Она прибавила шагу. По-прежнему попадались лишь одиночные, торопливо, как и она сама, идущие прохожие.

Она подходила уже к Дворянской, когда дорогу ей пересекла густая, как тогда на Сампсоньевском, дружно вперед бегущая толпа. Наташа переждала, пока опять опустеет перекресток. Далеко где-то простучали выстрелы, дошел крик, долгий и непонятный. Потом все смолкло. Наташа пошла потихоньку дальше, свернула за угол - и шатнулась назад. Почти у угла, на панели, под самым подъездом аптеки, с навеса которой кренился наполовину обломанный деревянный, огромный, двуглавый черный царский орел, лежал навзничь человек в сером полицейском пальто, с узкими серебряными погонами, с оборвышем портупеи через плечо. Рядом валялись обломки ножен, барашковая офицерская шапка. Из-под головы человека темными тягучими струйками растекалась кровь.

На секунду в голове помутилось. Врач. Вот. Началось.

Бегом обойдя раненого, она поднялась на подъезд аптеки. К стеклянным дверям жались с той стороны бледные, перепуганные лица. На знак Наташи настойчивый, неожиданно повелительный - открыли.

- Раненый. Дайте скорее бинтов. Йоду.

Провизор в белом халате отступил от порога, поправляя на сизом, с прожилками носу золотые очки.

- Вы что, медсестра? Оставьте лучше, если смею советовать... С рабочими этими как бы вам и самой не нажить неприятностей. Да и вообще... Видели, что они сделали с нашей вывеской... Царский орел, изволите видеть.

Наташа пробормотала:

- Там не рабочий... Офицер.

Аптечные засуетились.

- Офицер? Тогда, конечно, дело другое... Двухвершковый, стерилизованный дайте, Клавдия Васильевна. И ножницы хирургические...

На панель, холодную, коленями. Клавдия Васильевна, пугливо вздрагивая плечами в вязаной теплой кофточке, стараясь не смотреть, поддерживала окровавленную голову. Раненый без сознания. Не очнулся даже, когда Наташа, неистово пачкая пальцы, полила йод на рану.

- Бинта не хватит, принесите еще... Нет, обойдусь. Да, пульс...

Клавдия Васильевна посмотрела вдоль улицы, мимо Наташи, и прошептала радостно:

- Слава богу... Идут!

Наташа обернулась. Уже неподалеку шли к ним серединою мостовой городовые. Они вели курчавого парня, без шапки, с разбитым лицом. Увидев лежащего и Наташу, несколько городовых и околоточный в серой шинели отделились и побежали к подъезду.

- Господин помощник...

Голова, на руке у Наташи, дрогнула, чуть приподнялись веки. Сквозь сетку частых рыжих ресниц глянул тусклый, белесый глаз. Наташа чуть не уронила голову - затылком опять о панель.

Подошли остальные, приостановились на минуту. Парень, зло щурясь, стряхивая кровь с рассеченной брови, оглянул Наташу и крикнул:

- Мое почтенье! Давно не видались! Ты, выходит, - вон из каких, "иже херувимы". Господу богу и полиции!

Тяжелый удар кулаком в лицо отбросил парню голову назад. Он чуть не упал. Наташа крикнула с колен, не помня себя:

- Не смейте бить! Не смейте!

Парень рванулся и вытер с лица кровь.

- Нет, уж ты помолчи! Для своих побереги жалкование, невеста неневестная... Мы с ними в дележку не ходим, с царской псарней.

Его повели дальше. Наташа, пошатываясь, встала с колен.

Городовые уже подымали тело. Околоточный галантно приложил два пальца к шапке.

- Разрешите фамилию, адрес. За оказание помощи господин градоначальник...

Благодарность полиции. Медаль или деньги! Наташа расхохоталась истерически. Повернулась, не отвечая, пошла почти бегом.

Как в полусне, сквозь дымку - дома, люди. Зачем-то фонарь на дороге. Огромный, без стекол. И хруст под ногами колкий. Толпа. Опять толпа на дороге. Поют.

Остановилась. Троицкая площадь? Зачем? Ей же совсем не туда.

Пение оборвалось. Толпа замолчала, стало тихо, только далеко впереди, в первых рядах, должно быть, одинокий голос кричал какие-то, ясные очень, но совсем непонятные слова. Перебивая его, гнусаво и заунывно пропел рожок. Люди стояли. Рожок затрубил опять - на этот раз громко и нагло. Задние, ближние к Наташе, стали пятиться, повернули... Опять прижалась к стене, как тогда, на Сампсоньевском... Сейчас побегут.

Треск - нежданный, сухой, перекатом - прокатился, аукнулся где-то там, в куполах собора, перебив взвыв рожка. И тотчас - второй, торопливый, вдогон, словно испуганный. Люди рванулись - вроссыпь, в стороны, замельтешило в глазах... черное, черное... кто-то упал... И крик нечеловечий, надрывный - проклятьем и смертью. Здесь, совсем близко, у ног... Наташа зажала руками глаза. Топот ног, мчащихся в беге, бешеный, быстрый... И опять - залп.

Топот смолк. Сами собой, бессильно, упали руки. Наташа увидела. На оголившейся мостовой, на распаханном снегу - навзничь, недвижные... три... четыре... семь... одиннадцать... Шапки... ботик... блестящий, кем-то брошенный, стальной кошелек. И вдали, засекая улицу от панели и до панели, - выровненная, замершая шеренга, в рыжих солдатских шинелях, винтовки со штыками наперевес.

Глава 21

Да или нет

До семи Наташа пролежала на кровати ничком, уткнувшись в подушку.

Ужас, ужас!.. Жить же, жить нельзя после этого... Кто видел, никогда больше в жизни не улыбнется.

И рабочий этот... избитый... Как самую последнюю, подлую!..

В соседней комнате, у хозяйки, часы пробили семь. Наташа вспомнила:

"Маскарад". Спектакль. Бенефис.

Даже самая мысль - смотреть сейчас на красивые, набеленные, нарумяненные актерские лица, когда там, на улицах - кровь... на щеках, на висках, на груди... музыку слушать - скрипки! - когда... рожок и стрельба... - самая мысль показалась такою чудовищной, что горло сдавило удушьем. Как она могла вчера Марине сказать... Правда, она не знала, а Марина и тот, может быть, сами... так, как на площади было, под пулями...

Не будет спектакля. Отменят. Не смеют же люди...

Она сбросила ноги с кровати, села. А там стреляли - не люди? Тот, что играл смерть на рожке, - не человек? Отчего же тогда и в театре...

Идти. Обязательно. Посмотреть. Не может же быть. Слова такого нет, не найти, не придумать для тех, кто стал бы веселиться сегодня.

Лихорадочно Наташа оделась. Парадное платье - единственное: тоже, как светские дамы, как девушки лучшего общества, шила себе, специально к этому дню - на бенефис, на премьеру. Чтоб не быть хуже других... Почти с отвращением застегивала Наташа крючки. Причесалась наспех, обрывая гребенкой длинные белокурые, шелковистые волосы... Противные! Все, все противно.