хорошо выверенном плане все же есть изъян. Слишком много он на себя взвалил, не справится, в одиночку точно не потянет. Но сомневаться не хотелось. Сомнения — удел слабых. Пока эсеры сомневались да прикидывали — надо или не надо бросать бомбу вон в того генерал-губернатора, социалисты уже целое сословие к смерти приговорили — без всяких оправдательных слушаний. Чингисхан татар всех вырезал, современные татары — это так, иллюзия, калмыки больше, а не татары. Святослав хазар вытравил под корень, испанцы — инков, англичане — австралийцев, римляне — этрусков, греки — троянцев. Ахилл, кстати, с Гектором точно так же поступил, как и Мастиф с группой захвата. Захватчики, ё-моё…

Он выволок их на центральную площадь утром следующего дня, поднялся на пожарную каланчу — местную достопримечательность, вытянул трос, перекинул на другой конец башни, снова спустился. Редкие прохожие бежали — только завидев страшную ношу за грузовиком. Да и сам Мастиф, честно говоря, никого видеть не хотел. Мотор взревел, поднимая тонны мертвого мяса на тридцатиметровую высоту, Александр сделал широкий круг, украшая каланчу словно новогоднюю елку. Хорошо получилось. Своевременно, злободневно, а главное — адекватно.

Меч. Куда деть меч? Немного поколебавшись, Саша выбросил его в канаву. Потом напряг ладонь, ощущая рукоятку — и голубая сталь снова перед глазами, улыбается зеркальной гладью, надежная, послушная, хорошая. Мастиф улыбнулся еще шире, и снова выбросил подарок Полеслава. Сейчас лишняя тяга ни к чему, а там… посмотрим…

Котенок только урчал, будто соглашался: «Пр-равильно, пр-равильно»…

Мастиф пропал. Поначалу многие вздохнули с облегчением. Может, его сверхчеловеки забрали? И черт-то с ними!

Но иногда, очень редко, приносились вести. То там его видели, то здесь. То литровый баллон с кислородом сопрет из хозяйственного магазина в деревне, то дорогущую видеокамеру — из центрального городского универмага. Ходит один, ни с кем не разговаривает, живет, по всей видимости — в лесу. Пару раз вызывали войска, и обшаривали целые районы — но бандит словно сквозь землю проваливался.