– Пойдем в дом. Чего бы ты хотела на обед?

Голос у нее был вполне жизнерадостный, походка уверенная. Я встала с надгробия и побрела за ней к крыльцу. Тетя Хильда совершенно права – она в полном порядке. Магия может исправить все что угодно.

Тетя Хильда легла спать пораньше. Она всегда говорит, что умирание ее утомляет. Тетя Зельда заявила, что это ребячество, но тем не менее приготовила укрепляющий отвар и отнесла его наверх. Я слышала, как она уговаривает тетю Хильду выпить его. Наверное, это у тети Зельды вроде извинений.

Я немного посидела за кухонным столом одна, потом полезла на чердак искать Эмброуза.

Посреди его комнаты в воздухе плавала огромная старинная карта, такая древняя, что бумага стала желтой, а чернила – коричневыми. По верху золотыми буквами шла надпись: MAPPA MUNDI. Карта мира.

Над картой, поблескивая слюдой, парили, точно крохотные звезды, мелкие камушки. А перед картой стоял Эмброуз в неизменном красном бархатном халате и широкими жестами управлял их движением, словно дирижировал оркестром. Камушки послушно перелетали с места на место.

– Привет, Эмброуз.

Он через плечо сверкнул улыбкой и вернулся к созерцанию карты. Там на склонах высоких гор было написано: «Здесь водятся драконы». А среди морских просторов значилось: «Здесь водятся змеи».

Я вошла и спросила как можно небрежнее:

– Что это такое?

– Я соскучился по эспрессо в Италии, я соскучился по китайскому чаю, я соскучился по оргиям! Я уже говорил, что скучаю по оргиям?

– Говоришь время от времени.

– Потому что я и правда соскучился.

Я хмыкнула. Ведьмам положено отвергать ложную скромность ложного бога и с головой окунаться в чувственные удовольствия. Знаю я это, знаю. Просто знаю об этом не так уж много.

Я всмотрелась в карту.

– Если бы ты мог оказаться где угодно на свете, куда бы ты хотел попасть?

Эмброуз широко раскинул руки. Камушки разлетелись по всему чердаку, словно управляемый взрыв яркого света, словно комнатная версия Млечного Пути.

– Где угодно, только не здесь.

Здесь, с нашей семьей. Здесь, со мной. После смерти родителей я прожила в этом доме всю жизнь. Сколько себя помню, Гриндейл всегда был для меня домом. Я люблю его и страшусь потерять. Потерять все, чем дорог мне дом.

Но для Эмброуза мой дом – это тюрьма.

Эмброуз перевел взгляд с карты на меня, оглядел искоса.

– Как там Харви? Чары подействовали?

– Еще как, – торопливо заверила я. – Прекрасно. Очень хорошо.

– Фантастика, – буркнул Эмброуз.

Голос у него был рассеянный. Ясно, что ему дела нет до этих чар. Он еще раз повел рукой, и блестящие камни перестроились, прокладывая путь туда, куда Эмброуз сбежал бы, будь его воля.

– Какая была последняя строчка того заклинания? – резко спросила я. – Я все расслышала, только последнюю строчку не уловила. Что ты сказал? Что это значит?

– Ого! – Губы Эмброуза скривились. – Не сумела перевести всю услышанную латынь? Как же так, Сабрина? Какие еще сюрпризы преподнесет наша безукоризненная маленькая чародейка? Если ты не сможешь отличить омелу от белладонны, тетя Зи будет оч-чень недовольна.

Братец всегда поддразнивает меня, но сегодня в его голосе мне послышалась насмешка. Я сощурилась.

– Серьезно, Эмброуз. Мне надо узнать.

– Серьезно, Сабрина, – передразнил он мой суровый голос. Потом его губы растянулись в озорной ухмылке. – Я никогда не бываю серьезен. И поэтому ничего не расскажу.

– Эмброуз, это не смешно.

– Au contraire, сестренка. Должен сообщить, что моим остроумием восхищались еще при французском дворе. «Король-солнце» считал, что над моими шутками животики надорвать можно!

– Я тебе не верю!

Я повернулась и вышла, хлопнув дверью. Протопала к себе, плюхнулась на кровать, громко скрипнувшую коваными столбиками, утонула в груде одеял.

