Вот только не хочет Мастиф стать новым Стенькой Разиным. И Авраамом Линкольном — не хочет. Никаких армий, никаких союзов, никаких уний, государств, партий, советов, рас и народов. Не бывать этому…
А будет так.
Далеко-далеко, за Иркутском, в тайге, где нет ни дорог, ни тропинок, даже звери редко заглядывают — есть кладбище. О, это не обычное кладбище. Оно железное, замерло до времени, оно еще не списано, там все новое стоит, прямо с завода… Или стояло… Наверняка стоит, нельзя же восемьдесят тысяч танков в один миг переплавить, это тебе не «Мерседес» бронированный, танк и в стотонную печь не влезет, его пилить надо, а вы броню — вольфрамо-титано-пластиковую — пилили когда-нибудь? Автогеном… Нет брат, шутишь, стоят они там, пушки повесили, круглые башни нахмурили, гусеницы провисли…
Мастиф словно наяву видел, как медленно, со скрипом поднялись длинные стволы, как вращаются, сами по себе, громадные болты «ленивцев», отчихиваются от многолетнего сна могучие дизеля. Загорается панорама, снаряд автоматически подается в громадный поддон, заправляется в ствол. Валятся многовековые кедры, не в силах противится ужасающей человеческой мощи, вот только в железных коробках, за тридцатью сантиметрами комбинированной брони — ни одного человека.
Они здесь, отец и сын, человек и сверхчеловек, создатель и подобие. Прямо здесь, в комнате, смеются, разговаривают — а там, за окном, в жарком черном воздухе восемьдесят тысяч танков стирают город за городом. Так будет хорошо, эффективно, быстро, не нужно лишних жертв, не нужно слез, слюней и соплей, воспоминаний и мемуаров фронтовика-партизана… Как в компьютерной игрушке, давненько Александр не играл в стратегии, особенно в танковые, чтобы как в жизни — дивизия на дивизию, армия на армию, все силы — в железный кулак, и бить по центру.
Надо только Ивана уговорить, да не сразу ему в лоб все карты открывать, а постепенно, чтобы он тоже идеей проникся, азартом. Чтобы загорелся — до него, верно, таких экспериментов никто не ставил. «А сможешь ты, сынок мой дорогой, восемьдесят тысяч танков в подчинении держать, да так, чтобы у них снаряды не кончались, и патроны — тоже. Про горючее и не говорю, но броню надо усилить, желательно ввести самопочинку, это и в самом деле будет неплохо; но лучшая проверка, сынок, это — проверка боем. И не Актюбинск какой-нибудь, не Новгород. Идем на Москву — там сила, там развернутся можно».
— Можно, но не нужно, — произнес Иван за спиной. Саша даже подпрыгнул.
— Здороваться нужно, — буркнул он. — Ну что ты думаешь о моих мыслях?
— Интересно, очень интересно. Стоят танки, только не восемьдесят, а двадцать тысяч. И пара тысяч самоходок. Их плавить хотели, но транспортировка и разделка дороже добычи руды оказалась, да и опасно, один раз рвануло, троих осколками начисто списало… Только вот мы не всесильны до такой степени, придумаешь тоже, — Иван говорил нахмурив брови, размышлял вслух. — Половину машин по дороге растеряем, и энергетические затраты невероятные, даже мне столько мелочей в голове держать невозможно. Да и не пустят нас. На подступах распылят твои самоходки.
— Ладно, понял, сам дурак, — скривился Александр. Все-таки невозможно жить, если кто-то рядом читает твои мысли. Чувствуешь себя не только идиотом, словно за онанизмом каждый раз застают.
— Мы с тобой последний раз видимся, — бухнул вдруг Иван.
— Что так?
— Уходим мы, оставляем вас. На земле кроме людей еще семь цивилизаций — это только в трехмерном пространстве. А в многомерном даже и сказать страшно — число с двадцатью тремя нолями получается. А мы, понимаешь, не очень вписались…
— Гонят вас?
— Да нет, сами. Дел хватает, а вас, ну, людей, вроде как в Красную книгу записали. Самосовершенствующийся перспективный вид. Наблюдать за вами плазмоиды будут, они как раз примерно столько же живут.
— Плазмоиды?
— Разумные из плазмы, они на Солнце, о вас уже давно знают, всерьез не занимались, сейчас начнут…
— Начнут заниматься? — голос Мастифа полон иронии.
— Да, — Иван улыбнулся. — Не дрейф, папка. Я за тебя словечко замолвил. Ты теперь вроде местного представителя будешь, мне сказали зафиксировать тебя…
— Интересно, — рука привычно гладила вороненый металл снайперской винтовки. — Очень интересно.
— Меч Полеслав оставляет. Ты теперь с ним как одно целое…
— С Полеславом?
