Капитан Йозеф Зайчек, начальник колчаковской инквизиции

без своих знаменитых черных очков – второй справа. Второй слева – поручик Шереметьевский (освобождал Волкова).

НАКАНУНЕ Алексей Павлович Наметкин, следователь судебной палаты, был на дне Ангела у двоюродной сестры. И засиделся до трёх ночи. Не то, чтобы вечер получился интересным – кроме ещё двух родственников, не было больше никого. Просто не хотелось возвращаться в свой дом, опустевший два года назад.

Все разошлись, а он всё не мог заставить себя встать из-за стола. Сестра бросила материнский взгляд на его физиономию, пунцовую от домашней вишнёвки, на спутанные влажные волосы, на вицмундир, затёртый до блеска на локтях.

– Когда, наконец, женишься, Алексей? Два года прошло, снимай траур.

Наметкин сразу заторопился, быстро опустошил до дна графинчик и поднялся. Сестра оставляла ночевать – опять же комендантский час. Но он всё равно отказался, соврал про неотложные дела с утра.

Комендантский час его не волновал. Чехословаки добросовестно патрулировали лишь в первые сутки после вступления в Екатеринбург. Теперь на ночное патрулирование выходили только добровольцы – грабить случайных прохожих. Под арест отправляли уж совсем безденежных. Или налетали с внезапными проверками на квартиры обывателей, особенно, на те, где имелись юные барышни.

Ни одного патруля Наметкин не встретил на пустых улицах. Пришёл домой быстро, ощущая на ходу, как в желудке плещутся два литра вишнёвки.

Серая летняя ночь уже перетекала в утро. Но уснуть не получалось. Едва Наметкин закрывал глаза, как его, словно на корабле в шторм, качало из стороны в сторону, тошнота, как при морской болезни, подкатывала к горлу.

В конце концов, Наметкин победил себя: медленно и осторожно стал засыпать.

Получаса не прошло, как дом содрогнулся от грохота.

Слетела с петель входная дверь и хлопнулась на пол. По ней в комнату вбежали два чеха с манлихерами наперевес и поручик русской армии с наганом в руке.

– Что? Кто такие? Как посмели?.. – вскрикнул Наметкин.

– Вот он – красный мерзавец, продажная шкура! Большевицкий шпион! – взревел поручик и воткнул ствол револьвера Наметкину в открытый от ужаса рот, раздирая ему язык и нёбо.

– Прощайся с жизнью, ракалья!..

– О… о… о… – только и выжал из себя Наметкин, дико вращая глазами.

– Что?! – прищурился поручик. – Издеваться? – и провернул ствол револьвера.

Кровь судебного следователя потекла струёй изо рта на измятую, влажную от сна исподнюю сорочку.

– Э… э … – Наметкин изо всех сил с мольбой смотрел на чехов.

Но чехи только усмехались от порога.

Поручик вытащил изо рта Наметкина револьвер, сунул в кобуру и застегнул её.

– Так что ты хотел сказать, тварь? Признаться? Признавайся, если жить не надоело.

– Го… господин поручик… Ваше благородие… Христом-Богом… Не большевик я, не шпион! Кто угодно подтвердит. Клянусь!

Отступив на шаг, поручик критически оглядел Наметкина с ног до головы.

– Значит, не желаешь признаваться, – и снова расстегнул кобуру.

– Да я же вас знаю! – закричал Наметкин. – И вы меня тоже знаете!.. Вы поручик Шереметьевский!

– Меня все шпионы знают, – усмехнулся поручик. – И красные, и белые.

– Я судебный следователь Наметкин!.. Мы с вами у коменданта Голицына вчера были. Он подтвердит мою личность.

– Следователь… – неожиданно сбавил тон поручик. – Эдак любой краснопузый назовётся следователем.

Он повернулся к чехам:

– Что, братцы, расстрелять мерзавца на месте? Или в контрразведку?

– В контрразведку! – крикнул Наметкин. – Веди в контрразведку.

– Сам захотел, – отметил поручик. – Пошёл!