«Только не подумайте, что я в нее искренне влюбился», – сказал Эмброуз сегодня утром. Эмброуз с его холодным, переменчивым чародейским сердцем. Ему и в голову не придет, что кто-то может искренне беспокоиться о простом смертном. Естественно, он считает, что подшутить над чьей-то любовью – дело простое и простительное.

А я наполовину человек. Что, интересно, он думает обо мне?

Я выкинула из головы эту мысль. В школьном деле обо мне сказано: «У Сабрины очень аккуратное мышление» – и, мне кажется, так оно и есть. У меня все аккуратно разложено по полочкам: друзья отдельно, семья отдельно. Я всех люблю, но не хочу усложнять себе жизнь. Лучше пусть все будет организованно.

И в эти дни меня больше всего беспокоит, что темное крещение выкинет все, что мне дорого, из ящичков, куда я аккуратно это разложила. Все перемешается, запутается и погибнет.

Я привязана к Харви, ко всем друзьям. И что бы ни случилось, надеюсь, так будет всегда. Не хочу обрывать эти нити.

Я вздохнула, взяла с тумбочки фотографию в рамке. Мои родители. Когда я смотрю на них, всегда делается легче. Отец – высокий, смуглый, красивый. Мама – хрупкая, светловолосая, прелестная. Как герой и героиня сказки. Могущественный чародей и простая смертная, но он полюбил ее, женился, и появилась я. Знаю – меня они тоже любили.

Иногда я мечтаю, как хорошо было бы жить по-другому, в доме, где в подвале не лежат покойники, и чтобы, когда я возвращаюсь домой, меня ждали папа и мама. Мама ходила бы на родительские собрания, сочувствовала моим проблемам в отношениях с людьми, а папа, сильный, уважаемый, смог бы рассказать очень многое о чародействе. Мы бы жили как самая настоящая семья. Я люблю тетушек и Эмброуза, но это все же не то. Останься родители в живых, у нас была бы полноценная семья, и я бы не задавалась вопросами, любят ли они меня. Мы были бы счастливы, это точно.

И что бы ни говорил Эмброуз о ведьмах и их холодных, переменчивых сердцах, мне-то лучше знать. Для Эмброуза это, может, так и есть, но для меня – нет.

Я не такая, как мой двоюродный брат. Я похожа на отца. Родители бы меня поняли.

Там, где смерть, царит кромешная тьма.

Время от времени Зельда Спеллман убивает свою сестру Хильду и хоронит ее в могиле Каина на семейном кладбище, чтобы та вернулась к жизни. Хильда старается не очень за это сердиться. Зельда бы ни за что не поступила так, если бы не могла возвратить ее.

Но иногда возвращаться бывает уж очень тяжело.

На груди Хильды тяжким бременем лежит земля. По лицу, будто слезы, ползают черви. Что же воскрешает Хильду? Ей кажется, тот же внезапный приступ страха, который по ночам поднимает с постели миллионы живых матерей. Тревога, от которой женщины вскакивают с мягких подушек, утирают с лица холодный пот.

«Где мои дети? С ними ничего не случилось?»

У Хильды нет детей. Ей так и не выпало случая стать матерью. Ведьмы слывут рабынями плотских удовольствий, и Хильда всегда полагала, что надо к этому привыкать. Но оргии всегда отпугивали ее – а вдруг там все будут смотреть по сторонам и насмехаться над ней за то, что она не такая соблазнительная и гибкая, как другие ведьмы? И ни один мужчина так ни разу и не захотел остаться с ней наедине. Она, конечно, думала об этом, особенно когда читала хорошую книгу, например: «Когда пастушка встретила маркиза», или «Шотландцы не ждут», или «Тайный ребенок порочного шотландского миллионера». Но Хильда не знала, хватит ли ей смелости позвать мужчину к себе в постель. И не знала, хватит ли ей смелости хотя бы поцеловать мужчину.

И все-таки у нее появились дети. Они покорили ее сердце, и на всем свете некому было позаботиться о них. Хильда старалась не для себя. Это Зельда всей душой обожала младенцев, она-то и настояла (как всегда, все решив за сестру), чтобы они стали повивальными бабками. И каждого принятого новорожденного Зельда ласкала, как свое драгоценное сокровище.

В семье Спеллманов Хильда считалась разочарованием. А отец Сабрины, Эдвард, был великолепен. Ее брат был таким большим, что его тень полностью поглощала Хильду. А Зельда была примером, которому Хильда так и не научилась следовать. Зельда была неколебима во всем, особенно в поклонении Темному повелителю.