— Нет, с мечом. Хватит паясничать. Слушай. Ты правильно мыслишь, без глупости. Потенциал большой. Когда начнешь — подумай еще раз, реши, без чего, или — с чем общество может стать другим. Не только без власти. Пусть несчастные не кажутся таковыми, — Иван говорил четко и очень серьезно. — Ты же меня учил никого не жалеть. А сам…
— Кого я жалею? — не понял Саша.
— Да не в жалости дело. Ладно, не обращай внимания. Ты Артемича на смерть послал?
— Он сам вызвался…
— Наплевать. Главное, что те тридцать человек, которых он взорвал — не стоили они его жизни.
— Как это…
— Даже если бы тысяча, — продолжал Иван. — Даже если бы все тираны и дураки в одном месте собрались — они бы одного Артемича не стоили, — сын совершенно человеческим движением облизнул губы. И невпопад добавил:
— Люда со мной пойдет, мы договорились…
— С кем вы, твою мать, договорились? — Александр явно выходил из себя. Нервы ни к черту. И этот невинный вопрос, самое интересное, застал Иван врасплох:
— Ну, мы — это мы, не первые и не последние, — он был явно смущен. — Мамку не забудь. Пошел я, — и выскочил за дверь молнией.
— Ванька, сукин сын, а ну, появись на секунду! — заорал Мастиф.
Иван просунул голову в дверь.
— Ты мне скажи, чем мы от вас отличаемся? По-хорошему скажи, — Саша почти умолял.
— Пап, я тебе сто раз говорил. Тут в мозгах дело. Мы свободны, а вы — нет. Это не потому, что мне захотелось. Так уж вышло, генетика, почти судьба… Прощай…
— Прощай, сынок, — Александр хотел крикнуть еще раз, чтобы Иван попрощался с матерью, но махнул рукой. Надо будет — попрощается, а не надо — так не надо. К чему лишние слезы?
С Наташей Александр разругался. В пух и прах, окончательно и бесповоротно, так, что пришлось идти ночевать в квартиру Наиля. Так уже бывало, и не раз. Конечно, обидно, сын и дочь ушли, не попрощались, еще и навсегда. Слез натекло море, и крику было достаточно. Саша в конце концов плюнул, спустился вниз, к Наилю, заперся подальше от скандала. Руки тряслись, разобрать, прочистить и смазать пулемет получилось плохо, всё казалось тяжелым, чистое мучение. И спать не хотелось. Не шел сон второй день подряд, хоть тресни. Не хотелось пить, не хотелось есть, даже дышать не хотелось. Под утро, в самый восход солнца Саша заметил в окно котенка. Маленький, рыжий в полоску, на полусогнутых лапах. Перебежал дорогу и спрятался в кустах. И Александр сразу вспомнил, как давным-давно обещал человеку, из-за которого, быть может, и началась вся котовасия, весь бред, все эти дурацкие и бесполезные перемены. Может, выполни он обещание на следующий день — и ничего бы не случилось. Не упал бы камень с гор, не сгорела бы деревня…
— Сейчас, дядя Леша, будет тебе котенок, — прошептал Саша и вскочил, выбежал во двор в чем был, босой, в тренировочных штанах и рваной футболке.
— Ты уж не обессудь, дядя Леша, — говорил Александр. — Если он тебе не нужен будет, так я его себе возьму. Иди сюда, маленький. Давай, не бойся, я не страшный, я…
На полуслове его прервали. Выстрелом, бронебойной пулей, в спину, из-за угла, прямо в сломанный позвоночник. Саша почти привычно упал, даже успел порадоваться, что вперед головой, а не на спину. В глазах шли круги, тело проваливалось вниз, все глубже, словно под землю продиралось. Такое впечатление, подумал еще Саша, — что лечу. Руки — как крылья, а тело непослушное и мягкое. Внизу (он посмотрел вниз) — пылающая пламенем река, в медленной лаве крутятся черные точки, зрение фокусируется, словно не глаза, а тысячекратная видеокамера. Не точки это вовсе, головы это человеческие, рты открыты, словно кричат, только звука нет. Одна из голов поднимается, и Саша видит, это — Андрюха Павин, смотрит пустыми глазами, потом кривится, точно узнал. Улыбнулся, точно, зовет… Прочь, прочь отсюда, к синему небу, к бескрайним облакам, поверх которых зеленеет пшеница, и могучая, упрямая, знакомая фигура медленно идет за плугом, выворачивая жирную землю бесконечной полосой. Шпак не торопясь утирает пот, приветственно взмахивает рукой, но слышится шум, крик, звон оружия! Вот и воин, в дивных доспехах, с рогом искрящегося вина, четыре обнаженных красавицы льстятся к герою. Наиль вскакивает на ноги, поднимает в салюте длинный нож!
