— Ты сама отдашь мне свое сердце, — добавило стоявшее перед ней воплощение мужской красоты.

Ганконер придвинулся ближе, и Вивиана ощутила леденящий холод мраморного надгробья. Над травой стелился призрачный туман, обвиваясь вокруг влюбленной четы на поляне, отгораживая ее от мира.

— Шелковая кожа, — промолвил красавец, проводя длинным пальцем по щеке фрейлины, — ореховые глаза, уста алее роз.

Палец его скользнул по ее губам. Вивиана неистово задрожала, чуть не теряя сознания от близости и пыла волшебного возлюбленного. Прекрасное лицо его было словно вычеканено из алебастра, волосы казались чернее ночи. Сливовые, терновые глаза глядели прямо в расширенные, беззащитные глаза девушки, в самое сердце ее души — и там, куда падал взгляд, открывалась кровоточащая рана.

— Но отчего тебя так томит жажда, — тихонько договорил он, отнимая палец, на кончике которого повисла капля персикового сока, — возлюбленная моя?

И разум, и чувства покинули Вивиану, сменившись одним навязчивым желанием, одной страстью. Руки рокового красавца сомкнулись вокруг тонкого стана фрейлины. В его объятиях уста ее знали лишь одно — вкус его поцелуев, глаза — слепящую смоль его волос, легкие — его дыхание.

Дыхание, леденящее, как сердце кометы.

Медленно сгущался вечер. Тахгил сидела с уриском и Кейтри в вишневой роще. Никто не признавался в том вслух, но во время коротких отлучек Вивианы, уносившей с собой всю свою раздражительность, сарказм и нервозность, все они ненадолго расслаблялись и отдыхали душой.

Тахгил вертела в пальцах сорванную в густой траве фиалку. Только что она видела, как найгель в своем лошадином обличье преследует выводок маленьких белых свинок. Теперь он что-то жевал на берегу ручейка неподалеку. Из пасти у него свешивалась какая-то длинная зеленая лента, то ли водоросли, то ли перо попугая.

Интересно, найгели травоядные, как лорральные кони, или все же хищники, как тот принц их породы, жестокий людоед Итч Уизже.

Со встречи с Итч Уизже под Хоббовой Мельницей мысли Тахгил незаметно перетекли на пережитое тысячу лет назад в Зале Карнконнора. Поедательница кошала, так звал ее этот мучитель, Яллери Браун.

— А что значит «кошал»? — рассеянно спросила она Уриска.

— Кошал? Это панцирь — шелуха, раковина, внешняя оболочка.

— А почему дух мог обвинять меня в том, что я ем кошал?

— Только совсем уж разбахвальный хвастун станет этак издеваться. Смертные — да и духи тоже — едят сразу и торад, духовную сущность, и кошал. Кошал — это лишь внешнее, сосуд, ежели хотите, но вот торад — это суть, дух и аромат жизненной силы.

— Любезный сэр… то есть Тулли, ежели бы ты был чуть пояснее в речах, я бы, уж верно, лучше бы тебя поняла.

— Что уж я могу поделать, девонька, если такие простые вещи людям кажутся темными и неясными?

— Но как возможно съесть одно без другого?

— А для таких, как мы с тобой, и невозможно. Только чародейные лорды, Светлые, могут взять торад, не трогая кошал, оставив добычу внешне неповрежденной.

— Но еда без торада должна выглядеть пустой изнутри…

— Не совсем так. Тебе надобно понять природу торада. Его нельзя увидеть или потрогать, однако насыщает он каждую щепотку муки и каплю молока.

— А что, если ты или я съедим блюдо, которое выглядит как обычно, но из которого похищен торад?

— Мы не наедимся. Можно есть без остановки хоть сто лет кряду, но не набрать ни унции веса, ни толики силы. Мы умрем с голоду.

— А сами не заметим, что с едой что-то не так?

— Нет. Хотя подлинный вкус исчезает вместе с торадом, внешнее сходство остается — достаточно убедительное, чтобы обмануть нечутких едоков вроде нас с тобой. Только Светлые способны почувствовать разницу, причем в мгновение ока.

— Выходит, Светлым все-таки надо есть, точно так же, как духам и людям?

