Она показала бирку сзади на вороте, словно рекламируя товар.

— Как это мило… — добавила она грудным голосом.

Из блокнота Алеся Минича:

«Старая женская тактика. Ошарашить своими чарами и деморализовать, а потом быть хозяином положения. Но меня женскими прелестями не возьмешь, я тертый калач. Картинное появление полуголой певицы не оказало на меня абсолютно никакого эффекта. Я скучал, равнодушно попивая кофе и посматривая в стороны».

Алесь снова впал в ступор, как в ресторане во время ее песни. Его челюсть отвисла, а взгляд замутнел.

— Вот тут написано: Берлин… — она подошла к журналисту и, нагнувшись, поднесла к его осоловевшим глазам бирку. — Вот здесь… Так что я говорю правду…

— Вот-вот, — подал голос профессор, вытирая губы салфеткой. — Нам хотелось бы услышать правду. Всю правду насчет Берлина.

Певица резко выпрямилась и бросила на Дайновича холодный взгляд. Потом закурила папиросу на длинном мундштуке, прошлась по комнате и задумалась на минуту. Погладила как-то машинально по голове Алеся, взъерошив его волосы, — тот по-прежнему не мог прийти в себя и ошалело взирал на прелести Эльвиры. И, наконец, сказала голосом уже мрачным:

— Я после вчерашнего ничего не соображаю… Мне нужно выпить. Есть в этом доме шампанское?

— Сомневаюсь, — извинился профессор. — Вряд ли психиатр доктор Бут станет держать у себя шампанское. Разве что — чтобы выпить с сумасшедшей тетушкой министра Антоновича. Но не волнуйтесь, у меня с собой имеется фляжка с коньяком. Это подойдет?

— Валяйте! — махнула рукой певица. — Вы меня сюда привезли, и, значит, вы теперь за меня отвечаете. И, кстати, что мы вообще делаем в сумасшедшем доме? Неужели не нашлось места получше?..

Чеслав Дайнович достал из кармана свою маленькую металлическую фляжку и, отвинтив крышку, немного плеснул в пустой стакан, который взял со стола доктора Бута — с подноса с графином. Протягивая стакан девушке, он пояснил:

— Вообще-то говоря, я вначале хотел отвезти вас в женский монастырь, у меня есть одна знакомая настоятельница…

— В женский монастырь! — Эльвира Роуз громко рассмеялась, подняв глаза к потолку. — Ну, насмешили, пан профессор! Тогда уж лучше в мужской монастырь… О, как это мило!..

Бросив взгляд на ее колышущиеся от хохота пышные груди, Дайнович смущенно заметил, ставя фляжку на стол:

— Да, теперь я согласен… Насчет монастыря это была совсем неудачная идея…

Певица выпила коньяк, потом еще немного посмеялась, стоя с закрытыми глазами. И вздохнула от души.

— Вот сейчас мне лучше… — она открыла глаза, обретшие осмысленное выражение. — Налейте еще. Это так мило…

После второй порции она села на колени Алесю, обняв его рукой за плечи, затянулась из мундштука и выдохнула в сторону профессора длинную струю дыма:

— У меня есть то, что вам нужно. И мы увезем это в Америку.

Журналист наконец очнулся от чар Эльвиры Роуз и, сглотнув, спросил:

— Что же именно?

— Какой-то старинный и очень дорогой крест… — пожав плечами, она стряхнула пепел в пепельницу. — С ним связаны какие-то темные дела…

— Об Америке пока забудьте. Как и об этом своем кресте, — Дайнович тоже закурил папиросу. — Нас ищут. Вот что сейчас главное. Поэтому, панна Эльвира, расскажите нам все, что вы знаете. И мы вместе подумаем, что нам делать.

— Что нам делать… — повторила его слова певица. — Что нам делать…

Она встала и прошлась по комнате, куря и погрузившись в мысли. Профессор опять отвел глаза, а Минич тоже захотел закурить, но дрожали руки и ломались спички.

— Меня завербовали три месяца назад. В Берлине я попалась на контрабанде бриллиантов. Мне дали задание: они закрывают глаза, если я помогу им добыть какую-то вещь в Вильно для самого Адольфа Гитлера и перевезти ее контрабандным путем в Берлин. Этой вещью оказался крест с драгоценными камнями. Наверно, очень ценный… Потому что он нужен фюреру.