Следователь торопливо оделся. Не дожидаясь команды, сцепил руки за спиной, как предписывают правила сопровождения арестованных. Семенящим шагом, иногда вприпрыжку, двинулся вслед за широко шагающим поручиком. Легионеры шагали тоже широко. И время от времени подбадривали Наметкина сзади штык-ножами манлихеров.

Через четверть часа они были на Вознесенской площади у особняка инженера Ипатьева.

Острог, установленный большевиками, когда они держали здесь Романовых, стоял по-прежнему. На вышке у ворот – снова пулемётчик, только чешский, а над пулемётчиком развевается флаг будущей Чехословакии. У проходной двое часовых – рядовой и сержант.

– Арестованный на допрос к капитану Зайчеку, – заявил поручик.

– Как прозвають пана? – вежливо осведомился сержант.

– Поручик Шереметьевский. Со мной арестованный – следователь Наметкин. Бывший. Теперь красный шпион и лазутчик.

Сержант отступил внутрь проходной, снял трубку внутреннего телефона и крутанул ручку. Сказал несколько слов по-чешски, выслушал, бросил испытывающий взгляд на поручика.

– Проходьте. Брат капитан Зайчек приказал.

Первое, что увидел Наметкин в вестибюле, на площадке входной лестницы, – огромное чучело бурого медведя без головы. Косматая голова без ушей и с блестящими черными пуговицами вместо глаз лежала рядом. Проходя мимо чучела, Наметкин на секунду представил, как около медведя по нескольку раз в день ходили Романовы. Где, интересно, была тогда голова? Он даже шаг придержал, но в спину тотчас упёрлось остриё штык-ножа.

– Дале, дале! – прикрикнул легионер.

Поручик Шереметьевский дошёл до другой, внутренней, лестницы во двор и уже спускался вниз.

Они вышли во двор, заросший пучками травы на жёлтой земле, окаменевшей от жары. В запущенном неряшливом саду несколько тополей и дубов шевелили пыльными листьями под лёгким ветром.

– Сюда! – приказал поручик, открывая внутреннюю дверь на первый этаж.

Теперь они попали на тёмную деревянную лестницу в полуподвал. Спускаясь, Наметкин машинально насчитал двадцать три ступеньки.

В полуподвальную комнату свет проникал через два маленьких окна под потолком. По ту сторону толстого мутного стекла мелькали грязные солдатские ботинки, сверкающие офицерские сапоги, щегольские штиблеты с мелкими пуговицами на светлых гамашах, крестьянские лапти, женские боты; прокатились с жестяным звоном колеса ручной тележки.

Стены и даже потолок комнаты оказались в выщербинах, словно от горошин. Особенно густо их было на задней стене и на правой – около боковой двери в чулан. Тут и штукатурка обвалена. В одной выщербине Наметкин без труда разглядел застрявшую пулю.

– Brate kapitán, – сказал сержант. – Svůj rozkaz vykonán. Zadržený převezen23.

– Volný24, – раздался голос из дальнего угла. – И вы, поручик, тоже свободны.

Наметкин даже головы не повернул на голос. Он оторвать глаз не мог от удивительного деревянного кресла посередине комнаты. Явно старинное, тёмного резного дуба, с высокой готической спинкой. Судя по отполированным подлокотникам, использовалось кресло часто. К каждому подлокотнику с торчащими железными шипами прибиты ручные кандалы. Спинка и сиденье тоже густо утыканы, как сапожная щётка, длинными стальными шипами, окрашенными чем-то черным. Кровь, старая, запёкшаяся, догадался Наметкин.

– Значит, у нас в гостях господин Наметкин… Алексей Павлович… – вполголоса констатировал голос на хорошем русском языке, впрочем, с небольшим иностранным акцентом.

Теперь следователь увидел в углу, за небольшим канцелярским столом капитана в русском мундире, но с красно-белой ленточкой в петлицах Узкое лицо капитана казалось высушенным на солнце пустыни – голый череп, обтянутый темной кожей, сквозь которую, казалось, просвечивались кости. Глаза спрятаны за черными очками. Перед капитаном на столе лежали две стопки – фотографии слева и стеклянные пластинки негативов справа.