— Эй, чувырло, погоди чуток, — крикнул Наиль. Потом татарин вспомнил, что на сверхлюдей оскорбления не действуют.

— Гаврила, стоять. Жди меня. Я тебя прошу! — еще громче крикнул Наиль.

— Знаешь, Искандер, — похоже, Наиля уже не остановить. — Это моя земля, я в ответе за людей, которые на ней живут. Я убиваю только тех, кто опасен. Этот урод убил тех, кто не мог даже помешать ему. Я не имею ничего против. Но, может быть, кто-то должен стать первым?

С этими словами татарин перескочил через парапет, отделяющий дорогу от тротуара. Саша застыл на месте, он словно потерял дар речи, а ведь мог крикнуть, заорать:

— Стой! Приказываю — стоять! Стоять, мать твою, руки за голову, морду в пол!

Да только Мастиф сам учил людей не слушать приказы и жить собственной жизнью. Да и не остановил бы он никого. Равиль тенью следовал за братом. Двое против одного. Не очень честно, но что честно в этом мире? Может быть, государство было честным, когда выставляло против одного — тысячи тысяч людей? И никогда одиночки не побеждали.

— Знаешь, — легкомысленно, во весь голос говорил Наиль, обращаясь к брату. — Мы ведь дарим людям такие ощущения, которые они никогда не смогут больше испытать. Мы выше художников, выше поэтов и музыкантов, потому что верх их достижений — замершее на секунду сердце поклонника. Мы же можем сделать нашим поклонником любого, и его сердце замрет не на секунду, но навсегда, на вершине самого высокого чувства и желания…

Нет, все-таки это был невозможный человек. Вразвалочку, даже чуть вихляя бедрами, с улыбочкой — навстречу смерти. Какая разница — чужая она или… не очень чужая… Наиль вывернул свою невозможную гаубицу со спины в одно мгновение, так, как умел только он, как в вестернах, только что ничего нет — а смерть уже несется к тебе со скоростью, превышающей звуковую мало что вдвое. Пятидесятиграммовая пуля, способная пробить рельс, кирпичную кладку, даже бронетранспортер — насквозь, с пяти метров, практически — в упор. Звуки слились, хрипит автомат в руках Равиля, ухает монстр Наиля, и Мастиф уже приготовился кричать: есть! молодцы, ребята!! давай!!! — как только Гаврила упадет. Но не падает…, не падает, зараза! Равиль меняет магазин — единым, цельным движением, но сверхчеловек уже рядом, громадное лезвие поднимает обычного человека, потрошит — уже в воздухе. А Наиль — успел, выбросил винтовку, отпрыгнул, он умел хорошо прыгать с места, еще в школе пытался ставить «пионерские» рекорды. Ведь настоящий пионер должен был, по идее, подтягиваться двадцать пять раз, метать теннисный мячик на сто метров, и прыгать с места — на три метра. Наиль подтягивался — двадцать два, мяч метал на шестьдесят, а вот прыгать… да… прыгать он умел на три метра, причем что вперед, что назад, что вбок… прямо человек-лягушка. И снова — прыжок назад, Гаврила нависает, но татарин снова (невозможно это, просто невозможно!) увернулся, ускользнул, просочился под мышкой, и оставил на груди, на белой широкой груди, прикрытой тонким шелком — длинную красную полосу. Сам он невредим, зубы навеки застыли в оскале, два ножа, в правой — булат, в левой — десантный. Гаврила уже не спешит, может быть — он ошеломлен, а может — развлекается, мало где и когда можно найти такого противника… Опасного, бесстрашного, хитрого. Зря он так, зря понадеялся на свою «сверх». Сверхсилу, сверхреакцию, сверхразвитие, сверхумение… Наиль поднял левую руку над головой — и лезвие десантного ножа сорвалось, вылетело, словно выстрелило из кисти, хороший трюк, нельзя сразу предугадать, и Гаврила пошатнулся, ошеломленный не менее бешенного татарина… Лезвие торчало прямо из глаза, темно красная кровь капала на рубаху; Наиль прыгнул, полоснул по ноге, по животу, по груди, уже все! можно бить! прямо в сердце, не надо медлить… ну же… давай!