— Фюреру… — кивнул Чеслав Дайнович. — Любопытно…

— В Вильно я встретилась с немцем, у него пенсне и шрам на правой щеке.

— Это же Отто Клаус! — воскликнул Алесь.

— И вот он, — продолжила певица, — сказал о «Черной ленте» и дал нам инструкции. Еще был при встрече один человек, но он прятал лицо платком и шляпой, так что я его не рассмотрела.

— Жаль… — покачал головой Дайнович. — И что было дальше?

— Этот человек с платком на лице привез на место, где мы условились встретиться, грузовик с надписью «Фургон 99». Я им была нужна, потому что я умею водить машины, о чем призналась в Берлине. Мы ночью поехали на вокзал, потом следили за какой-то машиной и остановились возле Музея восковых фигур. Человек с платком на лице ушел, а потом вернулся и велел мне подъехать. Он занес в фургон два тела. Потом приказал ехать на другую улицу. Он продолжал за кем-то следить. По другому адресу он ушел, а потом принес еще одно тело. И мне это очень не понравилось…

Она раздавила окурок в пепельнице.

— А потом я видела, как ты, милый Алесь, выходил из дома 18 на Музейной улице. Тот человек сказал, что нам надо найти и убить журналиста Алеся Минича — в сером плаще и шляпе. Я спасла тебе жизнь, я не сказала ему, что видела тебя, выходящего из дома. Он кинул в фургон еще три трупа. Потом сам сел за руль и высадил меня, велев возвращаться в постель. И очень радовался, что ты мертв.

Эльвира подошла к Миничу и, снова взъерошив его волосы, поцеловала в лоб, как целуют покойника.

— Я спасла тебе жизнь. Разве это не мило?.. — заглянула в его глаза. — Сейчас ты был бы мертв. А ты такой красивый…

Профессор побарабанил пальцами по столу:

— Картина событий становится понятной… Но все равно мы мало что узнали.

Он вздохнул:

— Почти ничего нового.

— Да, вспомнила… — сказала Эльвира, снова садясь на колени журналиста. — Немец говорил о каком-то замке под Вильно, где спрятана какая-то чаша. Ее тоже надо отвезти в Берлин.

— О каком замке? — безмерно удивился Дайнович.

— Вроде бы лошенский. Или лошадский.

— Лошицкий?

— Точно! Как это мило… — и она потерлась носом о щеку Алеся.

Дайнович хлопнул ладонями по коленям и, полный эмоций, вскочил со стула, стал ходить по комнате.

— Лошицкий! — воскликнул он. — От «losisa» у наших предков-балтов, это лосось. Лошицкий замок! Откуда только они это узнали? Хотя…

Он остановился и с изумлением посмотрел на обнимающихся журналиста и певицу.

— Теперь я понял. Они прочитали мое письмо. Вот что случилось. И перестаньте обниматься!

х х х

Все трое расселись на стулья вокруг стола и с минуту молчали, возвращаясь к теме того, что обсуждали.

— Я свой кофе не допил, — признался профессор.

— Я тоже, — взял чашку Алесь.

— А я не хочу кофе, — мотнула белыми локонами певица. — Я вообще ничего не хочу.

Она повернула голову к окну. Ее глаза, вдруг потускневшие от каких-то внутренних страданий, наполнились слезами.

«Матерь Божья, — подумал Дайнович. — Еще этого нам не хватало».

— Ладно, — сказал профессор. — Вернемся к нашим баранам. Лошицкий замок — это место, где последний раз видели чашу Ягайло. И немцы этим интересуются. Недавно я получил письмо из Берлина от профессора Молеза, это известный историк. Он спрашивал, где, по моему мнению, следует искать чашу Ягайло. Я ответил ему, что единственное место — это, пожалуй, Лошицкий замок… Но сейчас я сомневаюсь, что это письмо написал ученый. Скорее всего, от его имени меня спрашивала германская разведка. Когда я говорил с Отто Клаусом, мне показалось, что он знает и об этом письме, и знает мой ответ… Он предложил мне участвовать в поиске чаши…

— Если это так, то Клаус поедет в замок искать артефакт, — отпил кофе журналист. — Как вы думаете, он найдет его?

— Не знаю, — пожал плечами Дайнович. — Может найти. Он наверняка хорошо готовился к этим поискам. Поэтому было бы ошибкой с нашей стороны искушать судьбу. Надо ехать в замок и найти чашу раньше немцев. Если, конечно, ее вообще можно найти…