- Совершенство, – хрипло пробормотал он, кладя ладонь ей на шею, и проводя вниз по груди и животу. - Я умираю с голода, моя пташечка, и ты – мой пир. – С этими словами он подхватил ее под колени и поставил ступни девушки на свои, поднимаясь на ноги вместе с ней.

Они прижимались друг другу всем телом, кожа к коже, и руки Сандора крепко обнимали девушку. Санса чуть-чуть сдвинулась, так что их тела совпали, как недостающие кусочки мозаики, как ключ и замок. А потом она поцеловала его так, что сердце Клигана ухнуло вниз.

Оторвавшись от ее губ, он немного отодвинув девушку, наклонился и взял простыню из стопки, лежавшей рядом с ванной. Она смотрела на него полным решимости взглядом, пока Сандор набрасывал простыню ей на плечи. Он заглянул в большие, затуманенные страстью глаза, и взял ее лицо в свои ладони.

- Санса…начал он.

- Да. – это было все, что она ответила. Все, что ей было нужно сказать.

Сандор поднял ее на руки, шагнул из ванны на пол и понес Сансу к постели с пуховой периной, оставляя за собой мокрые следы.

========== Глава 20. ==========

«Вот так оно и бывает? – размышлял он, – постепенное пробуждение, которое накрывает тебя с безжалостной ясностью? Именно так все и заканчивается?»

По всем статьям ему сейчас полагалось крепко спать в тепле под шкурами, сжимая девушку в своих объятиях. Вместо этого Сандор обнаженный стоял у окна, и, подрагивая от холода, смотрел в ночь. Оранжевое пламя факелов двумя рядами освещало дорогу к таверне, но тьма за ее пределами была как чернила, и именно туда он направлял свой взгляд.

«Потому что я люблю тебя», - сказала она.

Когда он был ребенком, его никто не любил, кроме его сестры. Сандор не помнил свою мать, которая умерла от лихорадки прежде, чем он научился ходить. А его отец – сухой и немногословный человек, - был с ним строг, хотя и справедлив. Но в детстве он видел его так мало, что отец был для него скорее призраком, разгуливающим по семейному склепу, чем живым человеком. А Григор…Григора он всегда только боялся.

Но его сестра…

Он попытался вспомнить ее лицо, но с грустью понял, что не может. Правда, он помнил, как ярко оно сияло. И еще – как она могла снова дать ему ощущение полноты, цельности, когда он был уверен, что не переживет еще одного дня агонии. Тогда она обнимала его, осторожно сдувала с обожженного лба уцелевшие пряди волос и пела ему. От ее песен осколки, оставшиеся тогда от прежнего Сандора, медленно начинали собираться во что-то целое. В его детстве не было дня, когда он не знал бы, что любим, и любил ее в ответ. Это чувство было простым, сильным и всеобъемлющим. И с простотой и мудростью детства он знал, что пока сестра любит его – он будет жить.

В тот день, когда Григор увез Морийю с собой в лес и вернулся один, на место любви пришла ненависть. Сандор быстро научился насыщаться этим чувством. Голодный человек ест все, что ему предложат. Умирающий от голода ребенок удовольствуется и меньшим. Ненависть и ярость на вкус были мерзкими, как гниющая мертвечина, но он день за днем учился глотать эту горькую пищу, и однажды она заполнила ту дыру, где раньше сияла и горела любовь сестры.

А в другой день, когда Григор убил и их отца, младший Клиган ушел из дома, не оглядываясь. Его там больше ничего не держало. Сандор был высоким и сильным для своих лет, и Ланнистеры с охотой взяли его в оруженосцы. Он учился терпеть взгляды, которые привлекало его уродство, и то, как люди отворачивались от него, а на их лицах жалость мешалась с ужасом. Мальчик стыдился этих взглядов, и ненавидел их одновременно – ненавидел то, как к нему относятся из-за его беды и его уродства – как будто он сотворил такое с собой по доброй воле. У стыда был привкус ярости, и им он тоже питал свою душу.