Наиля оторвало от истекающего кровью гиганта, провернуло в воздухе, сломало так, что голова коснулась сапог. Он не успел даже вскрикнуть — и уже лежал на асфальте, «мордой в пол», за головой не руки, а ноги… Гаврила стоял, обиженно хмурил брови, явно не понимая — отчего и почему на ровном месте началась такая буча, зачем и главное — ради чего столько ненависти и крови? Потом сверхчеловек провел по груди правой рукой — раны исчезли, рубашка вновь засверкала белизной. А трупы четырех женщин и двух мужчин стали потихоньку шевелиться, словно в тихой агонии — уходили под землю. Так сверхлюди хоронили обычных людей.

— Стой, — закричал Александр, неуклюже перевалился через парапет, побежал, пытаясь успеть, и успел, схватил Наиля за штанину, рванул, вытащил из трясины, и Равиля — тоже.

— Сам похороню! — крикнул он в широкое улыбающееся лицо. Мастиф даже не заметил, как в руке оказался меч.

— Хочешь меня остановить? — спросил он с глухой угрозой.

— Нет, — ответил Гаврила. — Твоя дорога не кончается.

Повернулся и ушел. Только ручкой не помахал на прощание. Сверхурод…

Крик за дверью начал утихать, на площадке показался врач.

— Сигарету, — попросил он севшим голосом.

Саша усмехнулся и протянул пачку. Да, наверно, нелегко видеть, как из раскрытой матки на тебя глядят голубые разумные глаза — ведь у младенцев не бывает голубых глаз. Может быть, Иван еще и сам выползал, цеплялся маленькими ручками, пихался малюсенькими ножками, да еще и пуповину поправлял.

— Я хочу вам сказать, — начал врач, глубоко затянувшись. — Чтобы вы не волновались…

— Да я и не волнуюсь, — Мастиф дружелюбно хлопнул человека по спине. — Голубоглазый? На три с половиной?

— Четыре, — быстро поправил врач.

— Сын, — прогудел Мастиф, поддернул автомат и вошел в квартиру.

Не потребуется маленькому Ивану прививки. И диатеза у него никогда не будет. Может так статься, что мокрые и пачканные пеленки ребенок сам менять будет. Взглядом. Еще придется узнать, что дети встают на ноги в шесть месяцев (здесь Александр ошибся на девяносто дней). А через год можно будет уже застать их вместе с Людой, только читать сказки вслух будет не старшая сестра, а младший брат (Саша промахнулся только в книге, Иван читал вслух «Основы общей и юридической психологии» Еникеева). Придется смириться с тем, что сын будет расти заводилой и драчуном, перекалечит кучу великовозрастных болванов перед тем, как отец научит его «правильно» и «неправильно» драться. Учитель физкультуры будет просто в восторге, как и «певичка». Учительницу русского языка Иван тонко и очень остроумно станет посылать на три буквы и очень далеко, дальше, чем чертова бабушка живет. С первого же урока физики малолетний гений просто сбежит, и будет долго смеяться, уткнувшись в отцовские штаны: «Надо же, до чего додумались. Папка, это он сам придумал или в книжке прочитал…? А он не Библию, случаем, читал?»

А пока это просто маленький кулечек с кудряшками, глазки так и шмыгают по сторонам, улыбается. Саша вдруг подумал, что будет, если он руки разожмет и выпустит сына из рук? Он на пол шлепнется, или в воздухе повиснет? Вот, ё-мое, задачка со многими неизвестными…

Улыбался маленький Иван, улыбался счастливый отец, улыбалась замученная Наташа, улыбался врач, улыбалась акушерка, в двери показалось улыбающееся лицо Шпака, в руках он держал подснежники, Александр просил достать подснежников…

Идиллия, счастье, чтоб его…

Очень редко меч Полеслава покидал ножны. Александр иногда просто опасался доставать его. Казалось, что сам клинок, с широким долом у рукояти, переходящим в узкое, практически бритвенное лезвие — на конце; с рукоятью, перетянутой грубой сыромятной кожей; с едва видимым намеком на гарду — простое и честное оружие солдата — само по себе просит крови, требует разрушения, свиста воздуха и яростного крика.

Сын, как только подрос, очень заинтересовался отцовским мечом. Тайком от Александра маленький Иван доставал клинок и долго его рассматривал, пытался понять.

— Пап, — Иван называл Александра отцом, что последнего радовало неимоверно. — Ты знаешь, сколько здесь слоев?

— Каких слоев? — не понял сначала Саша. А потом попытался перевести тему разговора. — Сколько раз сказано, что это не игрушка!