Над вершинами деревьев молча кружила какая-то большая птица — лебедь. Уриск ответил не сразу — с возбужденным и взволнованным видом он вглядывался в тень деревьев. Привычными ко мраку ночи глазами он различал куда больше, чем его смертные спутницы.

— Нет, — наконец произнес он. — Светлые едят лишь удовольствия ради. Они не нуждаются ни в еде, ни в питье, чтобы не умереть. Таким, как они, пища служит лишь источником развлечения. До Закрытия Ворот они частенько являлись ночами попировать в рощах Эриса, но на столах у них лежал торад в иллюзорном, призрачном одеянии — или же — настоящая земная еда, которая утром так и валялась на земле нетронутой.

Зашелестели листья. Незаметно для себя погружаясь в сладкую дрему, Тахгил воображала, будто Торн идет по траве совсем рядом, только руку протяни — коснешься его.

Уриск снова повернул кудлатую голову, оглядывая вишневую рощу.

— Боюсь, мистрис Веллеслей заблудилась. Уж очень давно она ушла, — пробормотал он. — А в окрестностях рыщет кто-то очень недобрый.

Кольцо в виде листа обожгло палец Тахгил. Девушка подскочила на месте. И в тот же миг из деревьев около ручейка шагнула тонкая женская фигура.

— Там странствует сладкоголосый соблазнитель, — прошипела лебединая дева. — Неосторожная напрашивается на неприятности. Она очарована. Та, что падет в тень, скоро сплетет себе саван.

Живот Тахгил скрутило резкой судорогой страха. От щек отхлынула кровь.

— Надо скорее отыскать ее! — воскликнула девушка. — Идем. Кейт! Эй, найгель, самое время тебе помочь нам! 0ббан теш! Не следовало мне выпускать ее из виду. — Она схватила Кейтри за руку. — Не отходи от меня. Тулли, прошу тебя, не покидай нас. Против ганконера мы — что воробьи против ястреба.

— Сюда, сдается мне, — всхрюкнул уриск, ведя девушек за собой в глубину темного леса.

Под кронами Циннарина разносилась слабая далекая музыка, звенящая и тоненькая, как будто по крошечным, бережно настроенным иголочкам проводят и бьют миниатюрными иридиевыми палочками. Светлое дыхание шанга, самый краешек Могучей бури, что катилась к востоку, мимоходом задело край садов. Путники шагали в бархатной тьме, озаряемой вспышками шанга — мимо колонн темного янтаря, от которых отходили серебристые ветви с листьями из живой ртути, по плодовым аллеям, обрамленным деревьями из чистого золота, по серебрянным дворцам, своды которых поддерживали бриллиантовые и изумрудные столбы, увенчанные мерцающими огоньками. Обе смертные девушки набросили на головы капюшоны талтри — но духи шагали с непокрытой головой: ведь это была их родная стихия, она не передразнивала своих детей сотнями призрачных изображений. А затем из-за деревьев зазвучало тихое пение. Бросившись на звук, Тахгил и ее товарищи нашли Вивиану.

Бедняжка была еще жива, хотя к ней уже подкрадывалась медленная смерть. Ей предстояло много дней чахнуть, прежде чем погибнуть от тоски и печали. Не сознавая своего состояния, не надев даже талтри, она сидела на краю полянки. На руках у нее были высокие красные перчатки. Однако, подойдя чуть ближе, Тахгил с Кейтри в ужасе поняли: это не перчатки, это кровь, заливающая руки фрейлины до самых локтей. Вивиана держала целую охапку крапивы и судорожно растирала, разминала ее. Колючки раздирали кожу девушки, но она молча продолжала свой труд, без жалоб и причитаний. Ни единой слезинки не блестело на бледных лилиях щек. На светловолосой головке покоился венок из ивовых веточек. Ясный голосок выводил старинную песню:

Вокруг облаком колыхались призрачные фигуры, двойники Вивианы. Они появлялись, исчезали и появлялись снова, но лицо у нее ни разу даже не дрогнуло — и такими же застывшими, неподвижными были видения. Пустыми, унылыми глазами глядели они на ту, что послужила им моделью.