При разграблении Королевской гавани во время мятежа Роберта Баратеона Пес впервые позволил всему гневу, ярости и ненависти, которые скопились в нем точно гной, излиться в бесконечном, безжалостном насилии. Он открыл для себя, как хорошо у него получается убивать, и как это сладко. Ему нравилось видеть, как жалостливые взгляды превращаются в опасливые, и это заставляло его чувствовать себя живым. Так что Клиган продолжал взращивать в своей душе этот мрачный, тайный сад ненависти и презрения, и питал его всем, до чего мог дотянуться. Он поливал его кислым вином, а когда когти одиночества начинали рвать его изнутри, он отгонял его короткими яростными совокуплениями в темных коридорах или вонючих кладовках. Удовлетворив свою похоть, он шел к себе в комнату и напивался до бесчувствия, изо всех сил стараясь забыть, каково это – когда тебя любят.

***

Со стороны кровати послышались звуки: Санса громко вздохнула и повернулась на другой бок. Руки ее лежали поверх мехового одеяла, и стройная девичья нога виднелась из-под шкуры… Пташка вздохнула еще раз и затихла.

***

Она сияла так ярко, что почти ослепляла его – беспомощная, глупенькая и такая бесконечно юная. Он ненавидел ее и желал в равной степени, и скоро девушка сделалась для Пса наваждением, опасной игрой, в которую он играл сначала сам с собой, а потом и с ней. Он и правда превратился в пса, - шныряющего вокруг, вынюхивающего ее слабые стороны чтобы их использовать; он щелкал зубами и старался укусить, и одновременно в душе вымаливал хотя бы крохи доброты к себе, чтобы насытить ту бездонную пустоту, что была внутри него.

Тогда Клиган впервые за много лет снова ощутил стыд. Не из-за того, как она смотрела на него, а из-за того, каким человеком он стал – и этот человек ясно отражался в глазах пташки. Он стал не лучше своего братца-садиста или его приспешников. Чудовище, лицемер и лжец – вот кто он был, и ярость перестала питать его как раньше. Отчаявшийся, испуганный и алчущий ласки он пришел к ней в ночь, когда небо полыхало зеленым, и забрал с собой то, что больше всего хотел ей дать.

«И все равно она любит меня. Против всякого разумения и всякой надежды».

Сандор стащил одну из шкур со спинки постели, завернулся в нее и сел на пол рядом со спящей Сансой. Его глаза скользили по ее лицу, спокойному, расслабленному и нежному во сне. Он никогда особенно не раздумывал над тем, что же именно он к ней чувствует – до сегодняшнего дня. Раньше это казалось неважным. Может, оно и теперь не имело значения, но Сандору все больше хотелось назвать это чувство, и назвав его, дать ему право на существование. То, что произошло между ними, произошло на самом деле.

Это было не просто желание защитить ее, или то, что ее нужды вдруг стали для него важнее собственных. Это было не просто удовольствие, которое он находил в ее обществе или в любовании ее красотой. Это была не радость от того, что он заставляет ее смеяться, или то, как стучало его сердце, когда девушка

беззастенчиво рассматривала его. Это было даже не то, что она видела и принимала его таким, какой он есть. Его чувство заключало в себе все это и гораздо большее.

«Любовь ли заставила меня испустить семя, словно зеленого юнца, стоило ей в первый раз прикоснуться к моему члену, но вместо того, чтобы почувствовать себя униженным, я просто рассмеялся вместе с ней? Любовь ли побудила меня ощущать странную благодарность за появившееся ниоткуда у нас время, чтобы не торопясь узнать ее, изучить, что именно заставляет ее вздыхать, стонать и выгибаться в моих руках? Любовь ли позволила мне чувствовать ее боль и сдерживать себя, прежде чем ее уверения наконец дали мне возможность полностью погрузиться в нее?».

Эти мысли камнем лежали у него на душе и на сердце, и наконец, решившись на что-то, он потянулся, поцеловал костлявую, как он ее называл, коленку пташки и прижался к ней лбом.

«Я сделаю все» - так он молился, сам не зная кому. – «Все, что вы попросите. Но только позвольте мне побыть с ней хоть немного. Не забирайте у меня мою леди, мою любовь».

Клиган глубоко вздохнул, произнося последние слова, и с этим вздохом почувствовал, как рука девушки легла на его плечо.

- Что ты делаешь? – промурлыкала она, – иди в постель, Сандор.